скачать книгу бесплатно
– Я поговорю с Батицким, может замену дадут или помощника выделят, потому что одному тяжело.
На второй день встречает меня, выругался и говорит:
– Зачем я к Батицкому пошел? Ведь он же облаял меня последними словами. И сказал: «Ты не вмешивайся в мои дела. Хижняк здоровый офицер и все вытерпит."
Я вытерпел. Так вытерпел, что сейчас хожу с четвертым стимулятором сердца. Под кожу зашит. Первые были рассчитаны на 6 лет, а этот я ношу уже 8 лет.
У меня тогда пульс был 50—52 удара. Задыхался, и с таким пульсом работал. А если пожалуешься, скажут – струсил. С врачом-то я только хотел посоветоваться.
Когда уже шел суд, то привозили Деканозова – министра внутренних дел Грузинской ССР, он маленький такой, генерал-полковника Гоглидзе, генерал-полковника Кобулова с большим пузом… Они были арестованы и содержались в Бутырке. Их привозили на следствие, которое проводилось в большом помещении штаба. Там стояли стулья, на которых они сидели, при этом должны были смотреть только в стенку. Был среди них и министр иностранных дел Украины. Красивый, молодой, лет 48-50. И вот их каждый день привозили, а мы, приставленные к ним, стояли рядом с ними и следили, чтобы они смотрели строго в стену. Это когда их вызывали на суд. А уже отсюда их вызывали в зал суда, под который был оборудован кабинет члена военного совета округа. Берия послушный был, если ему говорили, чтобы сидеть, не поворачиваясь, он так и сидел. Вначале он немного бузил, а потом свыкся.
Судил их маршал Конев, за столом сидел маршал Москаленко, справа сидел Шверник, рядом Михайлов-комсомолец и следователь по особо важным делам, фамилию он никогда не говорил.
На суде я бывал очень часто. Когда туда вызывали Берию, я находился рядом, часовые и я. Суд несколько месяцев шел, я почти все прослушал.
И вот наступил последний день. Берии объявили приговор, он ничего не сказал. Только побледнел. Он вообще ничего не говорил. На вопросы он отвечал, что было, чего не было. Вот ему показывают список, приговоренных к расстрелу. Спрашивают:
– Это ваша подпись?
А у него подпись – одна буква "Б".
– Это по вашему приказанию расстреливали?
Нет.
– А по чьему?
– Это Сталин приказал.
Вызывает меня Москаленко и говорит:
– Съездите домой к Берии и возьмите костюм. И приготовьте веревку.
Я приехал, взял черный костюм. В квартире какая-то женщина была, больше никого не было. Открыла она мне дверь, я спросил, где костюмы, она говорит:
– Вот здесь.
Стоял такой обширный гардероб с блямбами. Я взял первый попавшийся костюм, черный, не новый оказался.
Я все приготовил. Москаленко говорит:
– Во столько-то часов будьте в том помещении, где велось следствие.
Я принес брезент, принес веревку, а до этого мы с полковником Захаровым получили задание сколотить деревянный щит. Установили его в бункере, в помещении, где велось следствие, вдоль стены, противоположной двери. У меня было приготовлено металлическое кольцо, которое я прикрепил болтом в центре щита.
Привели Берию, поставили его к щиту. Я привязал его руки за спиной к этому кольцу. Напротив него, метрах в 5-ти встал Батицкий, слева от Батицкого и чуть сзади – я. Там рядом у стенки брезент в рулоне стоял. Когда я Берию привязал, я же знал, что глаза надо завязать расстреливаемому. Я вытащил из кармана полотенце и только хотел ему завязать глаза, Батицкий:
– Вы что глаза завязываете! Немедленно снимите, пусть смотрит своим делам в глаза!
Ну я отошел. Берия ни слова не сказал. Батицкий вышел напротив него. Берия побледнел и заморгал глазами. Батицкий выстрелил – и Берия повис на руках. Пуля попала прямо в переносицу. По щиту сразу кровь пошла. Батицкий положил пистолет в карман и отошел в сторонку. Правее и сзади стояли Москаленко, Юферев, Руденко, Шверник, Михайлов и следователь по особо важным делам. Потом мне еще одного офицера подослали на помощь.
Я Берию отвязал. Сразу завернул в брезент. И вот когда я нагибался, меня прострелило. Я с копыт сразу – раз. От перенапряжения. Но это была какая-то доля секунды. Я сразу вскочил. Батицкий еще отругал меня. Веревкой мы сверток обвязали, в машину – и поехали.
Приехали в Донской монастырь. Только мы его сняли с машины, приезжает еще машина. Привозят расстрелянных уже в Бутырке: Деканозова, Кобулова, Гоглидзе, украинца этого. Стоял я, еще кто-то – не помню. Меня пригласили – опознавать надо, а может других они расстреляли. Я пришел, посмотрел, сказал – да, это они. Их опять завернули. Мы своего взяли в брезенте, открыли печь. Трупы бросали в специальный люк, и они по наклонной плоскости скользили в печь. Посмотрели в глазок – страшно. Огонь такой мощный, сизый. Впечатление, что труп Берии покорежило, будто он хотел встать. Сгорели быстро. Что-то там включили – ры-ы-ы, и все вымелось. Ничего в печи не осталось. Батицкий, Москаленко, еще кто-то в сторонке стояли. Там не один глазок был, поэтому они тоже, наверное, наблюдали.
Берия до последнего дня был в том, уже истертом, сером костюме, в котором его первый раз привезли. Переодели его в черный только в последний день. И когда я его купал, то белье каждый раз менял – солдатское белье. На черном костюме даже заплаточка была на локте. Потому что я карманы, все просмотрел. Мало ли что могут передать.
Вернулись мы назад, я пошел к себе, звонок. Звонит полковник Николай Иванович Захаров. Это был у нас начальник командного пункта. Он тоже дежурным генералом ходил. Потом генерала дали. Хороший мужик:
– Давай в подвал.
– Товарищ полковник, так он же мне уже надоел за полгода. С 26 июня по 26 декабря я ж не вылазил оттуда. Что мне там делать?
– Приказано тебе туда идти.
– Кто приказал?
– Начальство.
Пришел я туда, сел в этом помещении, где Берию расстреляли. Час жду, два, три. Мысли уже разные появляются. Наверное, хотят убрать свидетелей. Вот, думаю, и пропал во цвете лет. У меня уже сын родился как раз в это время. Я с 1914 года. Еще жду, ну, думаю, наверное, хана. Пять часов уже прошло. Ночь, ведь расстреляли где-то в 23 часа. Оттуда пока приехали. Вдруг по коридору шаги, заходит полковник Захаров.
– Как ты?
– Да вы что, – я еще выругался. – Вы что, полгода здесь находился…
– Да ты чего?
– Как чего, да у меня уже голова перевернулась.
– Вот сейчас поправишься.
Вытаскивает бутылку коньяка. Мы тут же его выпили. Чем-то еще закусили. Захаров говорит:
– Нам приказано этот щит разобрать, кровь стереть, сжечь – и все дела.
– Так бы и сказали мне, чтоб я здесь даром не мучился.
Потом пришел командир роты охраны. Я ему говорю:
– Слушай, ты еще бутылочку коньяка нам найдешь?
– Найду.
Принес, мы и ее уговорили. Уже в моем кабинете. Утром проснулся. 27 декабря 1953 года я приехал домой. У меня сын. Здоровья нет. Болел я, болел. В госпитале лежал. Задыхаюсь. 53 – 54 пульс.
Врачи говорят:
– У вас сильнейшее перенапряжение. Что с вами?
– Ничего, – говорю.
– Ну как, что-то вы перенесли и…
– Ничего я не переносил.
Я воевал. Начал со Сталинграда и через Варшаву до Берлина. В прожекторных войсках. Мы стояли от Черного Яра под Сталинградом до Сталинграда. Охраняли Волгу. Каждые 22 часа шла группа немецких самолетов, штук 12-15, сбрасывали в Волгу магнитные мины. Первый – с включенной фарой. Настолько они обнаглели. Вот когда мы приехали и осветили их раза два – они хвост поджали.
И вот я в госпитале раз, в госпитале два, три. Потом начал немножко поправляться. Потом вставили мне стимулятор.
Во всяком случае, я восстановился и снова начал работать в штабе. И служил до 59 года, а потом меня уволили.
Ушел маршал Москаленко, ушел Баксов начальником штаба к нему. Батицкий еще до этого ушел в BBC, а потом Москаленко пригласил его к себе, и потом он стал командующим Московским военным округом. А нам прислали генерал-лейтенанта авиации Гречко. Прошло месяца 3-4, как-то он вызывает меня. Вежливый вроде такой, за столом сидит, я около стою. Спрашивает:
– Товарищ Хижняк, а вы давно здесь работаете?
– По-моему, десятый год.
– Ой, это очень много. На этой должности обычно много не работают.
– Так получается, – говорю.
– Офицеров вы хорошо в штабе знаете?
– Конечно, я их всех за эти годы изучил.
– Ну хорошо, – говорит. – Вот, товарищ Хижняк, будете ко мне приходить раз в неделю и докладывать, что офицеры говорят про нас там, про политику… Вам это понятно?
– Нет, – говорю, – товарищ генерал, мне это не понятно.
– Ну как не понятно? Ну вот мало ли что…
– Вы извините меня, товарищ генерал, если они будут говорить о свержении, допустим, советской власти, обязательно скажу. И без вашей просьбы. А если сплетни передавать вам, то, извините, я в стукачи к вам не нанимался.
Он вытаращил на меня глаза
– Считаю, что это страшное нарушение офицерской чести – быть стукачом.
Он озверел. Как стукнет кулаком. Как закричит:
– Вон!
А я стою.
Опять:
– Вон!
И так три-четыре раза. Потом выскочил из-за стола, думаю, наверное, сейчас врежет мне. Такое было впечатление.
– Почему вы не уходите?!
Я говорю:
– Извините, товарищ генерал, в уставе такого слова "вон" нету.
– Свободны!
– Слушаюсь! – и вышел.
На третий день Мишка Батуров говорит:
– Тебя ж выгнали из армии.
– Да ты что?
Я к маршалу ходил. Он сделал все. Но у меня здесь опять здоровье… Москаленко только сказал:
– Товарищ Хижняк, вы полковник.
Но я уже был в запасе.
А иголку я нашел не в картошке, а в булке. В разрезанной.
В столовой я брал хлеб. Взял половинку булки. Стал резать тонкими кусочками. Я прощупывал все. Я и еду всю просматривал, ложку оближу, а мало-ли на ложке что-нибудь? Для безопасности. Еду всегда сам попробую. И вот я нашел в кусочке булки иголку. Она меня уколола, и я ее вытащил. Без нитки. Как она попала? Сначала и не подумал ничего. А потом, когда стал с товарищами говорить, посчитали, что может быть кто-то и действительно хотел что-то сделать. Но хлеб-то я сам выбирал, поэтому скорее это была случайность.
Правда, одно время там вокруг меня какие-то два офицера, не наши ходили. Один раз я их встретил, второй раз на том же месте. Но они так посмотрят на меня, и как будто они мною и не интересуются. Мне это не понравилось. И я перестал на то место выходить, это как раз около арки на улицу.
Был такой случай, что у меня украли ключи от сейфа. Мне надо скоро ужин нести, а ключей нет. Нашел я коменданта штаба, майора. Говорю, вот такое дело, что предпринять?
– Ну чем я тебе могу, Миша, помочь?
– Кто-нибудь может сейф открыть?
– О, есть. У меня слесарь есть, он бывший медвежатник.
Поехали к нему!
Приезжаем к нему домой, а он старикашка, круглый год ездит на велосипеде. Уже поддатый. Говорит:
– Да что вы, я знать не знаю…
– Ну выручайте.
Как была у меня пачка денег в кармане, я ее не пересчитывая ему сунул.
– Ну поедем.
Приехал. Какие-то пластиночки между пальцев заложил, сунул в скважину, повернул – и сейф открылся. Говорит:
