скачать книгу бесплатно
Однозначно, Мышь не столь интересна сейчас.
В большей степени меня занимает Господин Учитель.
Да, да, тот самый сизобородый пожилой господин в очках у самого тамбура, что без остановки читает книгу.
И безнадежному фантазеру трудно представить себе тот путь чистосердечной надежды, что прошел он от иллюзий до полной глупости.
Господин Учитель даже оглох от пустых побед в области разумного, доброго, вечного. На этом пути он потерял и разум, и масштабы, да и добрым его теперь уже трудно назвать, так как он не совершает поступков.
Ни больших, не малых.
Он даже перестал чистить зубы и кормить бродячих собак.
В правом нагрудном кармане его тяжелого пиджака лежит выцветшая фотография. На этой фотографии Господин Учитель сорок лет назад, в шелковой рубашке, опирается на тяжелый велосипед и ослепительно улыбается.
В правом нагрудном кармане этой шелковой рубашки Господина Учителя, что на сорок лет моложе, когда он ослепительно улыбается, опираясь на тяжелый, по нынешним временам, велосипед, тоже лежит фотография.
На той фотографии, в свою очередь, молодая женщина с милым подбородком и волевым взглядом не менее ослепительно улыбается неизвестному фотографу, по моим предположениям, самому Господину Учителю.
Суть – песочные часы.
Этот знак бесконечности, поставленный «на попа».
Ясно вам?
Теперь Господин Учитель занят особого рода бездеятельностью, что я называю «формальным чтением».
Термин сей означает, что человек читает, и ему нравится как выстраиваются предложения, вспоминает давно вышедшие из его лексикона слова, расшифровывает их значение, наподобие головоломок, допускает, что в книге присутствует сюжетная линия, но напрочь опускает сам процесс.
Это – как борьба за уже отвоеванную глухоту с навязчивой памятью.
Глухота – дар обессилевшему.
Присутствие внешних звуков может вызвать звуки изнутри, куда более тревожные.
Скажем, щелчок фотоаппарата.
Не знает теперь Господин Учитель, что за фотография лежала в правом нагрудном кармане его шелковой рубашки сорок лет назад.
Песочные часы.
На самом деле он неплохой человек.
Хороший человек этот Господин Учитель.
Он долго-долго преподавал литературу.
А лучшей ученицей в одном из его классов была… наша Мышь.
Оба они так изменились с тех пор, что, без посторонней помощи, ни за что не узнают друг друга.
Песочные часы.
Я ЖЕ Египет?
Невольно любуюсь книгой Господина Учителя.
Старинная книга с иллюстрациями.
Уж не библейские ли это сюжеты?
Страницы переложены папиросной бумагой.
Учитель не читает книгу. Он и не может читать ее сейчас. Мысли его заняты совсем другим.
Только теперь Учитель начинает осознавать, что ангелы отнесли его память к реке и вновь сделали ребенком.
А как они выглядят, эти ангелы?
Мальчик Минька, сосед по даче, которого Учитель знакомил с буквами, напустил однажды летом полную веранду стрекоз. Старик вошел, испугался живого облака, отворил двери, окна и… потерял память.
Не целиком, но в подробностях.
Не те ли стрекозы – ангелы?
На рисунках в книге они совсем другие.
Крохотные, не то, что громовики.
У них не такие большие, как у громовиков, глаза и, наконец, они вовсе не улыбаются.
С ангелами, что нарисованы, Учителю спокойнее.
Никак не может Учитель восстановить годы и события.
Он не мучается этим, нет, это другое, игра. И в игре этой так много покоя и терпения, что сравнить ее можно только с составлением гербария.
Гербарий.
Между шестой и седьмой страницей узорный листочек вины, между двенадцатой и тринадцатой – длинный листочек послушания, между двадцатой и двадцать первой – иголочка наказания, между двадцать седьмой и двадцать восьмой – лепесток бессонницы, между тридцать второй и тридцать третей – стебелек болезни и откуда-то, вдруг, мышиный хвостик.
Фу, какая гадость!
Книга захлопывается, дабы никто не увидел.
В глазах Учителя растерянность.
Как мог мышиный хвост попасть в гербарий?
Книга захлопывается и ангелы там, внутри, целуются.
Поезд следует по расписанию.
ХРАНИТЕЛЬ Поезд следует по расписанию. Нынче ехать приятно. Не стало комаров. Вот только зябко.
Теперь бы чаю.
До Происшествия непременно надобно напиться чаю.
Когда-то чай в поездах разносили.
Теперь он был бы кстати.
Я ЖЕ И русские люди, и сама Россия опутаны провидением.
Оттого, что имеют душу слепого, осязают себя и других чувственно и чудно.
Столь сомкнуты судьбы мелочами и случайностями, что невозможно прожить жизнь, не причинив боли.
И мысли, а мысли зачастую грешны, и чаяния все сбываются, ибо услышанными бывают.
Да и как не быть им услышанными, когда всякие звуки и всякая тайна сливаются в единую просьбу?
Это одному человеку кажется, что молит только он, а мольба его, самая тихая и сокровенная, повторяется многократно и усиливается до нестерпимого крика.
Люди не задумываются над этим, не знают этого, но чувствуют это непременно, при том с самого раннего детства.
И часто страшатся просить.
И часто страшатся совершать поступки себе ли во благо, близким ли во благо, оттого, что, как знать, благом ли этот поступок обернется, пристойна ли эта просьба?
И устают от этих внутренних терзаний, и все же совершают поступки. Но вовсе не те, а совсем иные, и причиняют еще большее горе, и за то терзают себя еще больше, и желают забыться хотя бы на время, спрятаться от себя и движений своей души, и… пьют водку.
И будут пить ее в России и слабые, и сильные еще много лет.
Будто бы вижу теперь Ваше лицо, Стилист.
Вот уж, явственно вижу.
Вижу, как Вы соглашаетесь со мной.
А как же иначе?
Нужно же Вам оправдание?
Всякому человеку оно надобно.
Простите, простите меня великодушно.
Это я еще не читал прочих Ваших рассказов.
Верите Вы мне?
Нет, не верите.
Однако продолжим.
Вот и Хранитель пьет.
Он знает, что в вагоне этом все – родные, за исключением меня.
Но я – особенный человек, потому и позволяет он себе беседовать с Наблюдателем.
Он любит всех здесь.
О, как трудно ему подмечать несчастья спутников наших и знать, что через некоторое время случится Происшествие!
В этом Происшествии будет и его вина.
И так каждый раз.
Трудно и зябко ему.
И хочется чая.
ХРАНИТЕЛЬ Вот, изволите видеть – Гусь.
Шея длинная, редкие волосы.
Гладко выбритое лицо.
Бухгалтерский отчет.
Сладострастие без надежды.
Любопытство сверх всякой меры.
Страсть к сплетням.
Страх перед собеседником.
Одно время мучился проблемой, как закричать «помогите», если случится с ним разбой на улице, даже репетировал дома, когда оставался один.
Бросил эту затею, потому что неизвестно, не будет ли он бит после этого крика еще больше.
В термосе горячий чай. Он бы и рад предложить мне его, да стеснителен, крайне стеснителен.
Вырос Гусь в одном дворе с Валетом. Боялся его так, что даже не выходил на улицу, когда там оказывался Валет.
