скачать книгу бесплатно
Если нечистый подъезд, значит, померкнет Россия?
Время само поводырь будущим дням и вчерашним —
что же рыдать во всю ширь в леса заброшенность, пашни?
Разве вселенский размах только страстям на потребу
суетным.
– Дело в умах, где не одним только хлебом
живы, какая-то часть снова готова под знамя!
– Ждать справедливую власть, что разве в траурной раме
угомонится… за век переменилось четыре!
– Осень конем вороным мчится, пока не подбили.
Чувства ли мера, ума… главное дело – не в спорах,
Родина – это зима, это сугробы, в которых
вязнем хотя б на краю, где ожидаем отсрочки.
Жалко деревню, семью… Родина что – заморочка
смутной славянской души, что далека от расчетов
денежных.
– В нашей тиши, может, откликнется кто-то
в Белеве, в Ряжске, в Ельце, в той пОтаеннОй глубинке
с О-каньем круглым в акцент? Будто впервой по суглинку
гряды в апреле копать, где не воскрес если – выжил!
В снежном покрове вдвойне Родина горше и ближе.
– Родина в Тузле, в Чечне, залитой общею кровью,
где обретаться и мне, если б не страсть к Подмосковью,
если б не служба… Но где, если опять вор на воре?
– Ты про народ или тех… Что ж, еще раз переборем,
оба пути к одному выведут. Если короче,
выйдет: суму да тюрьму не выбираешь, как хочешь.
– Значит, тащить до весны ворох напрасных усилий?
– Осень конем вороным мчится, пока не подбили.
2. Эклога радости
Только лишь бедность одна, Диофонт,
порождает искусства,
Бедность – учитель работы.
Феокрит, Илиллия XVI
– Что же ты: рад ли, не рад
жизнью летящею, брат?
Даже в промозглую осень
мы ведь немногого просим,
просто живем и живем,
были б работа и дом…
Ты мне: пиши поподробней…
Что?
– Узаконенный кровник,
радость – спонтанный союз
быта и вымыслов муз,
фактов и чувственных бредней.
Каждый меж ними посредник.
Хоть без тебя, есть семья,
маятник бьется в края
вех, где отнюдь не погода
приоритетом для рода.
Радость как взлет и провал,
лишь бы себя познавал
не в суете, а напротив —
в неторопливом пролете
вдоль потаенных глубин,
там, где один-на-один
с мудростью б встреча предстала,
не отягченной финалом
нашей разлуки.
– У вас
сыгран свиридовский вальс
листьев, скруживших по кругу
прямо под зимнюю вьюгу?
Грустно… Но тут не в стране
только причина – по мне
радость, увы, скоротечна
в ноющей тяге сердечной.
Как тут вписаться в проем,
если не в силах вдвоем
дальше плыть веком, в котором
пройдены реки и горы
общие…
– Наши пути
кто-то мешает пройти?
Так ли от века зависим —
что расстоянья для писем!
Годы текут и текут,
да, мы стареем, маршрут
невеселей и короче,
разве просторнее ночи
мыслям… Но пусть из окна
ляжет другая страна —
та же одна незадача.
– Я ведь о радости начал.
– Радость, наверное, труд.
Парки недаром плетут
вязкую звездную пряжу,
не потому, что прикажут.
Сами уходим в отрыв,
как осужденный Сизиф
в редкие всплески прозренья.
– Это скорей вдохновенье.
Значит, ты правильно шел.
Мне ж избежать произвол
духа над бренною плотью
не удалось, лишь лохмотья
быта: еда да тряпье…
Радость не та.
– На моем —
те же законы чудачьи.
– Значит, не можем иначе.
Вот мой с побега урок:
радость – пушистый снежок,
первая строчка скупая,
та, что во сне не растает.
– Так к естеству и бредем
по одному ли, вдвоем,
здесь, на чужбине ль – едино.
– Но у тебя и от сына
радость, пускай и бразды.
– Две голубые звезды
светят еще в полнакала
в осень мою, что немало
сводней-судьбою дано.
С ним я примчался бы, но
радость, увы, не монета:
денег по-прежнему нету.
– Что ж, повседневность груба…
Сам пишешь: сводня-судьба
хоть одарит, все корежит.
– В этом поэзия тоже.
Если ж в отчизне раскол,
в бедности служба как долг
разве не выше богатства?
– В этом и есть наше братство.
Ну, а слова… что слова —
словно взыграет трава
в инее взбившись плюмажем.
В письмах-стихах не расскажешь.
3. Эклога любви
Ах, моя прелесть, Бомбика!
Точеная кость – твои ножки,
Голос пьянящий, как трихн,
описать тебя всю я не в силах.
Феокрит, Идиллия Х
– Город холодных камней,
где, увы, вдохновенье все реже,
разве что…
– Снова о ней?
– Как опять не поддаться на нежность,
как о любви не кричать,
где ни слов не достанет, ни духа…
Если бы только кровать,
где как будто касанье не двух, а
сонма космических птиц,
прикорнувших у лунного лона
заполночь… Падаем ниц,
как безмозглая стая влюбленных,
где, словно промельки рыб,
крутобоких, упругих, заманят
в трепетный звездный прогиб,
где погибнешь, уверен заранье…
Если бы только я смог
пусть прерывисто, пусть неумело,
ритм подметавши под слог,
передать эту трепетность тела,
этих скруглений поток,
этих раненых поз диктатуру…
Если бы только я смог…
– Так зачем подвизался ты сдуру?
Брось, не строчи!
