Полюс – 1

Военные модификации работали как часы даже будучи вварены в такую развалюху.

Когда Таня, спотыкаясь, подбежала ближе, бортовой люк с протяжным, скрежещущим звуком отъехал в сторону.

На трапе, освещённый аварийной краснотой кабины, стоял он. Степаныч.

Его лицо было картой всех фронтов и всех штормов, но в колючих, подслеповатых глазах тлела та самая, неизменная искра – смесь недоверия, удивления и какой-то едва уловимой, почти отеческой теплоты.

– Вот уж от кого звонка-то не ждал, молодуха! – его голос прозвучал как скрежет гравия по металлу, но в нём слышалась привычная ухмылка. – Соскучилась по моим байкам? Иль просто жизнь свою скучной нашла?

Таня, задыхаясь после бега, с сердцем, колотившимся как загнанная птица, лишь усмехнулась в ответ – коротко, вымученно, но на мгновение в её потухшем взгляде мелькнул огонёк.

Ветер трепал подол её балахона, и где-то глубоко внутри, под пластами усталости, страха и отчаяния, шевельнулось что-то тёплое и почти забытое. Слабая, хрупкая, но – надежда.

***
Кольская Санитарно-Охранная Зона2 декабря 2074 года18:12

‎БМП-Д «Вепрь» шла из последних сил, вырываясь из цепких объятий исковерканного ландшафта. Гусеницы с рёвом рвали вязкую, неестественно чёрную глину, хлюпали в заполненных дождевой водой воронках, обдавая бронированные борта жидкой грязью. На пронизывающем ветре эта грязь почти мгновенно смерзалась в бурую, шершавую корку, делая машину похожей на доисторического ящера, выползшего из-под земли.

Колонна растянулась в строю – пять стальных громадин, выкрашенных в тот самый «защитный» зелёный, что за десятилетия выцвел под кислотными дождями СОЗ до цвета болотной тины и старой плесени. Они ползли по бывшему шоссе, теперь больше напоминавшему развороченное артобстрелом кладбище асфальта.

В средней машине, в душной, пропитанной металлом и страхом утробе, сидела Настя. Зажатая между ящиками со штабным оборудованием, пахнущими старым пластиком, и бойцами, от которых несло потом, оружейной смазкой и дешёвым синтетическим кофе. Металл пола жил своей жизнью, вибрируя и подрагивая, передавая внутрь каждый скрежет гусениц, каждый удар о скрытую под грязью плиту. Это было похоже на мерцающее, стальное дыхание самого чудовища, в чьё чрево они добровольно погружались.

Голоса в салоне прорывались сквозь оглушительный гул двигателя и лязг бронеплит, как сквозь толщу воды.

– Да брехня это всё, – сиплый голос справа, принадлежавший старому служаке с шрамом через бровь, был полон скепсиса. – Этот их ворк-бухгалтер, что мы в Валдае взяли, просто обоссался со страху. Врал, как дышал, чтоб шкуру спасти. Знаем мы этих «сознательных».

– Ага, – отозвался молодой парень, нервно теребящий затвор своего автомата, – а спутники слепые, значит? Ведут они группу мудаков этих, и бац! Пропали они. Куда? На пердильной тяге в космос?

– Да я тебе говорю, бред сивой кобылы! – старший повысил голос, перекрывая грохот. – Они не могли в тех тоннелях закрепиться! Там же плесень мутировавшая всё пожрала, фильтры за час забиваются этой дрянью, а они, выходит, будто новый подземный рай там построили, с вентиляцией и освещением! Сказки!

– Может, и построили, – вклинился третий, техник с лицом, испачканным машинным маслом, – а ты думал, куда наши разведдроны без следа пропадают? Не просто же так их там сбивают.

– Культисты, мать их… – кто-то буркнул вполголоса, и разговор на мгновение стих, утонув в монотонном рёве двигателя, будто само упоминание Астарот накладывало табу.

Настя слушала, не подавая вида. Для неё эти голоса были лишь частью общего гула – фоновым шумом, белым шумом страха и незнания. Он смешивался со скрежетом брони, создавая тот самый, машинный язык войны, на котором она говорила с детства. Но слова «культисты» и «тоннели» падали не в уши, а прямиком в солнечное сплетение, отдаваясь тупой, знакомой тяжестью. Тяжестью невыученных уроков и недооценённого противника.

БМП вдруг накренилась и с силой тряхнула, подбросив всех на сиденьях. С потолка, обитого звукопоглощающей пеной, сорвалась капля маслянистого конденсата и приземлилась на рукав тактического комбеза Насти, оставив жирное, мутное пятно.

– Да что эти олени тут жрут?! – рявкнул механик-водитель, его голос, искажённый вокадером шлема, прозвучал оглушительно в салоне. – Через бетонные стены мягче проходишь, чем их туши!

Голос был полон раздражения, но в этом раздражении была жизнь – простая, человеческая реакция на дискомфорт. И Настя на миг почувствовала что-то вроде ностальгической улыбки, которая так и не коснулась губ. Просто уголок рта дрогнул.

Вояки, сидевшие рядом, не смотрели на неё прямо. Не то чтобы избегали – скорее, их взгляд скользил по ней с тем же осторожным, выверенным напряжением, что и по новому, незнакомому образцу оружия с неразведённым предохранителем. В их глазах читалось уважение, переплетённое с первобытным страхом. Они видели не женщину, не офицера – они видели легенду, ходячее оружие, «Демона». И они инстинктивно держали дистанцию, как от источника радиации.

«Все мы изменились, – холодной, отстранённой мыслью пронеслось у неё в голове. – Просто кто-то… чуть больше других. И это "чуть" превращает тебя в монстра в глазах тех, кто ещё помнит, каково это – быть просто человеком.»

И лишь один человек в этом стальном гробу держался с ней по-прежнему. По-старому. Сержант Корнев.

Славка сидел напротив, развалившись, опершись спиной о вибрирующую стенку, и смотрел на неё своим неизменным, уставшим, но тёплым ухмылом. Той самой ухмылкой, что могла означать что угодно – от «привет» до «всё пропало, но давай хоть посмеёмся».

Именно он когда-то, по-пьяни, признался, что это он впустил Свету в тир и сунул ей в руки ту самую «Грозу-4», «чтобы девчонка не пропала в тени, пока ты её от всего света прячешь». Настя не злилась. Слишком поздно было злиться на правду, как бы горька она ни была.

– Не накручивай себя, Насть, – тихо сказал он, чуть касаясь её бронированного наколенника своим сапогом.

Настя медленно повернула к нему голову. В тусклом, мерцающем свете аварийных ламп, в этой давящей тесноте, все лица вокруг казались слепками из одного и того же серого, усталого теста. Безликими. Но его глаза – всегда были живыми. В них всё ещё оставалось что-то человеческое.

– Что такое кучка фанатиков против Игатовой, а? – попытался он подбодрить, растягивая губы в знакомой, чуть кривой улыбке.

Она выдавила в ответ нечто, отдалённо напоминающее улыбку – тонкую, вымученную, скорее гримасу, полную усталости.

– Спасибо, Слав, – её голос прозвучал тише гула машины, но он услышал. – Но я не за себя боюсь.

Он хотел было спросить – за кого же, если не за себя? Но вопрос застрял у него в горле, когда он проследил за её взглядом.

Настя медленно, почти невесомо, провела глазами по салону. Её взгляд, обычно острый как лезвие, смягчился на мгновение, задержавшись на каждом лице, освещённом мерцающим светом. На молодом солдате, который пытался скрыть дрожь в руках, сжимающих автомат. На старом служаке с шрамом, чьё упрямство не могло скрыть тени усталости в глазах. На технике, чьё испачканное маслом лицо было маской сосредоточения поверх того же самого, животного страха.

Она смотрела на них не как командир на подчинённых, и уж тем более не как «Демон» на статистов. Она смотрела на них с той же тяжелой, холодной нежностью, с какой смотрела когда-то на списки новобранцев перед их первым боем. Списки, в которых после каждой операции приходилось вычёркивать фамилии.

Её страх был не за себя.

Её страх был за них. За этих замызганных, напуганных, но всё ещё живых людей, которых она вела в самое пекло. За тех, чьи имена и лица она, вопреки всей своей броне и репутации, запоминала. За ответственность, которая давила на плечи тяжёлее любой брони.

Он видел, как её пальцы непроизвольно сжались, будто пытаясь ухватить невидимые нити их судеб, чтобы не дать им оборваться в грядущем хаосе. Она боялась не смерти. Она боялась очередных похоронок, которые кому-то придётся писать. Боялась пустых мест в столовой и приглушённых разговоров в казармах. Боялась цены, которую заплатят эти люди за её приказы.

БМП снова дёрнулась, и в салоне на секунду аварийно мигнул свет, выхватив из полумрака её лицо – не каменную маску легенды, а усталое, напряжённое лицо человека, несущего на себе груз, неподъёмный для других.

Когда свет вернулся, маска была на месте.

Колонна, не сбавляя темпа, продолжала свой путь. В самое сердце тьмы. И Корнев видел, как Настя снова прячет свой страх глубоко внутрь, превращаясь в тот самый несгибаемый стержень, за который они все сейчас цеплялись. Она вела их в ад, и её величайшим страхом было не сгореть там самой, а не суметь вывести оттуда их.

***
Москва, частный клуб «Вертикаль»3 декабря 2074 года20:10

Воздух в звукоизолированном кабинете был густым и сладким – пахло дорогим сигарным дымом, кожей кресел и едва уловимым ароматом коньяка, что, будто, впитался в стены за годы подобных встреч.

Анатолий Жарков, откинувшись на спинку кресла, смотрел в окно на огни ночной Москвы, но не видел их. Его толстые пальцы барабанили по полированной поверхности красного дерева.

– Пять процентов, Петя, – выдохнул он, и в его голосе звучало неподдельное страдание. – Пять целых процентов к концу года. Снизить. Не «заморозить рост», не «оптимизировать», а – снизить. У меня советы директоров с ума сходят. Акционеры… – он махнул рукой, словно отмахиваясь от роя ос.

Пётр Утробов, сидевший напротив, нервно поправлял манжет дорогой рубашки. Его обычно спокойное, сытое лицо было испещрено морщинами недовольства.

– Молчи, Толь. У меня ревизоры из минфина уже вторую неделю сидят, как репей в штанах! Ищут мои «операционные издержки». Каждую копейку за проводку смотрят. После его выступления на совете… – Утробов кивком обозначил невидимого «его», и оба поняли, что речь о Волкове, – …все вдруг вспомнили про экономическую дисциплину. Будто мы не кормим половину бюджета этой самой энергией!

– Он играет в свою игру, – проворчал Жарков. – Молодой, амбициозный. Думает, что можно управлять страной, как ротой солдат. Не понимает, что есть… системные ограничения. – Он произнёс это слово с особым отвращением, будто речь шла о чём-то грязном и неудобном.

– Системные ограничения… – Утробов горько усмехнулся. – Это ты про наши бонусы за выполнение квартального плана по энергоэкспорту в Азию так деликатно выражаешься? Или про «премии за риск» при транспортировке через зоны нестабильности, которые почему-то всегда совпадают с курортами, где отдыхают члены правления?

Жарков бросил на него тяжёлый взгляд, но не стал отрицать. Незачем. Они были в одной лодке, и эта лодка давала течь по приказу капитана.

– Нужны новые… источники компенсации, – тихо, почти вкрадчиво, произнёс Жарков, переходя к сути. – Пока мы тут пляшем под его дудку и отчитываемся за каждую потраченную спичку, другие начинают делить пирог.

Утробов насторожился.

– Какие ещё источники?

– Неделю назад ко мне приходила… делегация. Небольшая. Одна женщина, если быть точным. Представлялась Боровой. – Жарков поморщился, пытаясь вспомнить. – Фамилия ничего не говорит, но вот лицо… чёрт, лицо смутно знакомое. Где-то я её мог видеть? Чёрные волосы, ярко-красные пряди… Бросается в глаза. Но вспомнить не могу.

– И что хотела эта… Борова? – поинтересовался Утробов, в его глазах зажёгся деловой, жадный огонёк.

– Представляет корпорацию. «БиоХим». Слышал о такой?

Утробов покачал головой.

– Не-а. Фармацевтика? Их как грибов после дождя.

– Так-то так, – согласился Жарков. – Но эта – особенная. У них, по словам этой Боровой, прорывная технология. На основе биоматериалов из СОЗ. Не просто мутировавшая плесень, а что-то серьёзное. Настолько серьёзное, что их главный инвестор, так и не добился я от неё кто именно, готов на беспрецедентный шаг – открыть филиалы одновременно в Европе, Америке, Азии, Африке и, даже, Австралии. Единая сеть. Глобальный старт.

– Рискованно, – тут же отозвался Утробов, но в его голосе слышалось не осуждение, а расчёт. – Очень рискованно. Если провалятся…

– Если провалятся, инвестор потеряет деньги. Но если нет… – Жарков многозначительно посмотрел на собеседника. – Они становятся новым игроком на мировом рынке. И им нужен плацдарм. Не просто точка сбыта, а… исследовательский центр. Прямо у источника сырья. В Ленинграде.

Утробов присвистнул, но тихо, почти про себя.

– Прямой доступ к СОЗ… Это им на руку. Очень на руку. И что, они хотят, чтобы мы… продавили Волкова на одобрение? Нам-то что с этого?

– Они предлагают… очень щедрые условия сотрудничества, – Жарков произнёс это с придыханием, и Утробов понял: «щедрые» означало откаты такого масштаба, что их внуки могли бы не работать. – Финансовые гарантии, инвестиции в смежные проекты, премии за содействие… Всё, как мы любим. Без лишнего шума.

Оба замолчали, оценивая ситуацию. Соблазн был колоссальным. Но и препятствие – в лице Волкова – казалось непреодолимым.

– Он не одобрит, – с горькой уверенностью констатировал Утробов. – Сейчас, после этого теракта, после всей его риторики про «удушение угрозы» и «бдительность»? Он даже слушать не станет про какую-то западную контору с доступом к Зоне. Он в них НАТОвских шпионов увидит.

– Значит, нужно, чтобы он не мог не одобрить, – тихо, но с железной ноткой в голосе сказал Жарков. – Нужно представить это не как уступку, а как… стратегическую необходимость. Как единственный способ получить доступ к их технологиям. Создать ему такие условия, где отказ будет стоить дороже согласия.

– Это опасно, Толя, – предупредил Утробов, но в его глазах уже горел азарт. – Очень опасно. Играть с ним в такие игры…

– А тебя, значит, устраивает улыбаться и его плевки с лица утирать, да? – парировал Жарков. – Мы выполняем его приказы. Снижаем цены, усиливаем патрули, терпим убытки. Но даже солдату нужно платить жалование. А мы… мы не солдаты. Мы – управляющие.

Он отхлебнул из бокала, который официант поставил перед ним ещё в начале разговора.

– Эта Борова… – снова начал Жарков, возвращаясь к началу. – Я уверен, я её где-то видел. Не в деловой обстановке. И не здесь… Где-то… на периферии. Давно…

– Может, она раньше в другой корпорации работала? – предположил Утробов.

– Возможно… – Жарков отставил бокал. – Но это неважно. Важно её предложение. И то, что мы сможем на нём заработать. Всем остальным… пусть Волков занимается. А мы позаботимся о том, чтобы у нас были средства пережить его «реформы».

Они обменялись взглядами – коротким, полным понимания. Игра началась. Теперь предстояло найти слабое место в броне Волкова и аккуратно, без лишнего шума, вставить в него клин, который откроет дорогу «БиоХим». И их собственным, сильно пострадавшим от «дисциплины», счетам.

Глава 15

Граница с Финляндией3 декабря 2074 года02:57

Воздух на высоте в две тысячи метров был стерильным и разреженным, но даже здесь, в кокпите личного аэромобиля, чувствовался едкий привкус – смесь промышленных выбросов и чего-то ещё, чужеродного, что принесло с собой эхо Кольской аномалии.

Под крылом клубилась сизая мгла, сквозь которую пробивались одинокие огни редких форпостов. Позади, в сторону Архангельска, небо заливали багровые подтёки – световая рвота заводских куполов и свечение «Полюса-1», которое не мог замаскировать никакой смог. Впереди же, за рваной пеленой облаков, медленно вырастал силуэт Сондакюля. Не город – техногенный риф, вросший в израненный ландшафт.

«Сканирование… Одобрено. С возвращением, госпожа Борова.»

Синтетический голос прозвучал с подобострастной, выверенной до микротона интонацией. Пальцы – длинные, с идеальным, лишённым единой царапины маникюром, – лениво провели по сенсорной панели, переводя управление на автопилот. Ветер завывал за бронированным стеклом, отдаваясь в карбоновом корпусе глухим гулом.

Город под ней расползался, как незаживающая язва на теле планеты. Сондакюля давно сбросил с себя кожу захолустного посёлка, превратившись в пульсирующий клубок неоновых артерий и стальных нервов. Шпили корпоративных цитаделей впивались в небо отполированными до блеска клинками. Многоуровневые трассы, опутанные светящимися шрамами рекламных голограмм, были заполнены плавным потоком транспортных капсул и юрких дронов. Воздух дрожал от низкочастотного гула – симфонии мегаполиса, в котором даже тишина была продуктом.

Но стоило взглянуть ниже, на нижние ярусы, где ютятся те, кто не мог позволить себе парить над этим адом, и картина менялась.

Толпы. Бесконечные, медлительные потоки тел, больше похожих на неудачные эксперименты по сборке человека из того, что осталось после конвейера. Мужчины и женщины с аугментированными конечностями, чьи дешёвые нейроинтерфейсы выдавали себя нервными тиками и подёргиваниями. Пустые глазницы, прикрытые моно-линзами с потёртым корпусом. Инвалидные коляски, модифицированные под единственную оставшуюся ногу, с визжащими от наносы двигателями. Протезы рук, собранные на скорую руку из списанных военных комплектующих, с торчащими проводами и потёками застывшей смазки.

Западные корпорации не строили здесь общество. Они разворачивали полигон. Испытывали оружие, вакцины, импланты – сбывая отбракованные образцы втридорога тем, у кого не было выбора. Итог был налицо – в прямом смысле. Шрамы, ожоги, неестественные углы сломанных и плохо срощенных костей, воспалённая кожа вокруг вживлённых пластин. Если в ССГ аугментация была инструментом, доступным лишь избранным и под жёстким контролем, то здесь она стала товаром массового спроса. И расплачивались за него кровью и плотью.

Аэромобиль, шипя гидравликой, вошёл в посадочный коридор, проскочил между зеркальными фасадами башен и приземлился на частной площадке у подножия нового небоскрёба. Вывеска на нём была затянута брезентом, но из-под ткани пробивалось ядовитое неоновое свечение. Ветер рвал покрытие, и на мгновение обнажались белые, почти собранные буквы логотипа.

Борова вышла, и её тёмный плащ взметнулся порывом ветра, обрисовывая худой, стремительный силуэт. Под ногами хрустел искусственный гранит, имитирующий лёд, которого не видели уже десятилетия.

Взгляд её скользнул по вершине башни.

– Скоро, – тихо прошептала она, и в голосе прозвучала не надежда, а холодная уверенность хищницы, чувствующей близкую добычу.

Вестибюль встретил её гробовой, вымороженной тишиной. Стекло, сталь, белый пластик – всё сливалось в стерильном, безжизненном пространстве, где даже воздух казался фильтрованным от малейшей примеси человеческого присутствия. Мимо проплыл сервисный андроид, его полированный корпус тускло отражал свет.

– Шестьдесят шестой, – бросила она, не глядя.

Лифт поднялся беззвучно. За прозрачными стенами мелькали этажи-клоны: переговорные с пустыми столами, лаборатории с замершим оборудованием, бесконечные коридоры. Всё – идеально, бездушно, как макет.

Двери раздвинулись. Просторный кабинет. Панорамное окно, за которым копошился город, похожий на раскалённый уголёк в пепле сумерек.

Она подошла к столу – матовая, молочно-белая поверхность, в которую был вплавлен интерфейс. Её собственное отражение – бледное, с тщательно уложенными в чёрное каре алыми прядями – отразилось в экране.

Почта.

Интерфейс ожил, выводя список входящих. Среди десятков стандартных уведомлений одно письмо выделялось: без темы, без подписи. Только лаконичная «Б.» в графе отправителя.

Она открыла его.

Текст был кратким, как приговор:

«"Прометей" следует схеме. Контроль сохранён.

Культ будет ликвидирован в ближайшее время.

Вихрова-старшая остаётся угрозой. Требуется локализация.

По Вихрову-младшему – рекомендуется сдержанность. Его ярость была полезна однажды, но повторение нежелательно.

Проект Ковалевской требует абсолютной точности реализации. Любое отклонение аннулирует результат пятидесяти лет работы.»

При последней фразе губы девушки исказила судорожная гримаса, в глазах вспыхнуло неподдельное, физическое отвращение.

– Ковалевская… – её шёпот прозвучал как плевок. Фамилия резанула память, как скальпель живую плоть.

Резко развернувшись, она активировала массивный экран на стене. Чёрная поверхность ожила, залилась светом спутниковой карты. Координаты, серые пятна ландшафта. Камера сфокусировалась на группе бронированных машин, ползущих по разбитой дороге. Над изображением всплыла метка:

«Октябрьский»

Борова застыла.

В отблесках экрана её глаза были похожи на потрескавшийся лёд, готовый рассыпаться от первого же удара.

***
Окрестности посёлка «Октябрьский»‎3 декабря 2074 года03:14

Морось была не дождём – скорее, взвесью ледяной пыли, микроскопическими осколками стекла, застывавшими на броне и забралах. Воздух – густой, тяжёлый, пропитанный запахом гари, влажной ржавчины и чего-то ещё, сладковато-гнилостного, что всегда витало в Санитарной Зоне – вязкой плёнкой ложился в лёгкие, заставляя с каждым вдохом ощущать вкус техногенного апокалипсиса на языке.

На горизонте, в разрывах тумана, маячили призраки «Октябрьского»: обугленные остовы домов, скрюченные рёбра вышек, некогда добывавших никель, а теперь лишь ржавеющих наподобие гигантских склепов. Они выступали из мглы, как кости древнего зверя, полупоглощённые болотной трясиной времени.

– Глянь, – голос Корнева прозвучал хрипло, словно простуженный металл. Он протянул Насте тактический бинокль с затемнёнными линзами. – Там, у бывшего ДК.

Она прижала холодный металл к глазам. Изображение, пропущенное через фильтры и подавление шумов, собралось в чёткую, безжалостную картинку.

По улицам, между почерневших скелетов зданий, двигались фигуры. На первый взгляд – обычные бродяги, отбросы Зоны: в пропитанных грязью комбинезонах, с неровной, шаркающей походкой. Кто-то опирался на самодельный костыль, кто-то волочил за собой бесформенный мешок.

Но движения… Слишком отточенные. Слишком синхронные. В них читалась неестественная, механическая ритмичность, несвойственная обессиленным отчаянием. Они не шли – скользили, будто марионетки, управляемые одной невидимой рукой.

«Муравейник… – промелькнула мысль. – Но муравьи хоть живые. А эти…»

Настя перевела бинокль на соседнюю улицу. Ещё одна группа. И следующая. Они возникали из теней и растворялись в них, как призраки, подчиняясь какому-то своему, неведомому распорядку.

– Не нравятся они мне, – её голос прозвучал тише шелеста моросящего дождя, но в нём зазвенела сталь, знакомая Корневу по десяткам совместных вылазок.

– А должны? – Слава усмехнулся, но в этом звуке не было ни капли веселья, лишь усталая горечь. Он переключил канал на планшете, вызвав данные со стэлс-дрона. Экран дрогнул, открывая вид сверху. – Смотри.

Десятки. Сотни. Они перемещались по провалившимся улицам, сменяя друг друга с пугающей регулярностью. Одни скрывались в центре посёлка, другие появлялись на его окраинах. Словно под землёй работал невидимый конвейер, безостановочно штампующий эти бледные, безликие силуэты.

– Они не просто таскают мусор, – Корнев морщился, вглядываясь в схему. – Они… циркулируют. Чётко. По кругу.

– Угу… – Настя не отрывала взгляда от бинокля, её пальцы всё туже сжимали холодный корпус. – Патруль.

– Смотри. – Его палец, в тактической перчатке, провёл по траекториям на экране. – Не хаос. Чёткая система. Движение по концентрическим кольцам. Идеальная синхронность. Как шестерёнки в часах.

Настя стиснула губы. Холодный металл бинокля жёг пальцы, но это ощущение было приятным – якорем в море ледяной неизвестности.

– В лобовую идти чистое самоубийство, – констатировал Слава, отрывая взгляд от планшета. – Их там… как тараканов. До зубов вооружённых тараканов.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра в развалинах и приглушённым гулом систем броневиков. Далекий, приглушенный скрежет металла о металл отдавался в висках тупой болью.

Настя опустила бинокль. Выдохнула – и белое облачко пара мгновенно растворилось в сыром мраке.

– Разведка? – спросила она коротко, уже зная ответ, но нуждаясь в его подтверждении.

– Куда же без неё, – кивнул Корнев. – Но туда нужен кто-то, кто сможет… исчезнуть. Если что. Пройти невидимкой.

Он окинул взглядом остальных бойцов – те стояли поодаль, занятые проверкой снаряжения. Затем кивнул Насте в сторону, за укрытие бронетранспортёра, где их не услышат.

Они отошли в тень. Воздух здесь был ещё холоднее, пах маслом и порохом.

– Мы оба знаем, кто справится, – тихо, без обиняков, сказал Корнев. Его глаза, привыкшие к темноте, видели в её лице каждую микроскопическую трещину в броне самообладания.

Настя даже не дала ему договорить, её голос прозвучал как щелчок взведённого курка, резко и бесповоротно:

– Нет.

– Настя…