Полюс – 1

Она посмотрела на свои дрожащие, но уже твёрже держащие оружие руки, на развороченные, дымящиеся мишени, на след из пустых гильз, змеящийся по полу.

Света только что сделала первый, робкий, но уже осознанный шаг в объятия тени.

И тьма, в которую она провалилась, на этот раз казалась не такой уж и враждебной.

Она казалась… домом.

Глава 12

Москва, НИИ «Сфера»1 декабря 2074 года14:08

Тишина в палате была самой громкой из всех, что Светлана слышала в жизни. Она не была пустой – она была густой, вязкой и звенела на одной ноте, заглушая равномерный писк кардиомонитора. Воздух пах стерильной чистотой и чем-то чужим, сладковатым – запахом тела, которое есть, но человека в котором нет.

Элеонора лежала под белым хлопковым одеялом, словно изваяние. Её медная кожа, обычно тёплая и живая, теперь казалась матовой, как у потускневшей от времени статуэтки. Белые волосы раскинулись по подушке. Грудь поднималась и опускалась ровно, механически. Дышала. Жила. Но это была не жизнь, а её инсценировка – безупречная и безнадёжная.

Света стояла у кровати, сжимая в карманах кулаки. Месяц. Целый месяц она приходила сюда, надеясь увидеть в голубых глазах проблеск осознания. И каждый раз встречала лишь неподвижную пустоту.

Дверь открылась с тихим щелчком. В палату вошёл врач – немолодой мужчина. Он молча проверил показания монитора, поправил капельницу.

– Доктор? – голос Светы прозвучал хрипло, сорвавшись с языка сам собой.

Он повернулся к ней, и в его взгляде не было ни сочувствия, ни раздражения. Лишь профессиональная отстранённость, за которой, как ей почудилось, пряталась та же беспомощность, что и у неё.

– Физиологически стабильна, – произнёс он, отвечая на невысказанный вопрос. – Восстановление тканей полностью завершено. Следов травм не осталось. Организм работает… исправно.

– Но она не просыпается, – не вопросом, а констатацией выдохнула Света.

Врач покачал головой, его взгляд скользнул по неподвижному лицу лийки.

– Сознание – не набор костей и мышц, которые можно срастить. Оно… ушло. Глубже, чем мы можем достать. Компьютерная томография, энцефалограмма – всё в норме. Норме для её вида. Мы не знаем, как их мозг справляется с травмой. Может, сама себя отключила, чтобы не сойти с ума от боли. Может… – он замолчал, пожав плечами. – Прогнозов нет. Только ожидание.

Он вышел, оставив её наедине с тишиной и писком аппарата.

«Ублюдки…»

Мысль пронеслась чёрной молнией, сжимая горло. Не конкретный образ, а смутное, выжженное яростью воспоминание из детства: двое детей на фоне Древа. Мальчик с угрюмым взглядом, девочка с колючим, как у ёжика, выражением лица.

Вихровы.

Одержимые.

Убийцы.

Они не просто напали на «Сферу». Они вломились в комнату, где прятались дети. Они увидели Элеонору – ту, чьи руки были созданы для утешения, а не для боя. И они…

Света с силой зажмурилась, пытаясь выдавить из себя образ, который рисовало воображение. Удар. Хруст. Белые волосы, запачканные алой краской.

Нет. Думать об этом сейчас было нельзя. Это выбивало почву из-под ног, заставляло тёмную пелену набегать на глаза, а в груди – зудеть, словно под кожу насыпали раскалённых игл.

Сила. Она была дикой, непредсказуемой. Как собака-убийца на ржавой цепи. Её нельзя было бояться. Её нужно было взять под контроль. Приручить. Научить рвать глотки только тем, кому надо.

Она резко развернулась и вышла из палаты, не оглядываясь. Каждый её шаг по стерильному коридору отбивал один и тот же ритм:

«Тренироваться. Стать сильнее. Найти их, и…»

Она уже почти дошла до тяжёлой бронированной двери тира, когда из поперечного коридора возникла Мария. На её лице не было обычной лёгкой усмешки – лишь деловая собранность.

– А, героиня моя! Как наша общая муза? – спросила она, поравнявшись.

– Без изменений, – коротко бросила Света, не останавливаясь.

– Врачи… – начала Маша, но Света грубо перебила её:

– Врачи ничего не знают. Я уже говорила с одним.

Мария лишь кивнула, приняв её тон. Она шагала рядом, её белый лабораторный халат поверх голубой рубашки развевался при каждом шаге.

– Ладно. Тогда перейдём к приятному. Твой прикид готов.

Света нахмурилась.

– Какой прикид?

– Ну, тот самый. «Сшитый по спецзаказу», – в голосе Маши прозвучала знакомая озорная нотка, но в глазах оставалась серьёзность. – Не думала же ты, что мы позволим нашему новому ценному кадру щеголять в потрёпанном худи и джинсах? Хотя… стиль, конечно, уникальный.

Вместо ответа Света лишь фыркнула, но внутри что-то ёкнуло – смесь любопытства и предчувствия. Они свернули от тира, прошли по длинному коридору к лифту и спустились на один из нижних, технических уровней. Мария подвела её к неприметной двери с табличкой «Склад спецоснащения №4».

Внутри пахло свежей пластмассой и кожей. Полки уходили ввысь, уставленные коробками, кейсами и манекенами в чёрной униформе. Кладовщик, пожилой мужчина с аугментированными руками, молча протянул Марии плоский чёрный кейс из карбона.

– Пойдём ко мне, – сказала Маша. – Примеришь.

***

Света стояла посреди кабинета, пока Мария, откинув крышку, извлекала содержимое кейса. Там лежало нечто, напоминающее вторую кожу: угольно-чёрный, почти невесомый комбинезон. Материал был матовым, но отливал на свету маслянистым блеском.

– Нановолокно, – пояснила Маша, наблюдая за её реакцией. – Лёгкое, дышащее, прочнее кевлара. Не стесняет движений. И… с сюрпризом.

Света, скептически хмыкнув, взяла комбинезон. Ткань оказалась на удивление прохладной и гладкой. Она разделась и начала натягивать его на себя. Материал облегал каждую мышцу, каждую впадину с идеальной, почти интимной точностью.

И по мере того как ткань ложилась по фигуре, на ней начал проявляться узор – тонкие, едва заметные выемки, словно русла рек на чёрной карте. Они оплетали предплечья, плечи, голени, сходились на груди и спине.

И вот, когда она полностью натянула комбинезон, случилось это. Сребро-кристаллы, вживлённые в её тело ещё до рождения, отозвались. Сначала – слабым, серебряным свечением, как бывало всегда, когда она волновалась. Но затем нановолокно, вплетённое в выемки, откликнулось им. И свечение изменилось: из холодного серебристого оно стало тёплым, ярким, пульсирующим оранжевым – её собственным цветом.

Комбинезон теперь был не просто чёрным – он стал ночным небом, по которому текли огненные реки.

– Распределители энергии, – голос Марии вывел её из оцепенения. – Помогают эффективно использовать энергию от кристаллов и не тратить собственные силы.

Света подошла к зеркалу. Её отражение было чужим. Стройная, почти хищная фигура в чёрном, испещрённая оранжевыми линиями. Не девчонка в худи, а оружие. Она коснулась отражения – и оранжевые линии под пальцами вспыхнули ярче.

– Ботинки, – Мария поставила перед ней пару угольно-чёрных ботинок с таким же тонким, почти невесомым верхом. – Из того же материала. Подошва – амортизирующий полимер. И… вот.

Мария взяла один ботинок, перевернула и с силой стукнула каблуком о пол. Раздался негромкий, но отчётливый щелчок. Из пятки выскользнул бритвенно-острый, десятисантиметровый шип-каблук, отливавший матовым стальным блеском.

– На случай, если придётся убеждать кого-то в процессе диалога, – усмехнулась Маша. – Сталь, карбид вольфрама. Выдержит.

Света надела ботинки. Они сидели идеально. Она снова посмотрела в зеркало. Образ был законченным. Пугающим. И… правильным.

– Ну что? Нравится? – спросила Мария, нарушая её раздумья.

Света повернулась к ней, её лицо было серьёзным.

– Носится удобнее, чем выглядит.

– Но выглядит всё равно чертовски эффектно! – улыбнулась Маша. Затем подошла к своему столу и достала свёрток. – Но любой эффект можно усилить. Держи. Бонус.

Света поймала свёрток. Это было худи. Оранжевое. Такое же, как её старое, сожжённое в инсинераторе «Сферы». Но когда она развернула его, дыхание перехватило. На спине, между лопаток, была вышита стилизованная, чуть готическим шрифтом надпись: «Демоны». Точно такая же, как та, что она когда-то, в порыве юношеского бунта и обожания к сестре, вывела неоном на стене своей комнаты. Её талисман. Её надежда. Её вызов.

Она подняла взгляд на Машу. Та смотрела на неё с тёплой, почти материнской улыбкой, в которой читалось: «Добро пожаловать домой, солдат». Света медленно, почти ритуально, надела худи поверх чёрного комбинезона. Яркий оранжевый капюшон скрыл её лицо, а на спине заявило о себе слово, которое теперь было не детской блажью, а её кредо. Её приговор.

Она посмотрела на своё отражение – оранжевый силуэт с огненными прожилками на чёрном и вызывающей надписью на спине. В её ярко-голубых глазах, отражавшихся в зеркале, больше не было страха.

Лишь холодная, отточенная решимость.

***
Кольская СОЗ, Валдай1 декабря 2074 года16:40

Воздух в бывшем соборе был густой, почти осязаемой субстанцией смерти. Не быстрой и чистой, приходящей с выстрелом, а старой, затхлой, впитавшейся в пористый камень за десятилетия запустения. Его запах – сложный коктейль из плесени, разложившейся древесины, птичьего помёта, ржавого металла и сладковатого, тошнотворного душка гниющей плоти – вступал в химическую борьбу с едкой гарью от только что отгоревших пожарных шашек и резким, лекарственным ароматом боевых стимуляторов, которые медики вкалывали раненым.

Иверский монастырь, некогда белоснежная жемчужина православия на острове, теперь был уродливым, неправильным бастионом. Его стены, испещрённые шрамами пулемётных очередей и выщерблинами от осколков, были утыканы колючей проволокой под смертоносным током. В зияющих глазницах окон торчали импровизированные огневые точки, сложенные из мешков с песком и обломков робототехники, словно чёрные дыры, поглощающие свет.

Посреди храма, под осыпавшимися фресками с ликами святых, смотрящих на это варварство с вечной печалью, валялись развороченные контейнеры с контрабандой: ящики с патронами калибра, не состоящего на вооружении ССГ, ворванные мешки с мутировавшей, неестественно крупной пшеницей из глубин СОЗ, разбитые терминалы с торчащими проводами. И повсюду – тела. В основном ворки, в потрёпанных, самодельных бронежилетах. У некоторых из разорванной плоти плеч торчали обломки кристаллов Сребро, бессильно мерцавшие в полумраке, словно угасающие звёзды.

В углу, за импровизированной баррикадой из опрокинутых резных скамеек, медик «Прометея» возился над двумя бойцами. Один, молодой парень с ещё юным, несмотря на грязь и пот, лицом, стиснув зубами кожаный ремешок от шлема, терпел, пока ему зашивали рваную рану на бедре. Второй лежал без сознания; его броня была вмятой от попадания крупнокалиберного пулемёта, а лицо под треснувшим забралом – землистого, предсмертного оттенка. Каждый прерывистый вдох давался ему с хриплым усилием.

Анастасия Игнатова стояла спиной к этой сцене. Её фигура была неподвижным, твёрдым центром этого вращающегося хаоса. Она ощущала каждый звук, каждый запах, каждый стон – как личное оскорбление.

Перед ней, на коленях, на холодном каменном полу, скользком от грязи и запёкшейся крови, сидели четверо пленных. Трое ворков – двое мускулистых громил с багровой, покрытой шрамами и ритуальными татуировками кожей, и один потоньше, в очках с треснувшими стёклами, придававших ему вид учёного клерка, – и один человек. Щуплый, с нервным, бегающим взглядом, в дорогом, но потрёпанном и заляпанном грязью костюме – типичный посредник, связующее звено между СОЗ и внешним миром.

«Очередные шестерёнки,» – пронеслось в голове Насти, холодной и ясной, как лезвие, мыслью. – «Расходный материал в чужой игре. Но даже шестерёнки знают, кто их смазывает.»

– Последний раз, – голос Насти был ровным, безразличным, как скрип ржавых ворот на заброшенном кладбище. – Культ Астарот. Где их ближайшее логово? Координаты. Численность.

Один из громил – тот, что покрупнее, с широким шрамом через оба слепых глаза – хрипло рассмеялся, плюнув на пол у её ног сгустком крови и слюны.

– Слышишь, парни? Шлюха в чёрном комбезе хочет, чтобы мы ссучились! – он оскалил острые, жёлтые, как у старого волка, клыки. – Может, сначала снимешь его, кукла? Покажешь, что у тебя под ним? А там посмотрим, может, и сможешь нас… уговорить.

Его напарник, с обрубком рога на лбу, хмыкнул и одобрительно кивнул. Человек в костюме нервно сглотнул, а ворк в очках отвёл взгляд, уставившись на клетки у дальней стены, словно ища в них спасения.

В железных, грубо сваренных клетках метались твари. Когда-то, в другой жизни, это были собаки. Теперь – нечто большее и меньшее одновременно. Раздутые, бугристые мышцы, покрытые редкой, слипшейся шерстью; длинные, изогнутые клыки, торчащие из искривлённых челюстей, словно у доисторических саблезубых. Глаза светились больным, ядовито-зелёным светом мутации. Они бросались на прутья, скребли когтями по каменному полу, чуя кровь и страх. Их лай был не лаем, а хриплым, полным чистой, нерассуждающей ненависти рёвом.

«Они тоже чьи-то инструменты,» – отметила для себя Настя. – «Как и эти болваны. Как, чёрт побери, и я сама. Все мы марионетки в этом проклятом театре. Но… Не все марионетке послушно висят на нитях.»

Настя не шевельнулась. Не моргнула. Её взгляд, холодный и тяжёлый, был прикован к говорящему ворку, будто вбивая в него невидимые гвозди.

– Хорошо, – произнесла она тем же ровным, безжизненным тоном. – Давайте сыграем в игру. Она называется «Кто закричал последним?».

Щелчок.

По нановолокнам комбинезона пробежала волна ядовито-фиолетового цвета. Кристаллы в пазах вспыхнули.

Мир замер.

Звуки – тяжёлое, прерывистое дыхание раненых, яростный рык псов, спокойное бормотание медика – оборвались, словно кто-то выдернул штекер из розетки мироздания. Свет померк, окрасившись в густую сиренево-чёрную дымку, сквозь которую едва проступали очертания руин. Из теней, клубясь и переплетаясь, поползли тяжёлые, угольные щупальца пара, замедляя время до состояния вязкой, медовой капли. Даже пылинки в воздухе застыли, словно приклеенные к невидимым нитям.

Анастасия рванула с места. Её тело стало размытым фиолетовым силуэтом в застывшем мире. Комбинезон отозвался – угольно-чёрный материал, облегающий её как вторая кожа, вспыхнул изнутри глубоким, ядовито-фиолетовым светом. По рукавам, вдоль ног, на груди и спине зажглись прожилки – словно по телу пробежала молния, застывшая в сложный, угрожающий узор. Свет был холодным, безжалостным, пульсирующим в такт сжатой в стальной комок ярости.

В ускоренном восприятии она успела сделать три вещи – три акта этого маленького, жестокого спектакля.

Подойти к болтливому громиле. Взять его массивную, покрытую шрамами кисть левой рукой – и с хрустом, похожим на ломанье сырой ветки, вывернуть под неестественным углом. Сухожилия натянулись и лопнули, словно струны.

Переместиться к его напарнику с обрубком рога. Её нога, окутанная фиолетовым свечением, со всей силы, вложенной в ускорение, врезалась в его колено. Из подошвы на миг выскочил заточенный каблук, разрывая кожу, мышцы, дробя кость. Раздался влажный хруст, от которого могло бы свести скулы – если бы в этом мире было время на такие чувства.

И, наконец, оказаться перед человеком в костюме. В её руке, словно из ниоткуда, появился боевой нож с лазерной заточкой. Лезвие, холодное и безжалостное, на миг сверкнуло в фиолетовом свете, отразив её собственное, лишённое эмоций лицо, а затем скользнуло вниз, быстрым и точным движением.

В её движениях не было ни злобы, ни удовольствия – лишь холодная, почти механическая эффективность палача, видящего в своей работе необходимое уравнение: боль равна информации. Она была не мстителем, а хирургом, проводящим болезненную, но нужную операцию по извлечению истины из плоти и страха.

Второй щелчок.

Мир с грохотом обрушился.

Звук, свет, запахи – всё вернулось с удвоенной, оглушительной силой. Боль, знакомая и чужая, ударила в виски. Фиолетовая дымка исчезла. Щупальца пара растворились. Кристаллы потускнели, нановолокна перестали светиться.

И тогда, с запозданием в долю секунды, залп первобытных криков разорвал тишину собора.

Громила с вывернутым запястьем завыл, сжимая искорёженную кисть второй рукой; его тело скрючилось от боли. Его напарник, с развороченным коленом, рухнул на бок, издавая сдавленные, животные звуки – лицо исказила гримаса агонии.

Но громче всех кричал человек в костюме. Он зажимал голову, а из-под ладоней по щеке и воротнику дорогого, но безнадёжно испорченного пиджака струилась алая кровь. На полу, в пыли и грязи, лежала аккуратно отрезанная верхняя часть его уха.

Настя стояла перед ними. Её грудь вздымалась; в висках отдавалась тупая боль – предвестник будущей мигрени. Фиолетовый свет на комбинезоне медленно угасал, словно остывающая вулканическая лава, оставляя после себя лишь угольно-чёрную ткань.

Она медленно перевела взгляд на того, кто ещё не пострадал – на ворка в очках. Он смотрел на неё с немым, абсолютным ужасом: казалось, вот-вот потеряет сознание или сойдёт с ума. Его тело дрожало мелкой, неконтролируемой дрожью.

– Правильный ответ – ты, – тихо, но отчётливо произнесла Настя, кивая в сторону залитого кровью бухгалтера. – Поздравляю. Хотя у тебя ещё есть шанс соскочить с этого пьедестала. Один. Единственный.

Она сделала шаг вперёд. Её тень, отбрасываемая неровным светом аварийных фонарей, накрыла дрожащего ворка, словно поглощая его. Настя наклонилась, её лицо оказалось в сантиметрах от его – бледного, искажённого страхом. Холодные пальцы, даже сквозь перчатки, впились в его грязные, спутанные волосы, грубо оттягивая голову назад.

– Культ. Где они?

***
Москва, съёмная квартира в районе Басманного2 декабря 2074 года05:17

Сознание возвращалось к Тане обрывками.

Сначала – запах. Едкий, сладковатый дух палёной изоляции и оплавленного пластика, въевшийся в стены этой убогой берлоги, смешанный с затхлостью немытой посуды и пыли, настоянной на одиночестве. Потом – боль. Пульсирующая, глухая боль в висках, будто кто-то водил по костям её черепа напильником, и острое, жгучее онемение в кончиках пальцев, отдававшееся эхом в запястьях.

Она лежала на холодном линолеуме в луже собственного пота, прижавшись щекой к липкой, засаленной поверхности, чувствуя, как мелкая дрожь бежит по спине. Медленно, с трудом оторвав тело от пола, она приподнялась, опираясь на обожжённые ладони.

Перед ней, на столе, заваленном пустыми банками от синтетического кофе и обрывками проводов – похожих на кишки сдохшего механизма, – дымился терминал Коли. «Звезда-М». Тот самый, что она стащила у него в цеху. По матовому чёрному корпусу змеились уродливые, чёрные подпалины, а экран покрыла паутина микротрещин, за которыми всё так же упрямо горел ядовито-зелёный свет – насмешливый и недосягаемый.

Она снова облажалась. Целую ночь – до кровавых мозолей на сознании – билась над этим проклятым шифром, защищавшим единственную зацепку: их анонимного куратора, призрака, дёргавшего за ниточки. Это был не просто код. Это был лабиринт – хитроумный и безжалостный, напичканный ложными ходами и ловушками, каждая из которых била по мозгу. Она пыталась обойти одну из них, и терминал ответил коротким, ядовитым энергоимпульсом, вырвавшимся прямо в её мозг через ладони, спалив нервные окончания. Её отбросило, как тряпичную куклу, и теперь руки горели чужим огнём, а в глазах стояли слёзы бессильной ярости – едкие и солёные.

Сжав кулаки, она с силой ударила по полу. Один раз. Другой. Глухой, одинокий стук в такт её отчаянию – бессмысленный протест против собственной несостоятельности. Звук отдался в пустой квартире, подчёркивая её одиночество.

«Идиотка! Бестолковая, слабая идиотка! Ничего не можешь сделать правильно!»

Перед глазами, словно на дешёвом голографическом проекторе, поплыли обрывки воспоминаний.

Та самая ночь. Заброшенный цех, пахнущий страхом и ржавчиной.

Его поглощённая тьмой фигура. И её собственные слова, брошенные ему вслед, острые, как осколок стекла:

«Иди к чёрту! Чтоб я тебя больше никогда не видела!»

Спустя несколько часов, когда адреналин выгорел, оставив после себя лишь ледяную пустоту и грызущий изнутри стыд, она вернулась. Цех был пуст, как склеп. Ни Коли, ни украденной «Волги». Лишь ветер гулял по ржавым балкам, насвистывая похоронный марш, да поскрипывали в углах крысы – единственные хозяева этого места.

И тогда её взгляд, скользя по грудам металлолома, упал на него. В дальнем углу, в пыли, среди окаменевших следов машинного масла, лежал тот самый сморщенный, почерневший огрызок яблока – тот, что она с такой яростью швырнула в ночь, словно могла вместе с ним выбросить всю свою боль. Она подняла его, сжала в ладони, чувствуя под пальцами шершавую, мёртвую кожуру, и почувствовала, как по щеке ползёт предательская, солёная влага, оставляя на грязи чистые полосы.

Она знала. Знала, что он не виноват. Не до конца. Та ярость, что пожирала его изнутри, выжигала глаза в тот вечер в «Сфере», превращая его в слепое орудие… Он не мог её контролировать. Не так, как она – скрепя зубами, научилась контролировать свою, пряча под маской цинизма. А она… она просто сбежала. Бросила его одного в этом аду – как и все остальные, кто когда-то был ему дорог.

С трудом взяв себя в руки, Таня поднялась с пола. Ноги дрожали, подкашиваясь. Она побрела в ванную, включила ледяную воду, от которой тут же пошёл пар, и сунула в неё обожжённые ладони. Боль на секунду обострилась до белого каления, а затем отступила, сменившись благословенным, гробовым онемением.

Она умылась, смывая с лица пот, пыль и следы слёз, и подняла взгляд на своё отражение в потрескавшемся, покрытом известковым налётом зеркале. На неё смотрела не та дерзкая, язвительная девчонка, что когда-то с лёгкостью вскрывала сервера, как банки с синт-овощами, – чьи пальцы порхали по клавиатуре, а на губах играла вызывающая ухмылка.

Из зеркала на неё взирала тень. Бледная, с синяками под глазами, цвета запёкшейся крови, с потухшим, усталым взглядом, в котором не осталось ни огонька. Волосы, некогда уложенные с вызывающей небрежностью, теперь просто висели грязными, сальными прядями – как траурный флаг.

Она была одна. Совершенно, абсолютно одна в этой клетке из четырёх стен. И проигрывала. Проигрывала на всех фронтах.

И тогда, сквозь толщу усталости и отчаяния, в её сознании, словно назойливый, мутировавший вирус, всплыла мысль.

Идиотская. Самоубийственная. Безумная. Но – единственно логичная в этом водовороте безумия, в который они сами себя загнали.

Надо найти Игатову.

Само имя, словно раскалённая игла, вызвало резкую, знакомую боль в груди – смесь старой ненависти и горького осознания вины. Но теперь к нему примешивалось что-то ещё: необходимость. Голая, безрадостная, выстраданная необходимость. Отчаяние, кристаллизовавшееся в решение.

– Объяснить ей всё, – прошептала она своему разбитому отражению. Голос прозвучал хрипло, чужим. – Рассказать про куратора. Про данные Ковалевской. Про то, что мы не с культом. Что Коля… что он не в себе, что его тянет на дно, а я не могу его одна вытащить.

Сама мысль казалась абсурдной, граничащей с безумием.

Настя Игатова, увидев её, скорее всего, не станет ничего слушать. Не станет разбираться. Просто пристрелит на месте – как бешеную собаку. «Прометей» не прощает взрывов и трупов. Не прощает террористов. А как ещё их с Колей, после всего случившегося, можно было назвать?

Но другого выхода не было. Она зашла в тупик, упираясь лбом в собственную беспомощность. Терминал брата был её последней ниточкой – тонкой и хрупкой – и она сама же её почти пережгла, обуглила своими неумелыми пальцами.

Она вышла из ванной. Взгляд, тяжёлый, упал на покрытый гарью терминал, лежащий на столе как обвинение. Молитва всем цифровым богам, которых она никогда не признавала, чтобы «Прометей» не убил её при первой же возможности, была тщетной.

Она знала – они убьют. Без колебаний.

Но иного пути не оставалось. Это был прыжок в пропасть с единственной надеждой – что на дне окажется не острых камней, а рука, готовая её поднять. Рука того, кто считает её врагом.

Таня медленно, будто поднимаясь на эшафот, подошла к столу. Её пальцы дрогнули, а затем сомкнулись на корпусе терминала.

Шершавая, оплавленная поверхность вновь обожгла кожу, но на этот раз боль была почти приятной – напоминанием, что она ещё жива, что ещё может чувствовать.

Она крепко сжала его, чувствуя, как в груди, под рёбрами, закипает странная, новая смесь – леденящего страха и твёрдой, как гранит, решимости.

Она сделает это.

Пойдёт на поклон к тем, кто может пристрелить её – и будут в полном праве.

Ради призрачного шанса.

Ради возможности, пусть ценной собственной крови, вытащить брата из той тёмной, холодной бездны, в которую он падал с закрытыми глазами. И в которую она сама, своим отречением, его толкнула.