скачать книгу бесплатно
Только Вам, мудрый Стилист доверил я эту историю. Я не смогу поведать ее даже доктору, хотя он – благороднейший человек. Я допускаю, он догадается о том, что произошло, но не подаст вида.
Оставьте и Вы мою тайну при себе, ибо ее огласка может положить начало новому движению с непредсказуемыми последствиями, а я не дам гарантий, что Вы не знакомы с Хранителем.
Помните, кто спасает Вас, когда оказываетесь спасенными.
Я разбил все.
Виталий Д.
Письмо восьмое
Теперь все переменилось. Вы пьете свою водку, а мне плохо. Каждое утро плохо. Милый Стилист, пощадите себя и меня!
Из чего, думаете Вы, складывается неприязнь?
Не далее чем вчера я наблюдал сцену неприязни, особенно поразившую меня, и не дававшую покоя даже ночью.
Сумасбродная пожилая женщина, решившая посидеть на лавочке в аллее, пользуясь последними солнечными днями, рассматривала прохожих.
Ничего особенного не происходило.
Она не делала никому замечаний.
Она просто сидела на лавочке и смотрела на людей.
Быть может, она привлекла мое внимание совсем чуждым ее возрасту ядовито зеленым пальто, а может быть непривычно крупным лицом.
Одним словом, что-то в ее внешности привлекло мое внимание и принудило сначала замедлить шаг, а затем вовсе остановиться.
О, милый Стилист, это был взгляд!
Вероятнее всего в этот момент Вы открыли еще одну, новую бутылку водки и услышали ее аромат!
Первоначально я подумал, что мы уже встречались когда-то с этой женщиной, и я при этой встрече сделал что-то нехорошее, гадкое, или, представилось мне, я мог быть в компании с ее сыном или дочерью в Палатах, а родители многих из путников считают каждого из нас, мягко говоря, неблагонадежными, или что-нибудь еще в этом роде.
Воспользовавшись тем, что она отвела взгляд, я прошел некоторое расстояние с тем, чтобы оказаться вне поля зрения этой женщины и присел на скамейку поодаль.
Мне понадобилось сосредоточиться.
Вот видите, каков был этот взгляд.
Трудно передать словами то паучье неприятное состояние, что разместилось, казалось, в каждом уголке моего существа.
Нет, я не мог вспомнить ничего, что могло бы хоть как-то связывать нас. И главным аргументом в пользу моих раздумий послужил тот факт, что лицо ее было очень и очень запоминающимся. Встретив одиножды, я не забыл бы его до конца дней.
Мало-помалу успокоившись на свой счет, я сам стал наблюдать за ней.
Я обратил внимание на то, что каждого из прохожих эта женщина одаривала таким же, или подобным этому взглядом.
Хотя, не совсем.
Взгляды разнились.
Каждый из них имел свой оттенок, свою ауру.
Несмотря на то, что взгляд ее был как бы остекленевшим, неподвижным, по причине сокращения зрачка, или потому, что она как-то особенно щурилась, складывалось впечатление, что менялся цвет ее глаз.
Мне трудно было разобрать из-за отдаленности объекта.
Общим оставалось одно – неприязнь.
То, что неприязнь была единой на всех, окончательно успокоило меня, и, на время, потеряв интерес к странной этой персоне, я предался размышлениям.
После того, как проходит какого-либо рода возбуждение, когда исчезает сам раздражитель, всегда остается след, уже не саднящий, но фактом своего существования, подталкивающий человека ко всевозможным реминисценциям, философствованию и так дальше.
Каким прискорбным фактом окажется тот, что Ваша ленинградка как две капли воды похожа на ту старушенцию?
Прошу Вас, не пейте так много!
Простите за неприязнь.
Это временное.
Письмо не будет отправлено за ненадобностью.
Ни мне, не Вам.
Ваш мучимый Вами брат.
Письмо девятое
Любезный сердцу моему Стилист!
Все, что я рассказывал Вам, не имеет никакого значения.
Теперь, когда я, наконец, окончательно излечился, все прежде изложенное мною в письмах потеряло весь и всяческий смысл.
Как же вы были правы, когда откладывали мои письма в стопку, нечитанными.
Все прежде изложенное мною – суета сует, и больше ничего!
После того, что сделали Вы с собой, а, точнее, я с Вами.
Но, прежде всего, Вас, наверняка интересует, как я умудрился в столь короткий срок, так и не добравшись до Палат излечиться?
Вопрос этот требует разрешения, во что бы то ни стало, иначе Вам совсем нечего будет доложить Вашей, а в далеком прошлом и моей маменьке.
Ответ очень прост. Доктора никогда не были нужны мне.
Вот, если бы Ваш покорный слуга не сорвал стоп-кран и добрался бы таки до Палат. Все оставалось бы без перемен.
И я не смог бы помочь вам. А Вы так нуждаетесь в помощи.
И не рассчитывайте, что ваше счастье со старушкой продлится долго. Вам еще придется хоронить ее, А Вы, я знаю Вашу врожденную чувствительность, не перенесете этого.
А жизнь, увы, ставит перед фактом.
Вот почему Вам нужна моя помощь (наконец-то!), и я это почувствовал, и, вместе с тем, наверное, впервые почувствовал по-настоящему.
Видите, как гладко, связно и последовательно я излагаю свои мысли.
Вам это ничего не стоит, а для меня, еще недавно, представлялось большой проблемой.
Итак, как получилось, что я сделался окончательно здоровым человеком?
Вот видите, я отлично помню, с чего начал.
Первое, на чем меня всегда ловили доктора, так это на том, что начинал я говорить об одном, а затем, совершив головокружительный кульбит, оказывался совершенно в другом месте, где-нибудь в Египте, например.
Но это, как я теперь понимаю, было от расстройств и вынужденного безделья, от вынужденного безделья и расстройств, от расстройств и вынужденного безделья, от вынужденного безделья и расстройств, от расстройств и вынужденного безделья, от вынужденного безделья и расстройств, от расстройств и вынужденного безделья, от вынужденного безделья и расстройств.
Теперь же все по другому.
Теперь я научился чувствовать свою логику. Хотя это очень и очень трудно. Так много первостепенного окружает меня!
Да если бы Вы только знали, насколько очевиден и предсказуем мир, окружающий нас, с нами самими внутри.
Если бы вы знали это, разве не совестно было бы Вам придти к такому вот отчаянию и потерять ребенка, сдавшись еще более предсказуемой особе, и, будучи несравненным Стилистом, сдаться ей, вот так, без боя, хотя старушка – прелесть, и то, что она из Петербурга, теперь надобно говорить так, так всегда нужно было говорить, потому что, если бы Вы знали Петра Алексеевича, так как знаю его я, Вам бы и в голову не пришло обращать внимание на какого-то там жирафа, что, впрочем, еще раз доказывает полное и бесповоротное мое излечение, о чем я доложу Вам позже.
А Вы, в теперешнем Вашем положении, смогли бы Вы вот так же сорвать стоп-кран, не задумываясь ни на минуту о том, что колено, может быть, и будет разбито?
И как далеки от этого и Бальмонт и Египет?
Однако падучей нет, и не будет.
Падучая, к сожалению, не для меня.
А у Вас, случаем, не было припадков? Я слышал, что у алкоголиков они иногда возникают. Как было бы хорошо, если бы Вас хоть раз тряхануло?
Но прежде, чем я помогу Вам, я должен, я должен подробнейшим образом все-все узнать о Вас, с изложением дат, часов, минут, секунд, имен, фамилий, адресов, кличек домашних животных, вплоть до наименований насекомых, что пьют Вашу кровь.
Это будет отчет о Вашем поколении, к которому я так хотел бы принадлежать, и, в силу возраста, мог бы принадлежать, но, если вы помните Захара Иосифовича, и всю эту эпопею с Женечкой Хрустальным, могу ли я принадлежать к какому-нибудь поколению, когда сумел справиться с тяжелой болезнью, в Писании именуемой «Страсти», самостоятельно?
Колено болит.
Но каким образом я могу это сделать?
Конечно, я могу закрыть глаза и мысленно представить себе как мы с Вами, маленькие, на даче, стоим около озера лопухов, забрасываем удочки, на самом деле представляющие собой обыкновенные ивовые прутья и таким образом ловим рыбу.
И искренне верим в то, что рыба вот так именно и ловится. И совсем не нужно убивать червяков. Хотя все в них, начиная с названия противно. Впрочем, мы никогда не рассматривали их через увеличительное стекло. Как знать, быть может, у них осмысленный взгляд, еще более осмысленный, чем наш, и, быть может, не было бы их, не было бы и этой роскошной зелени вокруг, которая меняет свои оттенки не каждые полчаса, а каждую минуту, каждую секунду, только мы не успеваем этого замечать, потому что заняты тем, что пытаемся поймать рыбу в лопухах.
И я почувствовал, что совершенно здоров.
Как будто вся моя душевная боль сосредоточилась теперь в колене, а так, значительно проще переносить боль, когда она в колене, а не разлита по всему организму, что напоминает мне подготовку к запуску космического корабля с Байконура, где я проведу остаток жизни, в качестве независимого наблюдателя.
После того как спасу Вас.
Только после того, как спасу Вас.
Разумеется, только после того, как спасу Вас.
Итак, что мы имеем?
Мы имеем частичное отсутствие информации.
Когда я спасал мир, я располагал всей информацией, и мне удалось сделать это без труда.
Ваш случай будет посложнее.
Я часто ловил себя на мысли, что мир отдельного человека намного сложнее, чем мир в целом, потому что его мир включает в себя значительно больше, чем все эти пейзажи или отсутствие оных, вместе с баталиями, запуском, повторюсь, космических кораблей, окотом, отелом и прочей борьбой за существование, именуемой тщетой, включая политическую борьбу.
Колено болит и распухает.
Колено – это Вам не синяк.
Красоты в разбитом колене никакой.
Синяк всегда венчает глаз. А глаз – это, как ни как, окно в мир. При том, чаще всего, осмысленное окно.
А может быть, у Вас и не было никогда никаких детей?
Нет, были, вот он, Ваш журнал, который я хотел уничтожить. Не уничтожил и, посредством «Прозрачных дней», вышел на то, что вы-то, как раз и есть сумасшедший, а я – нет.
Вот вам и мое выздоровление.
И как только я закончил чтение, у меня смертельно заболело колено.
Не расстраивайтесь, быть сумасшедшим совсем неплохо, мало того, это здорово. Можно совершать разные путешествия. А главное – сострадать. Слышать боль и сострадать. Разве это не счастье? Может быть, в отличие от меня, Вам удастся заплакать?
Вся беда моя в том, что я не умею по-настоящему плакать. А значит, не умею оплакивать. А оплакивание – лучшее из лучших средство.
А у Вас получится.
Прерываюсь, меня приглашают на процедуры.
Можете себе представить, теперь большой войны уже не будет никогда. А помните, как нас пугали ею в детстве?
Все.
