скачать книгу бесплатно
На деле же Майор помнил все.
Все до мельчайших подробностей.
Только оттого, что ему всегда приходилось делать вид, память его обострилась, и сфинкс заговорил.
В один прекрасный момент всем разрешили все вспомнить. Многие, надо сказать, сдуру, воспользовались этим.
Но, для Майора это уже не имело никакого значения.
Египет полюбил его, и не смог отпустить.
Египет, вслед за ним явился в Россию.
И у Майора открылся необыкновенный дар. Он стал кладоискателем.
Сфинкс, наверное, желая таким необычным способом сделать другу приятное, стал указывать ему местоположение всевозможных сокровищ.
Множество изделий из золота и платины ему удалось найти прямо неподалеку от больницы.
И каждый раз, когда Майор идет на прием, у него в руках большая хозяйственная сумка. По дороге он набивает ее сокровищами.
Но его золото всегда будет принадлежать только ему.
Однажды неслучайный человек обнаружил содержимое сумки Майора. Неслучайный человек знал о драгоценностях все, или почти все.
Неслучайный человек взял в руки один из огромных слитков и… долго смеялся.
Человеку слиток явился обыкновенный камень.
Египет смеялся так, что у путников, присутствовавших при этой сцене в больничном коридоре, еще долго стоял звон в ушах.
Конечно, Майор мог бы и не следовать указаниям сфинкса, но его тянет к кладам.
Оттого, что он презирает, как и положено путнику, золото, каждый день он пьет вино.
Он предпочитает розовые вина.
Они кажутся ему наиболее отвратительными на вкус, а он хотел бы ненавидеть вино так же, как он ненавидит золото.
Пока это ему не удается.
У Майора розовое свечение.
Я уверен, что у него изредка случаются припадки падучей.
Он несметно богат, этот майор.
Плохо то, что он совсем одинок и это богатство ему совсем не нужно.
Да мы, несравненный Стилист, все одиноки.
А Вы, разве Вы не одиноки, несравненный Стилист?
Бедный, бедный майор.
Он всегда молчит.
Всегда.
Но однажды, я уверен, он скажет свое слово.
И мы поймем, что Египет с нами.
И в обыкновенном учебнике истории для пятого класса мы можем узнать все о своем будущем
Вот и мой черед.
Подошла моя очередь.
Пальто мое недостаточно еще просохло, и грязь не была видна так, как проступила позже, к моменту моего попадания в отделение для пьющих водку. Так что у доктора моего вопросов по поводу неопрятного вида путника не возникло. Да будь я и в грязнущих этих пятнах, повторюсь, здесь, на приеме, подобных вопросов не задают.
Что рассказал я своему доктору?
Так, ничего особенного.
Тех откровенностей, подробностей, что существуют в нашей с Вами, несравненный Стилист, переписке не прозвучало, так как доктор мой знает все об этом и так.
То же самое я прекрасно знаю все, что происходит в его жизни. Экран белого халата столь условен, что служит лишь неким символом, наподобие дирижерской палочки, что указывает, этот вот – путник, этот вот – врач, а тот – дирижер.
Вообще, раз уж речь зашла о докторах, скажу Вам, хлеб у них трудный.
Вот я вперед рассказывал Вам о траекториях свечения, но я исключил из своего рассказа докторов.
Может ли свечение не коснуться их? Они работают с путниками каждый день. В кабинетах их остается след от каждого посетителя. Окна их кабинетов зарешечены. А значит, выхода флюидам нет.
Флюиды остаются там. Они накапливаются, приобретают необыкновенную силу и посещают собственно души докторов.
Им кажется, что этого не происходит, вернее, в большинстве своем, они делают вид, что не замечают этого.
Но это не так.
Мы очень схожи с докторами.
И доктора становятся путниками.
Только происходит это с ними вне стен больницы. Там, где они уже не могут защитить себя манипуляциями, заклинаниями, строгостью.
Вне больницы они производят впечатление странных людей. И привычки у них странные.
Они, как бы, и не мы, и не те, с кем им приходится общаться в повседневной жизни.
Они часто наживают врагов, разводятся, пьют.
Мне кажется, что если бы моим соседом по дому был психиатр, рано или поздно мы стали бы жить вместе.
Как и предполагалось, в Палаты я не был отправлен. Я получил свой укол, а это – на целый месяц.
Все обошлось.
У меня было неплохое настроение, только вот мальчик эпилептик не выходил из головы.
Ну, как? Я вас ничем не расстроил, не поразил?
Теперь Вы имеете представление о моих делах.
Так что, беспокоиться за меня не следует.
Ничего страшного, как видите.
Рассказал, и мне облегчение.
А Вам?
Не станете Вы теперь мучить себя мыслями о том, что я посещаю подобные заведения?
Мне бы очень этого хотелось.
Знаете, Несравненный Стилист, я никогда не говорил Вам этого, но мне кажется, что я Вас очень и очень люблю.
Не представляю себе, что случилось бы со мной, не будь я уверен в том, что Вы есть.
Как бы мне хотелось хотя бы раз увидеть Ваше лицо?
Нет.
Этого нельзя.
Этого нельзя ни в коем случае допустить, иначе может произойти непоправимое. Я не знаю, что именно, но знаю точно, это окажется непоправимым.
Не вздумайте как-нибудь явиться ко мне.
Меня нет.
Не существует даже дома, где я проживаю.
Ну, зачем Вам я, подумайте сами?
Довольно и того, что я регулярно пишу Вам.
Я искренне испытываю в этом потребность.
Делаю это каждый день.
Только, чтобы не докучать, не все письма отправляю.
Вот это, например, сожгу вместе с Вашим журналом, так как оно содержит секретную информацию, а я вам, простите, не до конца доверяю.
А если уже быть предельно точным, совсем не доверяю.
Будьте Вы прокляты со своим Виталием Кузьмичом!
Как жаль уничтоженной, благодаря Вам, мною коллекции бумаг и документов!
Мне не простят этого!
Однако я неожиданно проголодался, да и добавить к сказанному нечего.
Я и так показался себе сегодня чересчур болтливым.
Вот, приблизительно, какое действие оказывает на меня этот ежемесячный укол.
Ну, да не судите строго.
Проголодался.
Ваш знакомый путник.
P. S. Как Вам мой дар рассказчика?
Способный я ученик?
А не учимся ли мы друг у друга?
Дурная мысль.
Простите.
Вы – прекрасны!
Будьте счастливы в своем пьянстве, и дай Бог, чтобы когда-нибудь Ваша голова не покатилась бы в лузу.
Прозрачные дни
После наступали прозрачные дни.
Это время богословов и выписывающихся из больницы. Это неопределенное время года, когда слабость луж в их недвижимости, а сила зеркал в черных звездочках неспокойной памяти, осыпающих смотрящегося как герпес в угоду далекому предку, проглядывающему неукоснительно и строго сквозь марево кофе и нафталина.
Сложный душевный конфликт в эти дни побуждает птиц к вдохновенному молчанию.
