В пейзаже языка

скачать книгу бесплатно

в миг роковой Аврам отбросит нож… Но
не смысл к нам – мы к смыслу на пути,
чтоб выжить вместе всем. По одному
мы, как ни бейся, все-таки сгораем,
свет отражая мира или тьму,
своим толкаясь Адом или Раем.

Под чьими разноперыми крылами
идти? Куда? К кому? Кем выдан срок
путей? Как отчуждение меж нами
преодолеть? Вся вера – между строк?

Помимо легкого соблазна ли, поми-
мо тяжкого преддверья тупика,
пресытившись святым, безбожным Римом —
скалу покатим наверх сквозь века?

Назвать все это соловьиным бредом —
смешно, писцу большая выйдет честь,
но майской ночью глубина пейзажа
взовьется трелью! Значит, что-то есть…

Утешение Харона

Пространство расширяется к концу,
мой сын, что не постигнуть человеку —
ты тоже увлечешься на плацу
сиюминутным. Но мы входим в реку

вторично, где откроется простор
как будто тот же, свойственный земному,
где, вроде, та же Троя и Гектор
знакомые по зрячему слепому.

Но как вам, хоть и избранным, понять
путей нездешних, высшего итога…
Смешно… в слезах выпрашивает мать
тебе бессмертье бренное у бога,

что сам не знает завтрашний маршрут,
скорее не хозяин, а приказчик,
поскольку и ему рядно прядут
старухи и сколачивают ящик.

Вдобавок игры тех, что раструбят
про щедрость сердца, мощные ладони.
Сомнительность бессмертия – тебя,
как Гектора, твои оплачут кони…

В 15 взмыв, умолкнуть в 25!..
Все дело в протяженности мгновенья,
в той женщине, которой ты опять
в любви безмерной клясться на коленях,

как первой, станешь, в общем не солгав:
все первое, вернее – все впервые,
а где ты прав, Ахилл мой, где неправ,
не скажут ни Эллада, ни Россия.

Мы те же и не те, чем там, где до
отрыва, где как будто не старели
еще… Но размывается простор,
хоть реки тянут к той же параллели,

откуда двинем вниз лицом к лицу
с героями потрепанного мифа
к земле, что углубляется к концу,
покуда море сдерживают рифы.

Старый диван

Как все забывается быстро: и мир
вчерашний, ты сам, на фантазии падкий —
выносится память с хламьем из квартир
кубизмом разломанной детской кроватки,

рисунком, нечаянно всплывшим, где дом
стоит набекрень, в чем рука не повинна,
где тоже себя ощущаю с трудом
в далеком подобье трехлетнего сына.

И, глубже еще разгребая костер
жилой суеты, уж подернутой тленом,
приснится вдруг старый диван из тех пор
наивных и нищенских – послевоенных.

Там дней вереница терялась в трудах,
и ночи стекали задушенном криком —
как узкий диванчик вписался б в размах,
объявленный гордо злодеем великим?

Но пары, укутавшись сумраком, где
сплетались в безумных объятиях тел и
где время, стекая в своей наготе
в провалы изломанных душ, не хотело

остаться безликим – там кто виноват,
что мы не исчезли под чье-то пророчье:
возможно, на этом диване зачат
и я был случайной июльскою ночью.

Чтоб всем циркулярам и судьям назло
несло меня к жизни мальцом несмышленым,
два валика рыхлых легли на крыло
в тогдашнем спитом коммунальном загоне.

Где судеб немало истает и дней,
покуда прострация слепится в образ,
обивка с годами пятнилась сильней,
пружины все злее впивались под ребра…

Костром пионерским, как бурной рекой,
сюжет промелькнет в перевернутой раме,
исторгнув из прорвы одно рококо,
где в сюрреализме источится память,

изгладится и, пронырнув океан
деталей иных, похиляет вразвалку