Полюс – 1

Ради возможности – если повезёт, если боги, цифровые или настоящие, смилостивятся – снова увидеть его живым. Не монстром. Не орудием. А просто Колей.

Её пальцы сжали терминал так, что пластик затрещал. Решение было принято. Теперь оставалось только найти в себе силы его исполнить.

Глава 13

Архангельск, подвал бывшего автовокзала2 декабря 2074 года22:48

Воздух был спёртым, густым, с запахом влажного бетона, перегоревшего самогона и тоски – той самой, что въедается в стены, как плесень, и не выветривается даже под ударами вечного дождя. В подвале разрушенного автовокзала, в импровизированном баре, собранном из ящиков и бочек, царил тот же упадок, что и на поверхности. Только здесь он был плотнее, старше – будто оседал годами, превращаясь в осадок на дне стакана.

Николай Вихров сидел на единственном уцелевшем табурете, вжавшись в тень, будто пытался стереть себя из реальности. Его скрывающий бронежилет балахон, когда-то чёрный, теперь был серым от пыли и пятен, не поддающихся ни воде, ни времени. На левом предплечье, там, где кожа была особенно изуродована, шрамы едва заметно пульсировали тусклым алым – как угли в пепле, не угасшие, но и не желающие разгораться.

Перед ним стояла стопка мутной, пахнущей ацетоном жидкости. Он не пил – просто смотрел.

Месяц. Почти месяц он прожил вот так. День – вылазка в СОЗ, добыча пары кристаллов Сребро по чьему-то заказу. Ночь – выполнение грязных поручений местного подполья: перехват, устранение, зачистка. Накануне он прирезал вора, укравшего пачку документов у одного из местных «бизнесменов». Просто, эффективно, без лишних вопросов.

Его устраивало это существование. Не образ жизни, а его отсутствие. Отсутствие глобальной цели, которая была когда-то и привела к… ко всему этому: к усилению патрулей на границе, к планомерной, методичной зачистке бандитских притонов «Прометеем», к тому пустому взгляду цвета морской волны, что он видел в последний раз.

Здесь, в этом подвале, не было ни прошлого, ни будущего – только тягучее, бесцветное настоящее. И его бесила собственная слабость. Та самая, что свела на нет все его усилия. Его мысли, тяжёлые и вязкие, как смола, прервал толчок.

Не звук – сначала именно толчок. Словно гигантский молот ударил снаружи по куполу неба. Стеклянная стопка перед ним подпрыгнула и звякнула о столешницу, рассыпав по треснувшей поверхности последние капли отравы.

Секунда тишины, натянутой, как струна.

И тогда его настиг грохот.

Не просто гром – это был рёв, выворачивающий наизнанку саму реальность, будто кто-то выкрутил регулятор громкости мира до упора, разрывая барабанные перепонки и выжигая из памяти всё, что было до этого момента. В подвале задрожали стены. С потолка посыпалась известка, как снежная пыль над погребальным костром.

Николай инстинктивно вскочил, левая рука потянулась к «Макарову», висевшему в кобуре под балахоном. Мышцы напряглись, будто готовые к бою, но в груди не было ни ярости, ни страха – только усталая, выжженная пустота.

Он выбежал из подвала, наверх, в промозглую ночь.

И замер.

Вечный, назойливый ливень, неумолчный спутник этого мира, прекратился – словно небесный кран перекрыли. Воздух стал плотным, почти осязаемым, будто в нём застыл сам звук. А на смену дождю пришло… зарево.

На севере, над самым сердцем СОЗ, там, где должен был находиться «Полюс-1», небо горело. Не пожаром – ядовитым, пульсирующим алым светом. Оно клубилось, как кровь, излитая в мутную воду, подсвечивая снизу рваные клочья туч. Свет был живым – дышащим, бьющимся в такт невидимому сердцу, что проснулось после долгого сна.

Маяк. Адский, притягательный, зовущий.

Что-то щёлкнуло внутри – глухо, окончательно. Не в голове, глубже. Там, где когда-то жила вера. Где билось сердце.

Он достал из кармана помятую пачку «Перекура», сунул одну в губы и чиркнул зажигалкой – старой, ещё отца. Кончик сигареты задымил – вонюче и надёжно. Он затянулся, не отрывая взгляда от багрового пятна на горизонте. Дым, горький и знакомый, обволок лицо, как последнее прикосновение к ушедшему миру.

Рёв мотоцикла – резкий и нетерпеливый – вырвал его из оцепенения. Чёрный, угловатый байк с потёртым баком и грязными номерными знаками резко остановился в паре метров от него. Наездник, с головой, скрытой под чёрным шлемом с затемнённым забралом, повернул голову в его сторону.

– Не видал ещё такого, – прокричал он, заглушая рёв двигателя. Голос из-под шлема был искажён, без эмоций, будто его пропустили через фильтр боевого вокодера. – Во у яйцеголовых на базе весело, похоже. Устроили салют.

Николай не ответил. Он смотрел на байк, на чёрную кожу куртки гонщика, на потёртые швы на локтях, на царапины на баке – следы сотен километров по разбитым дорогам СОЗ. В памяти шевельнулось что-то смутное, выцветшее, как старый снимок. Где-то он уже видел этого человека. Или ему просто мерещилось? Может, это был один из тех, кого он убил? Или, наоборот, один из тех, кто должен был умереть, но выжил?

– Да не хмурься ты, мужик, – незнакомец, словно прочитав его мысли, заглушил двигатель. В наступившей тишине его голос прозвучал громче, чище, почти человечески: – Слышал, хоть ты и недавно тут, на тебя можно положиться? Есть пара дел. Оплата – приличная. Кристаллы. Не синтетика, а настоящие. Из глубины.

Он слез с мотоцикла, подошёл ближе. Шаги – тихие, уверенные, без лишнего шума. Николай молча оценил его: собранная, спортивная фигура, движения выверенные, без суеты. Взгляд, скрытый за забралом, не блуждал – он смотрел прямо, как человек, который знает, зачем пришёл.

– Тогда лучше спуститься вниз, – наконец произнёс Вихров. Его собственный голос прозвучал сипло и устало, будто его выдавили из груди вместе с последним дымом. Он отшвырнул окурок щелчком – и тот, описав дугу, угас в луже, оставив после себя лишь тонкую струйку пара.

Он протянул руку.

Рука незнакомца в перчатке из грубой кожи сжала его с ощутимой, но не показной силой – как сжимают руку перед боем, когда слова уже не нужны.

– Николай.

– Кирилл, – представился байкер, коротко пожав ладонь. Его забрало по-прежнему скрывало лицо, но в голосе прозвучала странная, почти домашняя интонация – будто они не впервые встречаются в этом аду.

– Вниз так вниз. Как раз горло промочить пора.

Они двинулись к лестнице. За их спинами, над горизонтом, алый свет пульсировал всё ярче.

***
НИИ «Полюс-1», Главный зал2 декабря 2074 года22:49

Воздух в главном зале был густым, как кисель, и звенел натянутой до предела тишиной – той, что всегда рождается на краю пропасти. Её яростно разрывали сирены, чей вой казался беспомощным собачьим лаем у ног разбуженного титана, и низкочастотный гул сотен голосов, слившихся в один тревожный, гудящий хор.

Гигантский портал – та самая дыра в реальности, вокруг которой восемьдесят лет назад выросла стальная и бетонная утроба института, – пылал.

Нестабильное сияние, обычно напоминавшее сжатое фиолетово-багровое марево, теперь стало ядрёным, почти белым в эпицентре. Оно било в глаза с физической силой, заставляя учёных щуриться и отворачиваться, отбрасывая на стены и лица резкие, прыгающие тени – будто сама тьма, живущая в углах зала, пыталась убежать от этого света, съёжиться и умереть. Кристаллы Сребро, растущие из пола подобно инопланетной базальтовой формации, гудели, впитывая эту адскую энергию, но их ритмичная пульсация не изменилась – ровный, монотонный, гипнотический стон, знакомый до тошноты. Они не реагировали на всплеск. Не пульсировали быстрее. Не трескались. Просто – пили. Как древние, жаждущие боги, не удивлённые и не насыщаемые ни каплей новой крови.

Вокруг царил контролируемый хаос, балансирующий на лезвии бритвы. Учёные в белых и серых халатах метались между терминалами; их лица были бледными, как у покойников, голоса срывались на фальцет, будто кто-то вырвал у них язык и вставил вместо него дрожащую струну.

– Все показания в норме! Аномалий нет! Преобразователи Белова–Игатова работают в штатном режиме! Перегрузки нет, чёрт побери! – кричал молодой физик с мокрыми от пота висками, тыча пальцем в зелёные цифры на экране.

– Энергопоток стабилен! Никаких всплесков! – его коллега, женщина лет пятидесяти с исчерченным морщинами лицом, почти срывалась на крик, глядя на свои приборы. – Это… это невозможно! Он не может так светиться без изменения энергоотдачи! Это противоречит…

Её голос утонул в общем гуле. Их коллективное недоумение витало в воздухе, осязаемое, как туман, смешиваясь с едким запахом озона, раскалённого пластика и пота – того самого, едкого, что выступает не от страха, а от осознания: законы мира, на которых ты построил всю свою жизнь и карьеру, лгут тебе в лицо. Вся техногенная мощь «Полюс-1», всё наследие гениальных безумцев фиксировало полный, идеальный порядок. Но сам источник этого порядка – портал – явно сошёл с ума. Он не просто горел – он смотрел. И в этом бездушном, всепроникающем взгляде не было ни злобы, ни милосердия. Только холодное, безразличное внимание – голое, безымянное, как луч прожектора, внезапно упёршийся в тебя на пустом, беззвёздном поле.

Ряды «Прометея» в чёрной тактической униформе и военизированные отряды «ГосЭнерго» в серо-стальных бронежилетах стояли на своих позициях, создавая живые, непроницаемые коридоры. Их автоматы были наготове, шлемы с затемнёнными визорами – повёрнуты к эпицентру. Они были каменными островами в этом бушующем потоке научной истерии. Ни один мускул не дрогнул. Ни один шлем не повернулся к коллеге. Они стояли так, будто их вырезали из единого куска стали и вплавили в пол – навсегда, до скончания веков.

У дальнего терминала, прикрываясь станцией мониторинга, стояли двое солдат «ГосЭнерго». Молодой, с ещё не обтёртым жизнью и страхом лицом, нервно водил стволом автомата по контуру портала, как бы пытаясь навести на невидимую цель. Его пальцы, хоть и сжимали оружие с выученной силой, предательски дрожали – не от холода, а от того, что внутри всё кричало единым, животным воплем: «Беги. Беги сейчас. Пока ещё можешь думать. Пока ноги слушаются».

– Палыч… – его голос дрожал, выдавая жалкую попытку казаться спокойным. – И часто тут у вас… такое творится? Это… свеченье. Оно же… ярче солнца… Сука, аж глазам больно.

Сержант, старослужащий с нашивкой «ГосЭнерго» на плече и шрамом через бровь – будто его лицо однажды попыталась разорвать та самая бездна, – не отводил взгляда от пульсирующей безумием реальности. Его пальцы в толстой перчатке бессознательно, с каменным упорством, гладили приклад автомата, как монах – чётки. Это был не жест привычки, а ритуал. Якорь. Последнее, что отделяло его рассудок от бездны, в которую он пялился вот уже двенадцать лет.

– Впервые, малой, – пробурчал он, и в его сиплой, прокуренной хрипотце слышалась не ложь, а тяжёлое, неподдельное, почти мистическое недоумение. – За двенадцать лет службы на этой чёртовой дыре… ни разу… вперв…

Он не договорил.

Всё прекратилось.

Не с грохотом, не с финальным аккордом, а с обманчивой, оглушительной лёгкостью. Сирены умолкли разом, будто их горла перерезали одним махом. Яростное, пронзительное свечение портала схлопнулось, вернувшись к своему привычному, угрожающе спокойному фиолетовому мерцанию, которое теперь казалось неестественно тусклым. Гул кристаллов остался прежним – тот же размеренный, равнодушный стон. Даже пыль на потолке, поднятая вибрацией, осела беззвучно и быстро – как пепел после взрыва, которого не было.

Но это было не главное.

Исчезло Оно.

То самое Присутствие, витавшее в зале с момента его постройки – тяжёлое, безжалостное, потустороннее внимание. Чувство, будто из той стороны, из-за тонкой плёнки реальности, на тебя смотрит нечто колоссальное, древнее и равнодушное, как сама вселенная. Оно всегда было здесь – фоновым шумом души, частью атмосферы, как радиационный фон или запах озона. Его почти не замечали, как не замечают тиканья часов в родном доме, пока они не остановятся.

Сейчас часы не остановились. Но гиря, незримо висевшая на них все эти годы, внезапно исчезла.

Давление, давившее на психику, на самое нутро, испарилось. Воздух стал пустым, безвкусным, мёртвым – как вакуум после последнего выдоха. Учёные замерли в недоумении, перешёптываясь и тыкая в датчики, которые по-прежнему показывали зелёные столбцы штатных режимов. Никаких аномалий. Никаких скачков. Только – пустота. Та самая, что остаётся, когда из храма уходит бог, оставляя после себя лишь холодные стены и запах ладана.

Сержант «ГосЭнерго» медленно, с трудом, будто шестерни в его шее заржавели, перевёл взгляд на молодого солдата. Тот стоял, широко раскрыв глаза, инстинктивно потирая ладонью грудь в области сердца, будто пытаясь протолкнуть в лёгкие воздух, которого вдруг стало слишком много, и он не шёл. Его дыхание было прерывистым, поверхностным – как у человека, впервые вынырнувшего на поверхность после долгого, глубокого погружения в океанскую бездну.

– Вот чёрт… – тихо, почти благоговейно выдохнул старик; его взгляд на миг затуманился. – А я, понимаешь… я почти привык… к этому… взгляду.

Тишина в зале была теперь иной – не напряжённой, а зияющей. Гробовой. Как после того, как на огромном корабле разом глохнет мотор, и ты, застыв в немом оцепенении, понимаешь, что остался один в безмолвном океане, а причина остановки неизвестна, и тишина эта – предвестник либо чуда, либо конца.

Портал вернулся к «норме». Но каждый человек в зале теперь с ледяной ясностью осознавал: это была новая норма. Норма, в которой дверь, всегда приоткрытая в соседнюю комнату, внезапно, беззвучно и навсегда захлопнулась.

Или, что было страшнее, – открылась настежь.

***
Архангельск, подвал бывшего автовокзала2 декабря 2074 года 22:48

– Почему именно тихо? – голос Коли прозвучал ровно, но в нём была стальная жила, требующая не уклончивого ответа, а конкретики.

Кирилл, откинувшись на спинку своего ящика, сделал глоток из кружки. Его поза была расслабленной, но взгляд – собранным, как у хищника перед прыжком.

– Потому что не стоит злить тех, у кого хватило яиц и ресурсов разнести «Сферу» даже в Ленинграде, – произнёс он, будто констатируя погоду. – Шум привлечёт внимание. А их внимание, как показала практика, заканчивается взрывами и трупами. Мне моя подруга нужна живой. И ты, наёмник, – он кивнул на Колю, – мне тоже живой нужен. Чтобы работу сделал, а не стал очередным статистическим пиком в отчёте «Прометея».

Упоминание Ленинграда ударило по Коле, как приклад по переносице. Внутри всё сжалось в тугой, раскалённый комок. Он почувствовал, как шрамы на лице и теле, будто живые, заныли от прилива крови. Но его единственный глаз не дрогнул. Он лишь медленно поставил стопку на столешницу. Две тысячи рублей. Приличные деньги. Очень приличные. На них можно было прожить несколько месяцев, не вылезая из таких вот подвалов. Или купить любую информацию.

– Договорились, – хрипло выдохнул Вихров. – Контакты.

Кирилл достал из внутреннего кармана куртки небольшой, явно не серийный терминал – чёрный, матовый, без опознавательных знаков.

– Одноразовый канал. Координаты у тебя есть, детали вышлю утром. Пока займись наблюдением. Это же фанатики, чёрт их знает, как они там у себя всё устроили. Деньги – половина сейчас, половина после. Переведу, куда скажешь.

Коля взял терминал. Холодный пластик обжёг ладонь. На миг перед глазами встал другой терминал, помятый, с потёртыми уголками, и пальцы Тани, порхающие по клавиатуре с язвительной ухмылкой. Грусть, острая и не ко времени, кольнула под рёбра. Он резко сунул устройство в карман, отрезав воспоминание.

Не говоря больше ни слова, он поднялся и, не оглядываясь, зашагал к выходу, растворяясь в темноте подвального лабиринта. Его силуэт поглотила тьма, будто он и не был здесь никогда.

Кирилл не шевелился ещё минут тридцать. Он не допил своё пойло, а просто отставил кружку. Незачем. Когда Коля ушёл, он, наконец, расстегнул кожаную куртку, будто сбрасывая невидимые оковы. В полумраке, под тусклым светом единственной лампочки, на его шее проступил шрам – не царапина, не боевое увечье, а длинный, уродливый след, будто кто-то с нечеловеческой силой и хладнокровием пытался отпилить ему голову, но остановился, не дойдя до позвоночника.

Выждав ровно столько, чтобы Вихров точно растворился в ночном городе, Кирилл поднялся и вышел на поверхность. Холодный воздух ударил в лицо, но не принёс облегчения. Он свернул в первый же проулок, заваленный гниющими ящиками и битым кирпичом, прислонился к шершавой стене и, сунув два пальца в рот, вызвал рвоту.

Тело содрогнулось, извергая в грязь жёлчную, мутную жидкость с остатками выпивки. Он стоял, согнувшись, тяжело дыша.

– Перепил, дружок-пирожок? – раздался насмешливый, мелодичный женский голос из темноты.

Из тени, отбрасываемой стеной, вышла девушка. Чёрное каре с кроваво-красными прядями резко контрастировало с бледной кожей. Стильная, практичная кожаная одежда сидела на ней как вторая кожа. Её губы растянулись в ухмылке, полной презрительного веселья.

Кирилл, не выпрямляясь, вытер рот тыльной стороной перчатки.

– Я бы посмотрел, как тебя выворачивало, хоть унюхай ты это пойло, – парировал он беззлобно; голос был хриплым от напряжения.

Он распрямился, движения снова обрели привычную, кошачью грацию. Взгляд стал холодным и собранным.

– Повезло, что главный решил протестировать волну сейчас, – констатировал он, глядя куда-то поверх её головы, в багровое зарево над СОЗ, которое всё ещё висело в небе, как незаживающая рана.

– А то что? – саркастично вытянула девушка, скрестив руки на груди. – Не смог бы нашего «героя месяца» уговорить?

– Смог, – Кирилл покачал головой; в его глазах мелькнул холодный расчёт. – Но тогда ушло бы куда больше времени. И нервов. А времени у нас в обрез.

– Вихров в отчаянии, – парировала она, ухмылка стала ещё шире. – Портал тут не при чём. Ты дал ему направление – прямиком к тем, кто, по его мнению, подставил их с сестрой. И заодно подсунул суицидальное задание. Изящно.

– Нет, – голос Кирилла стал твёрдым, как сталь; в нём не было ни капли сомнения. – Не суицидальное. Культ стал слишком неуправляемым, слишком самостоятельным. Контролировать его, отлавливать и чистить, времени не будет, когда «БиоХим» объявят об открытии. Нам нужен будет козёл отпущения – большой, злой… – Кирилл кинул взгляд на голограмму «ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!» где лица сменяли друг-друга. Одно из этих лиц было очень похоже на его недавнего собутыльника. – И всем знакомый. Вихров идеально вписывается в образ. А пока он будет мстить, мы сделаем свою работу. Без лишних глаз.

Девушка задумчиво кивнула; её насмешливое выражение сменилось деловой холодностью.

– Надеюсь, «герой» не разочарует. И не сдохнет раньше времени.

– Он выживет, – сказал Кирилл, поворачиваясь к мотоциклу. – Слишком одержим, чтобы умереть. Пока Вихров жив – он наш самый ценный инструмент. И идеальная мишень.

Глава 14

Голицыно-22 декабря 2074 года16:37

Татьяна Вихрова вышла из такси у подножия стального Левиафана. Ворота КПрП были не просто инженерным сооружением, а воплощением мощи «Сферы»: двадцатиметровые створки из матовой балтийской стали, в которые были вмурованы жилы мерцающих неоново-голубых рубиновых линий. Они возносились в промозглое небо, словно врата в техногенный ад, отбрасывая на мокрый асфальт длинные, искажённые тени. За ними, в полукилометре, высился стеклянно-бетонный кокон главного здания НИИ, где отражения вечного неона Москвы плавились на его гранях, словно слёзы на лице гиганта.

Воздух гудел от низкочастотного шума подавителей связи и невидимых сканеров. Холод, подлый и влажный, впивался в кожу сквозь тонкую ткань балахона, цеплялся за рёбра стальными когтями. Таня стояла не двигаясь, вжав голову в плечи, чувствуя, как нервы натягиваются в ней, как струны, готовые лопнуть от ноты сомнения.

Кристаллы Сребро на её предплечьях, обычно отзывавшиеся лёгким, ядовито-зелёным свечением, были тусклы и молчаливы, как потухшие угли. Они исчерпали заряд в её бесконечных попытках взломать терминал Коли. На одних ресурсах тела, на чистой воле, она не удержит маскировку дольше пятнадцати минут. Пятнадцать минут против всей многослойной обороны «Прометея». Это было самоубийством.

И потому, глядя на высящиеся ворота, на бездушные окуляры охранных турелей, плавно поворачивающиеся на шипящих гидравлических приводах, Таня впервые за долгие годы позволила себе признать горькую и унизительную правду: она не уверена, что справится. Не потому что слаба, а потому что система здесь была идеальна, выверена и безжалостна.

Пальцы в кармане балахона судорожно сжали маленький, сморщенный предмет. Огрызок. Когда-то – яблоко, купленное Колей. Теперь – обугленный, чёрный, как кусок антрацита, реликт из другого времени. Напоминание о том, что даже самые прочные связи, скреплённые не кровью, а доверием, в её мире имели свойство обращаться в прах.

Над головой с воющим рёвом пронёсся аэромобиль патрульной службы «Прометея». Его фары-кинжалы прочертили в сыром воздухе два ослепительных белых клинка, на миг высветив её одинокую фигуру и отразившись в полированной стали ворот. Таня инстинктивно вжалась в тень, сердце на секунду замерло, а затем забилось с такой силой, что отдалось болью в висках.

Ей было страшно.

Но это был не страх перед задержанием, не страх перед пытками или быстрой смертью. Это был куда более коварный, разъедающий душу страх – страх остаться неуслышанной. Страх, что её слова, её отчаянная правда, разобьются о броню бюрократии, цинизма и старых обид. Что на неё посмотрят как на предательницу, как на сумасшедшую, и отправят в камеру или морг, даже не вникнув в суть. И именно это осознание, эта леденящая душу перспектива оказаться не нужной никому в момент наивысшего отчаяния, кольнула острее, чем любой холод.

«Если не они – то кто?» – пронеслось в голове, беспомощно и безысходно. И тут же, словно спасательный круг, брошенный из глубины памяти, всплыло имя. Тихий, тёплый огонёк в кромешной тьме её настоящего.

Карина.

Женщина, которая знала её ребёнком. Которая видела их всех – и Настю, и Колю, и её – не солдатами или террористами, а просто детьми. Карина, которой она верила, даже когда та стала для всего Союза призрачной «хозяйкой Древа». Карина хотя бы выслушает. Из уважения к прошлому. Из простого человеческого любопытства. А там… там, возможно, и поможет. Далёкий, почти призрачный шанс, но единственный.

Таня с усилием, будто двигая каменную глыбу, достала из внутреннего кармана терминал Коли. Тяжёлый, с обугленным краем и паутиной трещин на экране, он был таким же израненным, как и они сами. На холодном, мерцающем свете дисплея замелькали контакты – список призраков: старые имена, мёртвые номера, шифры, потерявшие актуальность.

Она провела дрожащим пальцем по списку, задержавшись на одном-единственном имени. На том, кому никогда бы не позвонила, если бы у неё оставалась хоть капля гордости или хоть тень другого выхода.

Но выбора больше не было. Гордость оказалась роскошью, которую она не могла себе позволить. Ради шанса вытащить брата из пропасти, в которую сама же его и толкнула.

***

‎Небо висело над вымершей трассой низко-низко, серое, рваное, словно грязная вата, пропитанная машинным маслом. Таксист, угрюмый мужик с аугментированной челюстью, до последнего молчавший всю дорогу, высадил Таню у съезда, бурча себе под нос что-то невнятное про «странных пассажиров и их чёртову конспирацию». Сверху непрерывно сеял вязкий, назойливый дождь, пахнущий озоном, выхлопами и тоской. За солидную доплату он согласился довезти её до этого отринутого всеми цифровыми Богами места, но даже щедрая оплата не избавила от ощущения, что водитель всю дорогу старался не встречаться с её взглядом в зеркале заднего вида, будто боялся увидеть в её глазах то, что могло бы его сжечь.

Таня стояла у размытой обочины, вглядываясь в пелену тумана, пока её не пронзил знакомый, надрывный гул, от которого задрожала земля под ногами.

Из-за рваных облаков, словно призрак былых войн, прорезался неуклюжий, но грозный силуэт.

АН-19. Старый, весь в заплатах и подтёках окислов, но живой, яростно живой. Он снижался прямо на заброшенное шоссе, с хриплым рёвом протестующих двигателей и дрожью, которая, казалось, вот-вот разберет его по швам.

– Он и вправду прилетел… – выдохнула она, и в груди что-то ёкнуло – смесь неверия и той самой хрупкой надежды.

И она рванула навстречу.

Двигатели завыли на последнем издыхании, ветер, поднятый винтами, ударил в лицо, срывая капюшон и зашвыряя мокрые пряди волос в глаза. Самолёт, вопреки всем ожиданиям, коснулся потрёпанного асфальта с потрясающей, почти бережной мягкостью – будто старик, вспоминающий давно забытую грацию. Он проскользил несколько метров и замер поскрипывая раскалённым металлом, вросший в землю посреди пустынной трассы.