Ничья в крови

Садовник. Он вырос передо мной, как сорная трава. Его рука уперлась мне в грудь.

– Хватит! Убирайся! – он кричал, но в его глазах читался страх.

Я перехватил его запястье. Хруст. Он вскрикнул. Эмили бросилась на меня, колотя кулачками по спине. Пьяная ярость. Я ухмыльнулся.

– Не трогай его! – ее голос был хриплым.

Я скрутил руку Джейсона сильнее, заставив его согнуться от боли.

– Я ведь обещал вырвать тебе руки ? – мой голос прозвучал ледяным шепотом прямо у его уха. Я толкнул его. Он рухнул на кухонный гарнитур, с грохотом увлекая за собой посуду.

– Не вставай у меня на пути. Иначе стоять ты будешь… недолго. – Я повернулся к Эмили.

Ее глаза пылали ненавистью и страхом. Идеально. Я развернул ее спиной к себе, ее пьяное тело было податливым. Обхватил, поднял в воздух. Толпа замерла, перешептывания стихли. Я пронес ее через гулкую тишину, мимо ошалевших лиц, к своему мотоциклу. Поставил на ноги. Надел на нее свой шлем – жест владения. Толкнул к сиденью.

– Садись.

Она была зла, но не глупа. Послушно уселась сзади. Обвила мою талию руками. Хрупкие. Дрожащие. Мое сердце бешено колотилось под ее ладонью. Мы сорвались с места.

Холодный ветер бил в лицо, но под курткой горело. Ее тело прижималось к моей спине. Сначала она не понимала, куда мы едем. Но когда мы вырвались из леса, и наш новый особняк, освещенный, как маяк, предстал перед нами, ее руки впились в меня. Ногти впились в плоть сквозь ткань. Пульсация боли и желания. Я не глушил двигатель. Резко встал, сорвал ее с мотоцикла. До дома оставалось метров тридцать. В окнах горел свет – Кайл и Эвэрли уже внутри. Я перекинул Эмили через плечо, как добычу. Она кричала, царапала спину – шлем глушил звук, но не ярость. Я шел быстрыми шагами. И укусил. Жестоко. За мягкую плоть ягодицы, сквозь ткань. Она вскрикнула, замерла на секунду. Потом царапала снова. Я только прибавил шагу. Каждый шаг приближал меня к дому. К месту, где я заставлю ее пожалеть. Пожалеть о дерзости. О том, что осмелилась заставить меня бояться ее потери. Я нес свою ядовитую орхидею домой. Для новой игры. Более жесткой. Более личной.

Я буквально втащил Эмили в дом, мое дыхание было тяжелым не столько от усилия, сколько от предвкушения. Воздух содрогнулся от низкого, протяжного стона Эверли, доносившегося из подвала. Проклятье, они явно разошлись не на шутку. И тут мой взгляд упал на пол – вещи Эвэрли были разбросаны повсюду, как после шторма.

Она метнула на меня взгляд, и я увидел в ее глазах тот самый, знакомый до боли страх. Чистый, животный. Он вспыхнул, когда она поняла, что я заметил ее испуг. Резким движением она сдернула туфлю, отпрыгнула назад, пятясь как загнанный зверек. Сердце колотилось , как барабан под кожей. Этот страх… он был мой. Моя власть над ней.

– Знаешь, Эмили, – начал я, голос низкий, намеренно спокойный, но с той самой, проникающей под кожу ноткой угрозы. – После тебя… После того, как тебя подвесили на цепь… – Я видел, как она напряглась всем телом, как будто я ударил ее. – Ллойд и Генри… они ввели традицию. – Я сделал паузу, давая словам просочиться в ее сознание, как яд. – Но тем девчонкам… им повезло куда меньше, чем тебе, милая.– Я шагнул ближе, заставляя ее отступать, пока спина не уперлась в стену. – Их убивали. На тех самых цепях. Так и не дав больше ступить на землю.

Я видел, как бледнеет ее лицо, как расширяются зрачки. Идеально.

И тут я перешел к главному. К тому, что жгло меня изнутри.

– Я помню, как коснулся тебя тогда. Моя рука медленно, почти невесомо, прошла по воздуху рядом с ее бедром. Она вздрогнула. – Когда все они… издевались. Я всего лишь провел рукой по твоей ноге. Помнишь? – Я наклонился к ее лицу, ловя каждое микродвижение.– Помню, как горели твои глаза. Такой гнев… такая боль…А знаешь что сделал после того как ушел, я смешал нашу кровь .... внутри себя. Я воткнул свои пальцы покрытые твоей кровью, себе в плоть.

Воспоминание ударило по мне волной жара.

– И я хочу… я должен… почувствовать это снова.

Я не стал ждать ответа. Я достал веревку – толстую, прочную. Она пискнула, попыталась вырваться, но мои руки были быстрее, сильнее. Я схватил ее запястья, скрутил за спиной и крепко привязал к лестнице. Плотно. Так, чтобы она висела, кончики пальцев ног едва касались холодного паркета, но опоры не было. Она повисла, как кукла, вся дрожь и напряжение.

– Лукас… нет… – ее голос был сдавленным шепотом ужаса. Музыка для моих ушей.

Я смотрел на нее. Висящую. Беспомощную. Мою. Желание, острое и темное, как нож, вонзилось в меня. Я медленно, нарочито неторопливо, начал снимать с нее одежду. Каждый сантиметр обнажающейся кожи был победой. Ее тело трепетало под моими пальцами. Когда она осталась полностью нагой передо мной, в свете тусклого света холла, я почувствовал, как сжимается все внутри. Она была прекрасна. Испуганная, дрожащая, но прекрасная.

Я начал ласкать ее. Медленно, методично. Целовал каждую выпуклость кости, каждую впадинку. Шею, ключицы, плечи. Мои губы скользили по ее груди, животу, бедрам. Я чувствовал вкус ее кожи – соленый от пота страха, сладковатый от духов. Чувствовал, как под моими прикосновениями ее тело то замирает, то судорожно вздрагивает. Ее стоны теперь были смесью страха и чего-то еще… чего-то неконтролируемого. Они вырывались тихими всхлипами, когда мои губы находили особо чувствительные места. Каждый стон, каждая дрожь – бензин для моего пламени. Я горел.

Потом я раздвинул ее ноги шире. Она замерла, затаив дыхание. Я впился в нее , пожирая ее, а потом… ослабил веревку, чтобы она оказалась ниже, взял ее ноги своими руками и вошел. Резко, глубоко. Она вскрикнула – коротко, отрывисто. Это был крик боли, неожиданности, может, даже унижения. Но для меня… это был крик триумфа. Первый раз был как утверждение власти. Грубым. Прямым. Но сейчас… сейчас было иное.

Я потянул за веревку снова. Она проскользнула вниз на несколько сантиметров, теперь ее ноги могли согнуться, найти хоть какую-то опору. Она повисла. Я вошел снова. Но не грубо. Нежно. Медленно. Глубоко. Я тонул в ней. Слушал. Слушал ее стоны. Они изменились. Стали глубже, длиннее. В них еще была дрожь, но появилась… влажность? Страсть? Я не знал. Не хотел знать. Знал только то, что эти звуки, эти прерывистые вдохи, сводили меня с ума. Каждый стон разгонял меня. Я двигался в ней, задавая ритм этим стонам, ускоряясь, когда они учащались, замедляясь, когда они затихали в предвкушении. Она была моим инструментом, моей музыкой. Мы были связаны этой веревкой и этим ритмом.

Потом я достал нож. Небольшой, складной, всегда со мной. Я видел, как ее глаза в ужасе уставились на лезвие.

– Тише, тише, милая, – прошептал я, и одним резким движением перерезал веревку над ее головой. Она рухнула бы на пол, но я поймал ее, как перышко. Ее тело было мокрым, горячим, податливым.

Я перенес ее на широкую кухонную столешницу. Холодный камень под ее спиной заставил ее вздрогнуть. И тут… тут нас накрыло. Началось нечто другое. Животное. Дикое. Неудержимое. Страсть, смешанная с темной одержимостью, захлестнула с головой. Я ускорился до предела. Ее ноги обвили мою спину, ее пальцы впились мне в плечи. Наши тела бились друг о друга. Стоны переросли в крики, в рычание, в звуки чистой, первобытной жажды. Любовь? Ненависть? Страх? Желание? Все смешалось в этом вихре. Этот секс был актом обладания, мести, поклонения и разрушения одновременно. Я чувствовал, как все во мне сжимается, как натягивается до предела…

И взрыв. Глухой, мощный, сотрясающий до костей стон вырвался из моей груди. Я обрушился на нее всем весом, чувствуя, как бешено колотится ее сердце под моим.

Тишина. Только прерывистое дыхание. Пот стекал по моей спине. Я отстранился. Она лежала на столе.. Глаза закрыты, губы приоткрыты, грудь вздымалась часто. Ее одежда была порвана в клочья в моем порыве. Я поднял с пола свою толстую, темную кофту – она пахла мной – и накинул на нее, укрыв хрупкие плечи, скрыв от мира то, что было только моим. Сам натянул штаны и футболку, чувствуя странную пустоту и одновременно… Удовлетворение и Спокойствие.

Эмили слабо качала головой, словно пытаясь стряхнуть с себя и пьяный туман, и ошеломление от только что случившегос

– Я… устала, – прошептала она, голос хриплый, сонный.

Я наклонился, подхватил ее на руки – она была невесомой. И в этот момент услышал шум из подвала. Кайл и Эверли выходили. Эверли висела на Кайле, ее руки обвивали его шею, она страстно целовала его в губы прямо на ходу, не обращая внимания на нас. Ее шея была сплошь покрыта темными засосами – следы их подвальных игр. Она была пьяна в стельку, еле держалась на ногах.

Кайл встретился со мной взглядом. В его глазах было то же усталое удовлетворение, что и во мне. Молчаливый вопрос. Мой едва заметный кивок. Без слов. Мы понимали друг друга. Он, поддерживая шатающуюся Эверли, которая продолжала его целовать и мурлыкать что-то невнятное, направился к лестнице. Я последовал за ним, неся на руках Эмили. Она уже дремала, прижавшись лицом к моей шее, ее дыхание горячей струйкой касалось кожи.

Наверху, в комнате, я осторожно положил ее на большую кровать. Она мгновенно утонула в подушках. Я заметил, что она уже спит – глубоким, беспробудным сном от усталости и алкоголя. Я быстро разделся сам и залез под одеяло. Потом осторожно снял с нее мою кофту – она была ей велика и мешала. Она лежала на боку, обнаженная, ее кожа мерцала в полумраке. Моя рука сама потянулась. Я начал гладить ее грудь – красивую, полную, упругую. Кожа под пальцами была нежной, как шелк. Чувство странного обладания, почти нежности, смешанное с остатками дикой страсти, охватило меня.

И вдруг… она резко повернулась во сне и прижалась ко мне всем телом. Горячим, голым. Ее лицо уткнулось мне в грудь, и я почувствовал, как ее теплое дыхание касается моей кожи. Я замер. Совсем. Мышцы напряглись. Я не знал, как реагировать. Это было… неожиданно.

Но через мгновение что-то во мне дрогнуло. Что-то глупое, мягкое, чего я в себе не знал. Моя рука, будто сама по себе, обвила ее плечи. Нежно. Осторожно. Я притянул ее чуть ближе. Потом наклонился и поцеловал ее в макушку – легкое прикосновение губами к мягким волосам. Пахло ею и… мной. Потом мои пальцы коснулись ее подбородка, приподняли его. Ее губы были слегка приоткрыты во сне. Я поцеловал их. Нежно. Без страсти. Просто… поцеловал. Как будто запечатывая этот безумный вечер. Как будто прося прощения? Или просто… потому что мог.

Никто никогда не обнимал меня просто так. Не для контроля. Не для манипуляции. Просто… потому что. Я закрыл глаза. До меня доносился аромат масла с ее кожи, ее волосы все еще пахли миндальной косточкой. Я долго рассматривал ее лицо, такое умиротворенное, иногда ее губы содрогались. Она продолжала спать не понимая что стала для меня нечто большим . Мне хотелось защитить ее от этого мира , мне больше не хотелось ломать ее , ведь оказалось что все это время сломан был я а не она. Это она смогла починить меня, собрать, прилагая малейшие усилия. Я вдохнул аромат ее тела и он быстро наполнил мои легкие. Именно она нашла тот проблеск надежды во мне , она заставила меня вспомнить кто я , что чертова фамилия не решает твое место в этом мире , не дает тебе власти . Мои глаза блуждали по ее лицу и телу. Мне захотелось ломать пальцы Ллойду и я сломал бы их любому кто пытался бы навредить ей.

Девочка с стеклянным сердцем вот какая ты на самом деле. Маленький воин, который продолжает верить в монстров что они могут вспомнить себя и прекратить эту бесконечную войну внутри.

Она смотрела на мир широко распахнутыми глазами, будто все еще верила, что где-то там, есть место, где монстры становятся людьми.

А я? Я был тем самым монстром.

Но когда она касалась меня – случайно, будто даже не замечая этого, – я чувствовал, как трещины во мне начинают срастаться. Ее пальцы, тонкие и холодные не пытались склеить меня. Они просто были рядом. И этого оказалось достаточно.

Я ненавидел это. Ненавидел, что она видит во мне то, чего во мне нет.

Ее стержень – не в жестокости, не в умении терпеть боль. В том, что даже в этом аду она не позволила себе сломаться. И теперь мне страшно. Потому что если она не сломается…То сломаюсь я.

Потому что стеклянные сердца – они ведь не просто бьются. Они ранят тех, кто пытается их раздавить

Генри заставил меня думать, что любовь была болезнью.

"Слабые умирают, Лукас", – твердил он. Но слабаком был не отец. И не мать. Слабаком был он. Генри, который так боялся быть ненужным, что превратил семью в тюрьму. Генри, который мечтал оказаться на месте отца – чтобы его любили, а не боялись.

Но он не умел любить.

Он умел только владеть.

И потому в его мире любовь стала проклятием.

А он сам – самым жалким из всех монстров: тем, кто убивает то, чего не может понять. И теперь он хочет, чтобы я стал таким же.

Раньше я был уверен, что моя воля – сталь. Ни одна девушка, прошедшая через мои руки, не сказала бы обо мне доброго слова. Я был груб. Жесток. Я оставлял на их коже синяки, а в их душах – страх.

Но с ней…

Эта полутораметровая девчонка с горящими глазами не боялась меня. Она не кричала, не молила о пощаде. Она принимала боль. И это сводило меня с ума.

Ее протесты, ее отказы – все это было игрой. Потому что, когда я касался ее кожи, она покрывалась мурашками.

Рассветное солнце золотило спутанные каштановые волосы Эмили на подушке. Я проснулся раньше обычного, но не мог пошевелиться. Мои руки – эти грубые, привыкшие к насилию инструменты – были прикованы к ней. К ее теплому, мягкому телу, прильнувшему ко мне спиной. Дышал одним с ней воздухом, чувствовал под ладонью ритм ее сердца – быстрый, живой, ее. Владение. Не как вещью, а как… воздухом. Без него задыхаешься. Мое тело, все еще пропитанное сном и ее запахом, отказывалось двигаться. Просто лежать. Дышать. Чувствовать.

Она проснулась первой. Я ощутил сдвиг мышц под рукой, услышал тихий вдох. Открыл глаза – и утонул в ее взгляде. Красно-карие глаза, как осенний лес в последних лучах, ловили солнце и отражали… меня. Не монстра. Меня. Она изучала мое лицо с сосредоточенной нежностью, будто чертила карту шрамов, морщин у глаз, линии скулы. Ее пальцы – тонкие, сильные, оставившие след на моей душе глубже, чем на коже – коснулись щеки. Я замер. Спекшийся позвоночник, мышцы спины – все напряглось в животном инстинкте защитить эту хрупкую близость. Она не боится. До сих пор не боится.

Моя рука, будто сама собой, повторила жест. Коснулась ее щеки. Бархат под пальцами, тепло. Она прикрыла глаза, накрыла мою ладонь своей. Мир сузился до этой точки соприкосновения. А потом инстинкт пересилил нежность. Рука скользнула вниз, к хрупкой дуге талии, и я притянул. Слишком резко. Слишком сильно. Она вскрикнула, воздух вырвался из ее легких, пышная грудь мягко стукнулась о мою каменную грудную клетку. Разница в размерах, в силе – пропасть. Я – медведь, разбуженный в берлоге, она – дерзкая птичка, залетевшая слишком близко. И от этого контраста, от этой абсолютной власти над ее хрупкостью по телу разлилось темное, липкое удовольствие. Владение. Физическое. Неоспоримое.

Я захватил ее губы. Грубо. Требуя. Угрожая расправой за нарушение покоя. В ответ – острая боль. Она прикусила мою нижнюю губу до крови. Медный привкус взорвался на языке, адреналин ударил в виски, зверь внутри зарычал от ярости и возбуждения. Она отталкивала мою голову, пыталась отстраниться, но каждый ее толчок лишь разжигал пламя. Я позволял ей отодвинуться на дюйм, только чтобы снова притянуть, ощущая под пальцами ребра, тонкую кость плеча. Моя. Вся. Без остатка.

–Лукас… – ее голос, хриплый от сна и пота, прорезал туман желания. – Ты делаешь мне больно.

Боль. Слово, как ледяная вода. Я отвел взгляд от ее губ, опустил к рукам, которые все еще сжимали ее талию. На запястьях – темные, не до конца зажившие полосы от веревок. На ключице – мой собственный след. Укус. Фиолетовый, зловещий на фоне фарфоровой кожи. Я поднял глаза к ее лицу. И замер. Не страх. Не та ярость, что горела в ней, когда Ллойд оставлял синяки. Что-то новое. Укоризна? Печаль? Жалость? Ко мне? К этому зверю, который не умеет любить, не ломая?

Жалость – это нечто чуждое. Унизительное. Но в ее глазах оно не оскорбляло. Оно… обезоруживало. Я расслабил руки. Не отпустил, нет. Но давление ослабло. Голос, когда я заговорил, звучал чужим – низким, с хрипотцой, но без привычной стали:

– Прости, – прошептал я в ее губы, чувствуя солоноватый привкус крови. – Попробую… сдерживать этого зверя, внутри себя.

И тогда она улыбнулась. По-настоящему. Широко, искренне, ослепительно. Как луч солнца, пробившийся сквозь грозовые тучи моего существования. Что-то правильное. Хрупкое и бесценное в этом проклятом мире. Моя рука осторожно скользнула по ее спине, лаская позвонки. Она ответила поцелуями в шею. Горячими, влажными. Из моего горла вырвался стон – нечеловеческий, похожий на рык удовлетворенного хищника. Ее рука опустилась ниже, проскользнула под резинку моих боксеров.. Нежные пальцы обхватили меня, поглаживая, исследуя. Кровь бросилась вниз, я затвердел мгновенно, угрожающе, под ее ладонью. Она сместилась ниже, ее поцелуи поползли по моему животу… А потом – влажный жар ее рта. Глубоко. Так глубоко, что я почувствовал спазм ее горла. Блаженство. Адское, всепоглощающее…

ХЛОПОК!

Резкий, как выстрел, звук распахнутой двери где-то на этаже. Топот. Быстрые шаги. Потом – мертвая тишина. И следом – пронзительный, испуганный крик Эвэрли.

Эмили вынырнула из-под одеяла, как ошпаренная. Я инстинктивно схватил ее за запястье.

– Эми, не мешай! – прошипел я, еще не совсем вернувшись из плена ощущений. – Пусть сами разбираются!

Но второй крик – уже мужской, Кайла – перечеркнул все. В ее глазах мелькнула знакомая решимость. Она дернула руку, я отпустил. Она метнулась к двери, на ходу натягивая мою брошенную на стуле кофту. Черная, огромная, она свисала с нее почти до колен, превращаясь в странное, соблазнительное платье. Обнаженные ноги, растрепанные волосы – и эта ярость в глазах. Я с проклятием откинулся на подушку, поправил боксеры, скрывающие явное свидетельство прерванного удовольствия, и ринулся следом.

Картина в коридоре была сюрреалистичной. Эмили висела у Кайла на спине, как разъяренная кошка, молотя его кулачками по плечам и спине.

– Оставь ее, тварь!

Кайл, обнаженный по пояс (штаны едва натянуты), пытался стряхнуть ее, но она вцепилась мертвой хваткой. Эвэрли в одной его футболке, безуспешно пыталась оттащить Эмили, причитая:

– Эмили, все нормально! Прекрати!

Я подошел быстрыми, тяжелыми шагами. Без лишних слов схватил Эмили под мышки и снял с Кайла одним мощным движением, как снимают котенка с занавески. Поставил на ноги, прикрыв собой. Она тут же вцепилась в мою руку, пылая гневом.

Эвэрли, отпрянув, широко раскрыла глаза. Ее взгляд… скользнул вниз. По телу. Задержался на явной выпуклости в моих боксерах. Я почувствовал, как Эмили рядом напряглась. Она сделала маленький шаг вперед, буквально встав между мной и Эвэрли. Не агрессивно. Спокойно. Как стена. Обозначив свою территорию. Эвэрли мгновенно залилась краской до корней волос, отпрыгнула назад, уткнувшись взглядом в пол.

Кайл, наконец получив передышку, стоял, согнувшись, опираясь руками о колени, тяжело дыша. Потом… он рухнул на колени прямо перед Эвэрли. Не изящно. С глухим стуком. Чертов слабак. Я провел рукой по лицу, сдерживая вздох. Утренняя идиллия окончательно рухнула.

– Прошу… тебя, – его голос был разбитым, полным отчаяния. Он вцепился руками в ее бедра, поднял голову. В глазах – мука, страх, что-то похожее на стыд. – Останься. Я… я больше никогда не трону тебя. Клянусь. Я не мог тогда… иначе… – он бросил быстрый, полный ужаса взгляд в мою сторону, – …иначе Генри… Он не договорил. Не нужно. Все в этом доме знали, что сделал бы Генри с тем, кто ослушался. От одного его имени в горле встал ком тошноты, а рука Эмили сжала мою с такой силой, что кости хрустнули.

Я обнял ее сзади, прижал к себе, опустив подбородок ей на макушку. Ее тепло, ее запах немного успокоили бурю внутри.

– Думаю, – мой голос прозвучал громче, чем нужно, перекрывая всхлипы Кайла и тяжелое дыхание Эвэрли, – нам всем нужно поесть . – Я посмотрел прямо на Кайла, все еще стоящего на коленях. – У нас с тобой есть дело. Им нужно будет залечь на дно, пока мы не вернемся. Здесь, пожалуй, безопаснее всего. – Я кивнул в сторону апартаментов. Потом наклонился к уху Эмили, чувствуя, как она прижимается ко мне.

– Хорошо?

Она повернула голову, ее губы коснулись моего носа. Легкое, быстрое прикосновение, как утренняя бабочка.

– Хорошо, – промурлыкала она мне в губы, и что-то внутри, натянутое до предела, слегка ослабло.

Запах кофе и бекона боролся с остатками ночной напряженности. Мы сидели за огромным кухонным островом из светлого дерева. Я – в черных тренировочных штанах и простой белой футболке, которая едва сдерживала плечи. Эмили рядом – все еще в моей кофте, как в платье, ее ноги босы. Эвэрли – в той же футболке Кайла, явно чувствуя себя неловко, но держалась с достоинством, помогая ему накрывать на стол. Кайл, бледный, с синяками под глазами, но собранный, жарил яйца. Его спина была в красных царапинах от ногтей Эмили.

– Так… – Эвэрли осторожно поставила передо мной чашку кофе. Черного. Без ничего.

– Вы говорите, вам нужно… уйти по делам? Надолго?

– На день. Может, два, – отхлебнул я кофе. Горячий, крепкий. Как надо. – Вас здесь не найдут. Этот дом… вне зоны влияния Генри. Пока. – Я посмотрел на Кайла. Он кивнул, переворачивая яичницу.

– Я установил систему. И… у нас есть оружие, – он сказал это тихо, но уверенно. Солдат, знающий свою задачу.

– А что за дело? – спросила Эмили, ее нога под столом нежно терлась о мою икру. Ее глаза изучали меня. Любопытство? Беспокойство?

Я задержал дыхание. Сомневаясь в том чтобы рассказать правду. Отец… Сестра… Это было мое. Темное, семейное. Но она имела право знать. Она была частью этого кошмара.

– Отец, – выдохнул я. Все замерли. Даже Кайл перестал шевелить лопаткой. – Я… нашел его. Он боялся. Боялся, что Генри убьет нас, если он попытается вернуться. – Я увидел, как Эмили сжала свою чашку. – Теперь… теперь он просит помощи. У него… есть сестра. Родная дочь Генри. Мишель. – Имя Генри прозвучало как плевок. – Генри… продал ее. Много лет назад. Влиятельному ублюдку. Отец узнал… – я сжал кулак, костяшки побелели, – …узнал, что над ней издеваются. Жестоко. Он хочет ее вытащить. Но ему не справиться одному. И… – я посмотрел прямо в карие глаза Эмили, —…я не могу отказать. Не после того, как узнал правду. Не после того, как понял, что он просто… сломался от страха.

Тишина. Только шипение бекона на сковороде. Потом Эмили положила свою маленькую ладонь поверх моего кулака.

– Иди, – сказала она просто. Твердо. – Спаси ее.

В ее глазах не было сомнений. Только поддержка. И что-то еще… Понимание? Она знала цену спасению.

– Спасибо, – прошептал я, разжимая кулак, переплетая пальцы с ее.

– А пока… – Эвэрли поставила перед Эмили тарелку с яичницей, пытаясь вернуть легкий тон, – …нам явно нужна одежда. Ты, Эмили, ходишь в кофте Лукаса, как в платье для выпускного. А я… – она покраснела, теребя подол огромной футболки Кайла.

– Мы можем поехать на машине – кивнул Кайл, накладывая еду себе. – Ближайший ТЦ недалеко.

– Согласны? – я спросил, глядя на Эмили и Эвэрли. – Примете душ у Эми, соберете что нужно? А мы с Кайлом покатаем вас, купим что нужно.

Эмили улыбнулась, откусывая хрустящий бекон.

– Согласна. Но только если ты поможешь мне выбрать платье, – ее взгляд сверкнул игриво.

Я фыркнул, но уголок губ дрогнул. Эвэрли рассмеялась, и даже Кайл выдавил что-то похожее на улыбку. Завтрак продолжился под тихий звон ложек и шелест утренних газет, которые Кайл разложил, но никто не читал. Было странно. Мирно. Почти… по-семейному. Но под этой оболочкой зрела готовность к бою. Кайл ловил мой взгляд, и в его глазах читалось: Готов. Когда скажешь. Эмили прижималась ногой к моей под столом – ее молчаливая поддержка.

Я допивал кофе, солнце светило ярко. Но тени от вековых деревьев были длинными и густыми. Как предчувствие. Скоро мы погрузимся в одну из них. За Мишель . За искуплением отца. За еще одним обломком прошлого. Зверь внутри поскребся, почуяв охоту. Но теперь рядом была она. Мой якорь. Мой свет. Моя Эмили.