Ничья в крови

Тишина.

Через какое-то время, когда сон уже подобрался ко мне достаточно близко я услышала – хлопок двери. Шаги. Вода снова зашумела в трубах.

Я замерла, уловив сквозь щель под дверью его запах – дождь, дорогой кожаный ремень, что-то металлически-острое, возможно кровь.

Он вернулся.

Еще через время пружины кровати жалобно скрипнули под его весом. Когда в наших комнатах повисла тишина я услышала. Тихий стон. Не боли. Другой.

Я приподнялась на локтях, сердце колотилось так, будто пыталось вырваться.

Щель под дверью пульсировала слабым светом. Я подкралась на цыпочках, прижав ладонь к холодному дереву.

Он сидел на краю кровати, спина напряжена, мышцы играли под кожей с каждым движением. Его рука – Боже, как грубо – сжимала себя с такой силой, что сухожилия выступили белыми полосами.

"Черт…"

Его шепот обжег меня. Он запрокинул голову, и в свете одинокой лампы я увидела, как его горло содрогнулось.

Я отпрянула, ударившись плечом о шкаф. Пока я украдкой добиралась до кровати, услышала агрессивные шаги. Мое тело горело, от стыда и от возбуждения? Я кинулась в кровать, натянув одеяло до подбородка, когда его тень заполнила дверной проем. Он стоял, дыша через зубы, рука все еще сжата в кулак.

Тьма скрыла мое лицо. Через мгновение он ушел, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в окнах.

Я лежала, прижимая к груди украденное письмо матери, и думала о том, что миссис Майлз была не права.

Это не было любовью.

Это было голодом.

Когда я снова погрузилась в сон, Лукас залетел в мою комнату и схватил меня за волосы. Он тяжело дышал. потом прорычал мне в лицо.

– Прячься Эмили. Я хочу сделать тебе больно.

Мой глаза округлились, я не понимала что происходит. Он отпустил меня и плюхнулся на мою постель взял подушку на которой я спала и глубоко вдохнул. От него пахло алкоголем, думаю я разозлила его. Я замерла в дверном проеме не понимая где мне нужно было спрятаться.

Как голос Лукаса быстро отрезвил меня :

– Спрячься в этом гребаном доме Эмили. – Его торс напрягся, он крикнул , но подушка заглушила звук.

Я сорвалась с места и побежала к библиотеке. Черт возьми, что происходит ?

Когда я распахнула тяжелые двери, то услышала позади тяжелые, быстрые шаги. Мое сердце заколотилось где-то в висках.

В нос ударил запах старой бумаги и воска. Я прижалась к высоким дубовым полкам, мое дыхание прерывистое, пальцы плотной закрывали мой рот чтобы не издать и звука.

Тени шевелятся. Тьма библиотеки обволакивает меня, но не скрывает. Я знаю – он чувствует меня здесь. Каждый мой вздох, каждый стук сердца, который рвется из груди, будто хочет вырваться первым.

Его шаги не слышны, но я знаю, что он приближается. Воздух становится гуще, пропитанный запахом алкоголя, железа и чего-то… дикого. Мои пальцы впиваются в корешок книги – глупо, будто бумага сможет защитить.

Я прижалась к книжным полкам, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Шаги приближались – тяжелые, неспешные. Лукас знал, где я. Он всегда знал.

Сквозь щель между томами я видела, как он вошел. Его черная рубашка была расстегнута, волосы растрепаны, а в глазах – тот самый опасный блеск, который заставил меня бежать. Он остановился посреди библиотеки, его грудь тяжело вздымалась.

Я затаила дыхание.

Лукас повернул голову – прямо в мою сторону. Наши взгляды встретились сквозь пыльные книги. Но он… сделал вид, что не заметил меня. Прошел мимо, к массивному дубовому столу, швырнул на него случайную книгу.

"Фауст" Гете.

Его голос, низкий и хриплый, разорвал тишину:

"Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо."

Он ударил кулаком по странице, но продолжал читать, все громче, почти крича:

"Пусть чередуются весь век Счастливый рок и рок несчастный. В неутомимости всечасной Себя находит человек."

Я медленно вышла из укрытия. Лукас не поднял глаз, но его пальцы сжали страницы так, что бумага порвалась. Я осторожно села напротив.

Он читал еще час. Сначала яростно, потом тише, пока его голос не стал почти нормальным. Когда он замолчал, в библиотеке повисло напряжение. Лукас резко встал, книга с грохотом упала на пол. Он вышел, не взглянув на меня.

Я осталась одна с "Фаустом" и своими мыслями.

Рассвет застал меня все в той же библиотеке. Я читала вслух – сначала для себя, потом… для него. Я знала, он где-то рядом. За дверью. В тени. Его сигаретный дым иногда просачивался в комнату.

Я заснула, обняв книгу.

Проснулась в своей постели. Одеяло аккуратно подоткнуто, на тумбочке – стакан воды. Лукаса нигде не было.

Утро прошло в странной тишине. Миссис Майлз принесла завтрак, но избегала моих глаз.

– Где он? – спросила я.

– Уехал по делам Генри, – пробормотала она. – Вернется к вечеру.

Я ковыряла вилкой омлет, думая об отце. … Если бы кто-то предупредил его людей…

– Миссис Майлз, – я резко подняла глаза. – Мне нужен телефон.

Старуха замерла.

– Хоть на минуту. Пожалуйста.

Ее пальцы дрожали, когда она достала из кармана старый кнопочный аппарат.

– Только быстро. И… сотри историю вызовов.

Я набрала номер, который помнила со времен детства. Тот самый, что отец заставил выучить наизусть: "На случай, если я понадоблюсь, малышка."

Два гудка. Три.

– Алло? – хриплый мужской голос.

У меня перехватило дыхание.

– Это… это Эмили . Отец мертв…

Линия оборвалась. Миссис Майлз выхватила телефон, ее глаза были полны ужаса.

– Они отслеживают все звонки, – прошептала она. – Генри… он…

Дверь распахнулась.

Ллойд.

– Ну-ну, что это у нас тут? – его губы растянулись в улыбке. Он медленно вошел, за ним – два охранника. – Наш птенчик пытался вылететь из гнезда?

Миссис Майлз заслонила меня, но Ллойд грубо оттолкнул ее.

– Генри будет очень… заинтересован, – он схватил меня за волосы. – Особенно тем, КОМУ ты звонила.

Я не сопротивлялась. Но в голове уже строились планы.

Если они отследили звонок… значит, теперь знают, что я жива.

И, возможно, придут за мной.

Ллойд тащил меня по коридору, его смех звенел в ушах:

– Как думаешь, что скажет Лукас, когда вернется и узнает, какая ты… неблагодарная?

Я стиснула зубы.

Пусть приходит. Пусть видит.

В кабинете Генри

Генри сжал мои щеки так, что я почувствовала вкус крови на языке. Его пальцы впились в синяки, оставленные Ллойдом.

– Кому ты звонила? – его дыхание пахло коньяком и мятными леденцами, которые он жевал, чтобы скрыть запах.

– Старому другу Уильяма? Бывшему любовнику матери? – Он резко повернул мое лицо к свету, и его зрачки сузились при виде разбитой губы.

– Ллойд. – Одно слово, произнесенное тише шепота, заставило его внука отпрянуть к стене.– Ты знаешь правила. Она принадлежит Лукасу.

Ллойд засмеялся, но его пальцы нервно барабанили по кобуре:

– Он не следит за ней. Она пыталась сбежать! Я просто…

– Ты просто испортил его игрушку, – Генри отпустил меня и медленно подошел к Ллойду. – Когда Лукас вернется и увидит это… – он провел пальцем по его горлу, оставляя воображаемую кровавую полосу. – Ты готов к его ярости?

Кайл, стоявший у двери, невольно коснулся шрама на шее – старого "подарка" от Лукаса. Я запомнила этот жест.

Телефон Генри разрывал гнетущую обстановку , он поднял трубку а когда договорил , внезапно развернулся ко мне:

– А знаешь, кого он убивает прямо сейчас? – его губы растянулись в улыбке, когда я невольно подняла глаза. – Твоего спасителя. Того, кому ты звонила. Он отследил номер. Старый приятель Уильяма, да? – Он наклонился, чтобы прочесть в моих глазах подтверждение. – Лукас разберется с ним… мучительно. После того, как убьет другого засранца. Потому что ты не могла сидеть тихо.

Мое сердце упало. Дядя Мейсон , крестный отец. Единственный, кто после смерти матери звонил мне каждое Рождество.

Генри удовлетворенно хмыкнул, увидев дрожь в моих руках:

– Надеюсь, он успеет помолиться, прежде чем Лукас… – он сделал выразительную паузу, – отправит его к твоему отцу.

Ллойд фыркнул, но Генри резко обернулся:

– В подвал. Оба. Пока Лукас не вернулся.

Кайл схватил меня под локоть, но его пальцы не сжимались – почти бережно. Ллойд шел сзади, его дыхание обжигало мою шею:

– Он тебя не защитит. Никогда. Он такой же монстр, как и мы. Просто любит играть в спасителя. – Он ведь настоящий психопат, да Кайл? – Он метнул взгляд на охранника. Кайл недовольно кивнул.

Подвал оказался ледяным. Я свернулась на бетонном полу, прижимая колени к груди. Сидя там уже битый час. Ллойд шагал по кругу, как зверь в клетке, время от времени пиная стул.

– Он всегда был таким! – внезапно взорвался он. – С самого детства. Притворялся хорошим, пока Генри не заставлял его… – Ллойд резко замолчал, осознав, что говорит слишком много.

Кайл, прислонившийся к стене, поднял глаза:

– Вам лучше заткнуться. Если Лукас услышит…

– Что он сделает? Убьет меня? – Ллойд фальшиво рассмеялся, но в его глазах мелькнул страх. Подлинный, животный страх перед братом.

Дверь скрипнула. Миссис Майлз вошла с кружкой чая – только одной.

– Для девочки, – пробормотала она, избегая взгляда Ллойда. – Генри разрешил.

Ллойд выхватил кружку и выплеснул содержимое мне в лицо. Горячая жидкость обожгла кожу.

– Она не заслужила.

Миссис Майлз не дрогнула. Она медленно вытерла мои щеки подолом фартука, ее пальцы на мгновение сжали мои – в них было что-то твердое. Ключ.

– Извините, – прошептала она, отступая. – Я… я принесу еще.

Ллойд уже потерял ко мне интерес. Он развалился на единственном стуле, достал телефон. Кайл вздохнул и продолжил молча наблюдать.

Когда я притворилась спящей, Кайл унес меня в комнату .. Дверь захлопнулась за Кайлом и через время я услышала шаги . Шаги Лукаса были узнаваемы – тяжелые, мерные. Но он прошел мимо.

Ключ впивался в ладонь.

Моя комната показалась раем после подвала. Я бросилась в душ, скребя кожу. Потом – зеркало. Разбитая губа, синяк на скуле. Я тронула его кончиками пальцев – больно.

Шум в смежной комнате заставил меня замереть. Лукас вернулся. Я быстро погасила свет и нырнула под одеяло, повернувшись к стене.

Дверь скрипнула. Он стоял на пороге – я чувствовала его взгляд на своей спине. Минута. Две. Потом – шаги назад, щелчок замка.

Я ждала, пока его шаги не затихли в ванной, прежде чем подкрасться к его комнате. Дверь была приоткрыта. Я заглянула внутрь – и обомлела.

Его кофта была брошена на кровать. Вся в крови. Не пятнами – она была пропитана ею, тяжелая, липкая. Рядом – перчатки с засохшими красными разводами. И нож. Длинный, с зазубренным лезвием.

Мое дыхание участилось. Дядя … Неужели он…

Из ванной донесся звук воды. Я отпрянула, но не успела – дверь распахнулась.

Лукас стоял на пороге, обнаженный по пояс, капли воды стекали по его торсу. На животе – свежий шрам. На руках – ссадины. На лице… На лице не было ничего. Ни раскаяния, ни злости. Пустота.

Мы смотрели друг на друга. Он не пытался прикрыться, спрятать доказательства. Просто ждал.

– Убирайся, – наконец сказал он, не обращая внимания на мои гематомы. Без эмоций. Как констатацию факта.

Я повернулась и ушла. В моей груди клокотала ярость. Неважно, кем был этот человек. Неважно, что приказал Генри. Он убил. Снова. И я… я почти поверила, что в нем есть что-то человеческое.

В своей комнате я зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Ключ миссис Майлз лежал в кармане .

Я достала его и сжала в кулаке.

Хватит. Хватит надеяться.

Пришло время бежать. Даже если это будет последним, что я сделаю.

Глава 6 Эмили

Ночь была холодной и безлунной, когда я решилась на побег. Сердце колотилось так громко, что казалось, его слышно даже сквозь толстые стены особняка. Я стояла босиком в темноте своей комнаты, прислушиваясь к звукам дома – где-то скрипели половицы, завывал ветер в дымоходе, но шагов не было слышно. Лукас уехал по делам Грэнхолмов, и я знала, что у меня есть несколько часов.

Я надела черные джинсы, грубые на ощупь, и свитер . Не знаю почему он оставил его в моей комнате – забыл. Знаю только, что выбросить не смогла. Ни тогда, ни теперь.

Ткань свитера, все еще хранила его запах. Не призрак аромата, а вполне осязаемое облако: дорогой кожаный ремень, холодная сталь оружия, что всегда было частью его ауры, и что-то неуловимо, глубоко мужское – смесь древесины, никотина, кожи, чего-то дикого и закрытого одновременно. Иногда, особенно в тишине, как сейчас, я ловила себя на том, что зарываюсь лицом в воротник, вдыхая полной грудью, пока легкие не начинали гореть. И сразу после – волна острого, режущего стыда. Ненавидела себя за эту слабость, за этот немой ритуал. Но ненависть была тупой и далекой, а запах – острым и настоящим. Он был здесь, в этой ткани, пока я его вдыхала. И этого хотелось больше, чем избавиться от стыда.

Этот свитер был свидетелем. Того дня. Я читала вслух – просто чтобы заполнить тягучее молчание этой комнаты. Он вошел без стука, как всегда, и опустился на пол, прислонившись спиной к стене напротив меня. Не на кровать, не на стул. На пол. Его спина, широкая и негнущаяся, уперлась в стену, голова откинулась назад, глаза закрылись. Он просто слушал. Мой голос был единственным звуком, вибрирующим в пространстве между нами.

Потом, в какой-то момент паузы или напряжения в тексте, он беззвучно пошевелился. Руки, большие, сильные, с выпуклыми венами, проступавшими под кожей как рельефы на карте незнакомой земли, поднялись. Он схватил край своего темного свитера и стянул его через голову одним резким движением. Под ним оказалась плотно облегающая тело серая футболка, подчеркнувшая мощь плеч, груди. Движение было таким… обыденным и таким интимным одновременно. Воздух сдвинулся, пропуская этот жест. Мои слова споткнулись. Я замолчала, ощущая, как жар разливается по шее.

Тогда он открыл глаза. Не сразу. Сначала были просто веки, темные полоски ресниц на скулах. Потом взгляд. Ясный, серый, как лед на рассвете, и абсолютно сфокусированный на мне. В них не было дремоты или рассеянности. Был только вопрос. Немой, но оглушительный в тишине: «Почему остановилась?» Ни укора, ни нетерпения – просто вопрошание. Он не двигался, не торопил. Просто сидел на полу, обнажив торс под тонкой тканью, упершись затылком в стену, и ждал. Его руки, те самые с рельефными венами, лежали на коленях или свисали между ними – мощные и на удивление спокойные.

Он сидел так долго. Казалось, вечность. Время растягивалось, наполненное гулким молчанием, тяжестью его взгляда и моим собственным смущением, которое пульсировало под кожей. Я снова начинала читать, голос сначала дрожал, потом выравнивался. Он слушал, не двигаясь, лишь иногда его взгляд, казалось, прослеживал строки по движению моих губ. А потом, без предупреждения, когда глава заканчивалась или просто наступала пауза, он поднимался. Могучим, плавным движением, как встает крупный зверь. Брал свой свитер (который теперь был на мне, пропитанный его запахом и памятью этого дня), иногда – книгу, если принес ее. И уходил. Без слов. Без объяснений. Без прикосновений.

Сначала это казалось мне диким. Нелепым. Зачем ему приходить? Зачем сидеть на полу? Зачем раздеваться? Зачем молчать? Но со временем… со временем я привыкла к этой странной ритуальности. Его молчание перестало быть неловкостью, стало просто… его частью. Как его сила, как его вены на руках. Он редко заговаривал первым. Диалог был обрывками. Но он всегда, спрашивал потом – может, через день, может, через неделю – о прочитанном. «О чем была глава?» или «Прочти ту часть снова». Иногда он приходил с новой книгой в руках, молча протягивая ее. Это был его язык. Его способ быть рядом. Без прикосновений. Без лишних слов. Но присутствуя всей тяжестью своего молчаливого внимания, запахом кожи и стали, отпечатавшимся на свитере, который я сейчас носила, пытаясь удержать призрак его близости хоть так.

Телефон Лукаса лежал на тумбочке в его комнате. Черный, матовый, без пароля. Я взяла его дрожащими пальцами, зная, что если он войдет сейчас – мне конец. Но он не вошел.

Ключ, который дала мне миссис Майлз, лежал в кармане. Я прижала его к ладони, ощущая холод металла. Дверь в коридор открылась беззвучно. Я знала расписание охраны, знала, где будут стоять камеры. Я двигалась как тень, прижимаясь к стенам, замирая при каждом шорохе.

Тайная дверь, та самая, которой испугался Кайл, открылась с третьей попытки. За ней оказалась узкая лестница, ведущая вниз, в подземные туннели. Я бежала, не оглядываясь, сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Воздух здесь был спертым, пахнул сыростью и плесенью.

Эвэрли и Лора уже ждали у выхода. Их лица были бледными, глаза – пустыми. Они не спрашивали, куда мы идем. И я не спрашивала, как они оказались здесь. Они просто хотели сбежать.

Мы бежали через лес, ветки хлестали по лицу, земля была мокрой от недавнего дождя. Я не оглядывалась. Телефон Лукаса был холодным в моей руке. Я набрала номер, который знала наизусть.

– Мейсон, это я. Эмили.

Тишина. Потом резкий вдох.

– Где ты?

– В лесу. Но я не одна. – Я тревожно вглянула на Эвэрли и Лору.

– Жди.

Я выбросила телефон в реку. Пусть Лукас ищет.

Мейсон не светил фарами и тихо подъехал. Мы быстро сели в машину и, стремительно набирая скорость, исчезли в ночной, холодной тьме. Только звезды пробивались своим светом. Машина Мейсона— старый внедорожник с потертыми сиденьями – увозил нас все дальше от особняка. Я смотрела в окно, на темные силуэты деревьев, и думала о Лукасе. Он уже знает. Он уже ищет.

Мы ехали около четырех часов. Эвэрли и Лора тихо сопели. Мейсон то и дело поглядывал на меня с тревогой.

– Как умер Уильям? – Наконец он задал вопрос, который терзал его.

– Его застрелил телохранитель Генри. Отец проиграл, и когда ничего не осталось, он поставил на игровой стол меня… и проиграл. В итоге я стала собственностью Лукаса Грэнхолма.

– Эми, я даже не знаю, как реагировать на это. – Его лицо застыло в гримасе ужаса и разочарования. Не этого он ожидал от отца. Мейсон больше не задавал вопросов. Возможно, правда и весь ужас, который происходил в логове Ллойда, разочаровали бы его окончательно, поэтому я не смогла рассказать ему все.

Тем временем дом Мейсона появился внезапно, как мираж в ночи. Огромный, старый особняк в готическом стиле, спрятанный в глубине леса. Высокие окна с витражами, деревянные стены . Он выглядел заброшенным, но внутри пахло деревом, дымом и кофе.

– Здесь вас не найдут, – сказал Мейсон. – Есть две свободные комнаты. Выбирайте. Вещи вы можете найти в шкафу возле часов. Не уверен что там есть что – то модное, но базовые вещи точно найдете.

Он показал нам комнаты, Эвэрли и Лора ушли в ту что была побольше а я прошла в другую и почти сразу уснула, не снимая кофты Лукаса. Я запрещала себе влюбляться в этого монстра, но всем нутром жаждала спасти его. Свитер Лукаса обтягивал плечи, сохраняя остатки его тепла и запаха чего-то неуловимо личного, что заставляло мое сердце биться чаще. Я зарылась лицом в ткань, вдыхая этот аромат, одновременно ненавидя себя за эту слабость.

На утро Мейсон приготовил нам оладьи с малиной. За завтраком он запретил нам ходить в лес, потому что там водятся дикие животные. Мы позавтракали, и начался самый длинный месяц в моей жизни.

Тридцать дней относительного покоя. Тридцать дней, когда я просыпалась от каждого шороха, ожидая увидеть его в дверном проеме.

Лора… Лора действительно вела себя странно. Я заставала ее не раз в кабинете Мейсона – она сидела за его массивным дубовым столом, неловко, как ребенок, занявший место взрослого, лихорадочно перебирала бумаги, ее пальцы нервно скользили по строкам. Ее глаза, когда она поднимала голову и замечала меня в дверях, были широкими, почти испуганными, но тут же в них вспыхивала привычная, ледяная настороженность. Я слышала шепот за закрытыми дверями – ее голос, сдавленный, торопливый, и более низкий, мужской по телефону? О чем они говорили? О тех секретах, каждый из нас был набит под завязку? Мне было все равно. Пусть шепчутся. Пусть роются в чужих бумагах.

Иногда я видела их вместе – Лору и Эвэрли. Они стояли на самом краю запретной зоны, у той невидимой черты, где ухоженные газоны поместья резко обрывались, уступая место дикому, сгущающемуся лесу. Лора что-то показывала Эвэрли рукой, говорила, склонившись к ней, но выражение лица Эвэрли оставалось отстраненным, ее взгляд скользил по темным стволам, словно ища в их глубине что-то знакомое, или, наоборот, пугающее. Лора обнимала ее за плечи, но жест этот казался скорее ритуальным, обязательным, чем идущим от сердца. Между ними висела незримая стена.

С Лорой мы установили нечто вроде шаткого нейтралитета, вынужденного сосуществования на развалинах общей трагедии. Мы не воевали открыто. Мы пили чай в утренние часы на кухне, молча сидя за столом, избегая прямого взгляда. Иногда она делилась каким-нибудь нейтральным наблюдением о погоде или состоянии сада, голос ее был вежливым, но плоским, лишенным тепла. Я отвечала односложно. Между нами всегда стоял призрак моего отца – ее бывшего любовника. Я видела это в ее глазах, когда ее взгляд случайно задерживался на мне: смесь вины, старой неприязни и, возможно, смутной жалости. Мы были двумя кораблями, застрявшими на одном рифе, но в разных каютах.

Эвэрли. С ней было проще и сложнее одновременно. Проще – потому что в ее молчании, в ее больших, глазах не было осуждения или расчетливости Лоры. Сложнее – потому что ее хрупкость, ее отстраненность были как открытая рана, к которой боязно прикоснуться. Онабыла слишком нежной и хрупкой для такого ада. Мы гуляли по территории поместья, когда дождь ненадолго отпускал. Не заходя в лес, держась на виду у дома. Я шла медленно, подстраиваясь под ее неспешный шаг. Она шла рядом, иногда ее тонкая, рука неожиданно находила мою, цеплялась за палец – не надолго, а так, на несколько шагов, словно проверяя связь с реальностью. Мы молчали. Она смотрела на облетающие листья, на лужи, отражающие серое небо, на ворон, каркающих на верхушках елей. Иногда она останавливалась, поднимала голову и просто смотрела вдаль, за ограду, в сторону невидимого города, и в ее позе была такая тоска, что у меня сжималось горло. Я не спрашивала. Я просто стояла рядом, дыша тем же сырым воздухом, деля с ней это безмолвное бдение. Это была наша связь – в молчании, в шагах по мокрой траве, в созерцании умирающего сада.

Кухня. Она стала нашим общим ритуалом, островком почти нормальности в море абсурда. Готовка. Лора обычно отсутствовала в эти часы, погруженная в свои дела. Я и Эвэрли. Я находила простые рецепты в старых кулинарных книгах, пылившихся на полке. Мы пекли печенье – я замешивала тесто, раскатывала его, а Эвэрли с сосредоточенным видом вырезала формочками печенье. Потом мы наблюдали, как печенье румянится в духовке, наполняя кухню сладким, уютным ароматом ванили и масла – запах, который казался чужеродным в этом холодном доме. Иногда это был простой суп. Я чистила овощи, резала их на доске ровными ломтиками, а Эвэрли сидела на высоком табурете у стола, качала ногами и смотрела. Она не помогала активно, но ее присутствие было не пассивным. Она передавала мне соль, ложку, миску – молча, протягивая предмет и ловя мой взгляд. В ее глазах в эти моменты был проблеск интереса, что-то живое. Мы ели за кухонным столом. Просто, без церемоний. Тепло плиты, пар от кастрюли, хруст свежего хлеба – это были маленькие островки тепла в огромном холодном доме. В эти минуты, глядя на Эвэрли, осторожно обмакивающую кусочек хлеба в суп, я почти могла забыть о шагах в коридорах, о взгляде, впивающемся в меня из темноты дверного проема, о свитере, который все еще хранил его запах и лежал у меня на кровати. Почти.

Когда они наконец улетели – Лора, собравшаяся с видом человека, бегущего от пожара, и Эвэрли, тихая и бледная как луна, – дом погрузился в новую, иную тишину. Не просто отсутствие людей, а вакуум, оставленный их тревожной, но все же живой энергией. Теперь это была исключительно моя тюрьма, моя обитель призраков.

Моим убежищем стала библиотека Мейсона. Огромный зал, где высокие стены, обшитые темными дубовыми панелями, уходили в полумрак под потолком, а вдоль них тянулась узкая галерея, опоясывающая помещение. Здесь пахло вековой пылью, переплетенной кожей и сухим теплом. Я проводила долгие часы, сидя в глубоком кожаном кресле у высокого окна. Держала на коленях раскрытую книгу, но чаще просто смотрела сквозь стекло, запотевшее от разницы температур. За окном мир тонул в серой пелене бесконечного осеннего дождя. Капли стекали по стеклу, искажая вид на лес, превращая деревья в расплывчатые темные силуэты.