скачать книгу бесплатно
там, где и нам сочувствует извне
смятенья скорби твой свободный голос,
струящийся над краем, ныне голым,
где тоже мне застыть в голубизне.
5
Прощание с поэтом как хорал,
такой же нескончаемый, как небо…
Почти неделя минула, и мне бы
пора смириться – без того развал
искусства и простого бытия
не позволяет уповать на вечность…
Куда же ты рассчитываешь лечь на
память? где те дальние края?
Не знаю, как с паломничеством – наг,
но толкам неподсуден и регальям,
поэт не вне-, а над-национален.
И потому гранитный саркофаг,
хранящий плоть, уже не в силах сжечь,
казалось бы, невнятицу сравнений
пускай разноязыкую, что гений
на будущее нам рассыпал в речь
всезвучную, где снова торжество
глубинной мудрости войдет в стихи и —
куда бы ни гнала тебя Россия —
в российское ж раскатистое о-о-о.
Где ты уже не вязнул, налегке
перемахнув февральские метели,
там мы, сопротивляясь, поумнели,
сойдясь с тобой хотя бы в языке.
6
Мы не совсем такие, как в стихах
и прочих проявленьях, да в лицах
уже не тот разгул, не тот размах,
утерянный в безликих заграницах.
При этом благородный твой овал
остался нам как звездная недвижность,
пускай, изгой, ты сам не выбирал
ту избранность, что пряталась за рыжесть.
Когда играют в прятки, в зеркалах
где отражают не себя, а рольки
случайные и все потуги – прах,
тогда абсурд кругом… Но не настолько,
бездушной отчужденности систем
чтобы сместить пейзаж лесов и гор мне.
Я Элиота чту, но не совсем
по-твоему, не по идее – форме.
Для каждого – свой мир, и если ты
лукавил: время – улица пустая,
мне время – часть дороги, пустоты
дух, жаждущий любви, не принимает.
Пусть хаос допускает произвол,
что давит горло, словно черный галстук,
пусть тоже к едкой истине пришел:
«Жизнь мыслима без нас,» – но ты остался,
хотя порой и гнал, что жизнь – лото,
где ставим на кон то или не то.
Пеший февраль
Вот и февраль… взметнулся гриппозный пламень,
душу палящий, свалявшуюся под спудом.
Цены на транспорт делают нас ходоками,
мыслей цепляя по ходу целую груду,
прежде январь меня завалил стихами,
все забывал я: работу, дом и простуду.
Правда, не дышит нос мой, молчат журналы
и от тщеславья июньского – разве осколки…
Если зимы предостаточно – лета мало,
грустью осенней затем и грешим втихомолку,
веру пытая совсем не так, как пристало,
хоть вороватая власть через TV-толки
дозу вливает внешних страстей и событий
чью относительность мерим лагерной пайкой.
Да перетерпится, скоро весна и прыти
хватит и нам, чтобы тренькать лесной балалайкой,
там, где струне огородной брататься с бытом,
строчки, надеюсь, посыпятся птичьей стайкой.
Вот с февралем и этим: не выпадая
из (разве скроешь!) мещанского круговорота,
двигаться где навстречу апрелю с маем —
вдруг, как крылом нездешним, заденет кто-то.
Ежели жизнь есть линия – вряд ли прямая,
и каламбурим, хоть в горле вязнет острота.
Солнцу поры бы греть, но чего и где ждать
в этом тягучем ритме, навряд ли искомом…
Лучше надежды бывает только надежда
на совмещенье шального пути и дома.
Хоть тяготели больше к первому прежде,
ныне истома чуть большая по второму.
День прибавляется медленно, писк февралий,
словно и наш, растворяется в гуле метелей,
а ведь когда-то не снежные крепости брали…
Сколько народу съехало – в самом деле
толпы все те же и те же кресты-медали:
зимы ль к абсурду катят, мы ль постарели
или душа на выдохе? С каждым утром,
хоть траектория тянется к апогею,
так же подвластны старой подсказке мудрой,
выболтанной однажды грустным евреем:
мол, чем я больше знаю, тем реже кудри…
Переварив тот опыт, живем, как умеем.
Тот вот читает книги, а тот не читает,
кто-то больше по водочке, кто-то по бабам,
а для торгующих – телом бы! – тяга простая:
главное то, что сверху! При свете слабом
падают зренье, слух, да и шансы тают
даже у неспокойных, что, вроде, в прорабах
духа… Коль в этом цикле подходят сроки
очередного инфаркта друга ль, поэта,
сделав протяжный вдох, словно снег глубокий,
ставить вопрос: осмыслены ль зимы-лета…
Ты одинок, как все, но коль все одиноки —
нет одиночества, значит, абсурда нету.
А построенья философов – больше сцена,
где в декорациях вязнуть, как в массе творожной:
если Елена даст всем, значит, нет Елены,
тайных округлостей нет – лишь жирок подкожный.
Глазу не оторваться от выше колена,
только с галерки пощупать едва ли возможно…
В принципе все мы, художники, к равноправью
тянемся в быте, хотя в стихах и скитальцы,
символ сдавая за образ. Но образ с явью
связан скорее бывает, как ж… с пальцем.
Что из английского помним: good day, I love you —
а кьеркегоров корчим со шматом сальца.
Что в нашей блажи естественно – вновь перекур да
сладкий зевок широкий, трещат где скулы…
Сонной глубинке русской скакать абсурдом,
что битюгу ломовому заржать фистулой.
Даже в столице родной, превращен где в сюр дом,
если не разлагать, если брать огулом,
то, как цепочкой нижемся утром ранним
по желобку, что протопали те, кто первее —
все относительно: тоже кого-то грабим,
все доказательно: надо валить на халдеев.
Но приглядишься – реальность прикрыта тканью
белой, которой всегда прикрыться сумеем.
Хоть подсудимые – одновременно судьи,
и осуждаем и каемся тоже, конечно…
Вот пешком и тащусь – даже сукой будь я,
совесть не позволяет катиться орешком
в месиве нашем, крошеве, где на безлюдье
ждать – весна бы скорее! Зайдись в пробежке
краешком леса тощего, где морозам
не удалось расщепить бы души ли, тела.
Только дух божий скользнет по дубам-березам,
душке твоей приобщиться, когда б захотела
или, вернее, смогла – там, где смех и слезы,
трудно нащупать: терпению где пределы?
Вот, наконец, и оттепель… По сугробам
бывшим – навозной жижей скисшим отныне,
не проплывешь как по суху. Коли на злобу
дня не кивал особо – продлиться б в сыне.
Пеший февраль кончается, на автобус,
тупо спешить по асфальту и вязнуть в глине
вечной, где лишь подсохнет, стать бурлаками
тех же расшив, что в репинском пейзаже,
так же катить под горку сизифов камень
в редких всплесках надежды, где больше лажи…
Цены на транспорт делают нас ходоками.
Быть терпеливым, увы, не значит отважным.
К послесловию
Пора просыпаться: вот-вот подлетят
пернатые из-за кордона.
Пусть душу достанет еще снегопад
сквозь сон и решетку балкона —
все чаще глаза поднимаются в высь,
