Ничья в крови

– Вот ты какая – он говорил тихо, его пальцы скользили по моему телу, как по карте владений. – Вся в гневе. Вся в огне. Но дрожишь. Боишься? Или хочешь? – Его пальцы впились в мягкую плоть бедра, заставив меня вскрикнуть. – Или и то, и другое, мой маленький воин? Боишься силы, которая может разрушить тебя… и хочешь ее? Хочешь, чтобы она прижала тебя к земле и взяла то, что ей нужно?

Его слова были отравленными стрелами, попадавшими точно в цель. Каждое прикосновение, каждый шепот разжигал во мне адское пламя. Я извивалась на его коленях, стон срывался с губ сам собой, смешиваясь с прерывистым дыханием. Я изнывала. От желания. От ярости. От бессилия. От его абсолютной, всепоглощающей власти надо мной в этот момент.

– Пожалуйста…– прошептала я, сама не зная, чего прошу. Прекратить? Продолжать? Убить меня? Прикончить эту пытку?

Он услышал. И, кажется, понял. Он перевернул меня снова, теперь на спину. Мои связанные руки оказались зажаты между моей спиной и диваном, причиняя дискомфорт, но это было ничто по сравнению с тем, что происходило дальше. Он смотрел на меня сверху вниз, его глаза горели в полумраке комнаты – холодным, нечеловеческим пламенем одержимости. Он не стал снимать свою одежду, только расстегнул ширинку. Его руки скользнули под меня, приподняли мои бедра, грубо раздвинули ноги шире.

Он вошел в меня. Резко. Глубоко. Без предупреждения. Без ласк. Как хозяин, вступающий в свои владения. Боль смешалась с невероятным, всепоглощающим наполнением. Я вскрикнула, выгнув спину, мои ноги обвились вокруг его бедер сами собой, пытаясь притянуть его глубже, получить больше этого мучительного, желанного трения.

– Моя – прохрипел он, его губы прижались к моей ключице. Не для поцелуя. Для метки. Его зубы впились в кожу – жестоко, безжалостно. Боль была острой, яркой. Я почувствовала солоноватый привкус крови на его губах, когда он оторвался, оставив кровавый след укуса. – Всегда моя. Даже когда бежишь. Даже когда ненавидишь. Ты моя игрушка, Эмили. И я буду играть с тобой, пока не сломаю… или пока не сломаюсь сам.

Его движения были неистовыми, властными, лишенными всякой нежности. Каждый толчок вгонял меня глубже в диван, заставлял терять дыхание. Его руки сжимали мои бедра, оставляя синяки, его взгляд пригвождал меня к месту – в нем читалось нечеловеческое наслаждение от моей полной зависимости, от моего страха, смешанного с неконтролируемой физиологической реакцией. Я не могла пошевелиться, не могла оттолкнуть, могла только принимать. И принимала. Стонами, которые он вырывал из моей груди, дрожью, сотрясавшей все тело, слезами, катившимися по вискам от боли, унижения и… невыносимого, запретного удовольствия.

Он видел мои слезы. Видел страх в моих глазах, когда его движения становились особенно жесткими, когда он наклонялся, чтобы снова укусить, оставить новую метку на шее, на плече. И это заводило его еще больше. Его манипулятивные шепоты не прекращались, смешиваясь с его тяжелым дыханием:

– Чувствуешь? Чувствуешь, кто здесь хозяин?.. Ты думала, можешь убежать? Думала, можешь не хотеть этого?.. Смотри на меня! Смотри, как ты трепещешь! … Да… вот так… Моя хорошая, покорная игрушка…

Его слова были ядом и нектаром. Они унижали и возбуждали одновременно. Каждое его движение, каждое слово заставляло мое тело взрываться волнами конвульсивного наслаждения, которое я отчаянно пыталась сдержать, но не могла. Я тонула в этом. В его силе. В его жестокости. В его абсолютной власти. И в каком-то извращенном смысле… мне это нравилось. Нравилось до оцепенения, до потери себя, до полного стирания границ между болью и экстазом, страхом и желанием. Он довел меня до края, до крика, до судорог, цепляющихся за него, и только тогда позволил себе достичь пика, заполняя меня жгучим огнем, заглушающим на мгновение все мысли, весь страх, всю ярость. Оставив только пульсирующую пустоту и следы его владения на моем теле и душе.

Когда волны экстаза и опустошения наконец отступили, оставив тело тяжелым и разбитым, а разум – выжженной пустыней, он не дал мне упасть. Его руки, только что причинявшие боль и оставлявшие синяки, теперь подхватили меня с удивительной, почти бережной силой. Связанные запястья все еще ныли, но он не стал развязывать их. Просто взял на руки. Как трофей. Как нечто хрупкое и ценное, что он только что отвоевал. Я не сопротивлялась. Не было сил. Лишь прижалась лицом к его груди, чувствуя под щекой грубую ткань его бомбера, запах кожи, пота, крови (моей крови) и чего-то неистребимо его – древесины, дорогого табака и опасности.

Он отнес меня не в спальню. В ванную. Поставил на холодный кафель, наконец перерезал веревку острым складным ножом, который достал Бог знает откуда. Кровь хлынула обратно в онемевшие пальцы, заставив меня застонать. Он включил воду в душе, отрегулировал температуру – не слишком горячую, не ледяную. И… оставил меня. Просто вышел, закрыв дверь. Даря иллюзию уединения. Или проверяя, не сбегу ли я через окно?

Я стояла под струями воды, пытаясь смыть с себя его следы – запах, ощущение, метки на ключице и плече, пульсирующие синяки на бедрах. Но это было невозможно. Он был под кожей. В каждой дрожащей мышце. В огненном воспоминании о том, как мое тело предательски отвечало на его власть. Я вытерлась грубым полотенцем, с трудом натянула шелковый халат – чистый, пахнущий стиральным порошком, но не дающий никакого успокоения. Мои руки все еще дрожали.

Выходя в гостиную, я ожидала увидеть его ушедшим или погруженным в свои темные мысли. Но он сидел на том же диване, где… где все только что произошло. Одежда в порядке, лишь слегка помятая. Он смотрел в окно на темный лес, его профиль казался высеченным из камня. Но когда я появилась, он повернул голову. И потянул меня к себе. Не грубо. Твердо. Я очутилась снова у него на коленях, спиной к его груди. Его руки обвили меня, крепко, почти удушающе, прижали к себе. Я замерла, ожидая новой игры, новой жестокости.

Но он… уперся лицом в мою шею, чуть ниже свежего укуса. Не кусал. Не целовал. Просто вдыхал. Глубоко, с каким-то почти животным удовлетворением, как будто пил воздух, пропитанный моим запахом после душа, смешанным с его метками. Это было… интимнее, чем все, что было до этого. Признание собственности на уровне инстинкта. Потом его губы коснулись кожи – не там, где он кусал, а чуть выше, на чувствительном месте под челюстью. Поцелуй. Нежный. Ласковый. Милость зверя. От этого контраста по спине пробежали мурашки страха и чего-то невыносимо сладкого.

– Я голоден, – произнес он, его голос был неожиданно обыденным, даже немного усталым, но все равно властным. Губы все еще касались моей кожи.

Внутренний конфликт. Минуту назад – «игрушка», «сломаю». Сейчас – он носит меня на руках, ласкает, говорит о еде. Какой он на самом деле? Садист, наслаждающийся своей властью? Или… в нем действительно есть какая-то трещина, что-то, что цепляется за эти моменты странной, извращенной близости? Я не знала. Но тело, преданное тело, уже откликалось на его ласку, искало тепла его рук даже после боли.

Я молча встала с его колен. Пошла на кухню. Действовала на автомате, дрожащими руками. Хлеб. Вяленые томаты в масле. Творожный сыр с травами. Прозрачные ломтики хамона. Свежая рукола. Собрала тосты быстро, почти не глядя, стараясь не думать о том, что только что произошло на этом диване, в нескольких шагах. Налила в большую кружку крепкого черного чая, бросила туда веточку лимонной мелиссы – успокаивающее, ирония судьбы. Поставила все перед ним на журнальный столик.

– Неожиданно, – произнес он. Никакого бурного восторга. Но в этих словах, в том, как он взял второй кусок, в сосредоточенности, с которой ел, читалось… сдержанное удовлетворение. Манипулятивное? Возможно. Он знал, что я смотрела, ждала его реакции. И эта сдержанность была его способом сохранить контроль, держать меня в напряжении даже за едой.

– Умеешь удивлять. Он взял тост. Откусил. Медленно прожевал. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по моему лицу, потом снова к тосту.

Я позволила губам растянуться в холодной усмешке,

– Если для тебя бутерброд – это сюрприз, то твои стандарты, похоже, ниже плинтуса.

Его глаза сверкнули. Уголок рта дрогнул – он улыбнулся. Не широко, не открыто. Но улыбнулся. Как кот, которому только что бросили кусочек мяса и он снисходительно позволяет тебе думать, что это ты его подкормил.

Я резко развернулась и понесла тарелку обратно на кухню. Пальцы сжали фарфор так сильно, что суставы побелели.

– Скажи, что я монстр, – его голос догнал меня, спокойный, почти ленивый.

Я замерла. Плечи напряглись. Потом резко обернулась.

– Ты монстр, – выдохнула я, и в голосе прорвалось все – злость, страх, бессилие.

Он откинулся на спинку дивана, его пальцы медленно постукивали по кружке.

– Да, – согласился он просто, как будто мы обсуждали погоду. – Это я.

И самое страшное было в том, что он не играл. Не притворялся. Он знал. И это его совершенно не беспокоило.

Я резко поставила тарелку в раковину. Звон фарфора прозвучал слишком громко.

А он… он просто продолжил пить чай, как будто ничего не произошло. Потом поставил кружку с глухим стуком. Потянул меня обратно к дивану. Не на колени. Рядом. Но когда я села, он неожиданно лег, положив голову на подушку и… потянул меня за собой. Так, чтобы моя голова оказалась у него на животе. Я замерла, не понимая. Он не говорил ни слова. Просто его рука легла мне на голову, пальцы запутались в моих еще влажных волосах. И начали гладить. Медленно, ритмично, почти нежно. Расчесывая пряди, массируя кожу головы.

Это было… невыносимо. После всего. После боли, унижения, насилия – такая простая, ласка. Контраст оглушал. Я пыталась сопротивляться, держать границы, оставаться в ярости. Но тело, измученное адреналином, эмоциями и бессонной ночью, сдалось. Тяжесть век стала непереносимой. Ритм его пальцев в волосах превратился в колыбельную. Я уснула. Погрузилась в черную, бездонную яму забытья прямо у него на животе, под его рукой, как доверчивый котенок у ног хищника. Последнее, что я помнила – его ровное дыхание и тяжесть взгляда, который, казалось, все еще наблюдал за мной сквозь опущенные ресницы.

Стук в дверь. Резкий, нетерпеливый. Я вздрогнула, вынырнув из сна с ощущением, что прошла лишь минута. Лукас уже сидел, его рука убрана с моей головы. Взгляд – острый, бодрый, снова полный привычной опасности. Он кивнул в сторону двери.

Я поднялась, поправила халат, чувствуя себя разбитой и уязвимой. Открыла. На пороге стояли Кайл и Эвэрли. Кайл – с мрачным удовлетворением на лице, его голубые глаза блестели адреналином и скоростью. Он выглядел так, будто проглотил канистру бензина – живой, опасный, довольный.

Эвэрли… Она была похожа на привидение. Лицо мертвенно-бледное, под глазами – темные круги. Ее глаза были огромными, пустыми, полными немого, абсолютного ужаса. Она дрожала мелкой дрожью, как в лихорадке, пальцы бессознательно комкали подол своего некогда элегантного платья, теперь помятого и продутого ветром. Она не смотрела на меня. Смотрела куда-то внутрь себя, в тот кошмар, который только что пережила. От нее не пахло алкоголем или насилием. Пахло страхом и ледяным ветром. Кайл ее не тронул. Физически. Но он сделал с ней что-то другое. Сломил душу скоростью, безумием ночной дороги, абсолютной властью над ее жизнью в те минуты.

– Крольчиха цела, – буркнул Кайл, его взгляд скользнул по моему лицу, по халату, задержался на свежих, темнеющих синяках на моих запястьях (от веревки) и на укусе на ключице, который я не успела прикрыть. На его губах дрогнуло подобие ухмылки. – Немного… перепугана. Зато прокатилась с ветерком. Запомнит.

Лукас поднялся с дивана. Подошел к двери. Его присутствие заполнило пространство, оттеснив даже Кайла на второй план. Он посмотрел на Эвэрли, на ее остекленевший ужас, потом на меня. Взгляд был тяжелым, обещающим.

– Пора – сказал он просто. Никаких прощаний. Никаких объяснений. Кайл уже ждал у порога.

Лукас повернулся ко мне в последний раз. Его пальцы скользнули по моей щеке – быстро, почти нежно, но с такой скрытой силой, что я невольно отпрянула. – Не скучай, ядовитая орхидея. И… – его голос упал до опасного шепота, полного манипуляции, – не отвлекайся на других. Напоминаний не будет.

Он имел в виду Джейсона. Или вообще любого, кто мог бы приблизиться ко мне. Угроза висела в воздухе, густая и неоспоримая.

Затем он развернулся и вышел в ночь. Кайл последовал за ним, бросив на Эвэрли последний, оценивающий взгляд. Дверь закрылась с мягким щелчком.

Тишина. Глубокая, звенящая. Только прерывистое, поверхностное дыхание Эвэрли. Она стояла посреди прихожей, все еще дрожа, все еще глядя в никуда. Следы их владычества остались в доме: синяки на моей коже, пустота в моей душе, и этот немой, парализующий ужас в глазах моей подруги. Они ушли. Но их тени остались. И их обещание вернуться висело в воздухе тяжелее дыма. Игра была далека от завершения. Она только входила в самую темную фазу. Я подошла к Эвэрли, осторожно обняла ее окоченевшие плечи. Она вздрогнула, как от удара. Мы стояли так, две сломанные игрушки в пустом доме, слушая, как рев мотоцикла растворяется в ночи, унося с собой наших личных демонов. На время.

Глава 13 Лукас

Мое тело все еще гудело. Как высоковольтная линия после удара молнии. Под кожей, в мышцах, в самых костях – жаркий, навязчивый отголосок того, что произошло между нами. С ней. Кайл шагал рядом обратно к мотелю, его удовлетворение витало в холодном воздухе почти осязаемо. Он пытался держать марку – холодного, циничного оперативника, но я видел. Видел, как его взгляд цеплялся за силуэт Эвэрли в дверном проеме, прежде чем мы ушли. Видел эту тень… сожаления? В его слишком человечных голубых глазах.

Слабость. Кайл не был Грэнхолмом по крови. Работа на нашу семью не выжгла в нем все лишнее, не выковала настоящего монстра. Он оставался куском податливой глины – способным на жестокость по приказу, но с противной, липкой человеческой сердцевиной, которая потом гноилась. Сожаление об Эвэрли и Лоре – о тех синяках, о страхе, что он помог вселить в них… оно разъедало его изнутри. Я заметил это еще тогда, в особняке Генри. Заметил, как тот охранник из личной охраны, что перегнул палку с насилием (без приказа, просто потому что мог), потом ходил с лицом, напоминающим фарш. И Кайл… Кайл смотрел на него не с презрением, а с каким-то больным удовлетворением. Отвратительно. Он прятал это под маской ледяной уверенности, подражая мне? Или наивно верил, что может испытать то же самое темное наслаждение от абсолютного контроля, что и я? Глупец. Ему не дано. Он не чувствовал того сладкого, пьянящего ужаса в глазах Эвэрли. Не понимал, как эта дрожь, это абсолютное подчинение опьяняет.

А я… упивался страхом Эмили, как редким вином. Каждым ее вздохом, каждой подавленной слезой, каждой предательской судорогой удовольствия, прорвавшейся сквозь боль. Контроль над ее жизнью, ее страхом, ее телом – это был единственный якорь в море хаоса, которое я сам давно перестал контролировать. Моя собственная жизнь была чужим кораблем, несущимся к скалам. Она… Она была моим маяком. Или скорее – штурвалом в бушующем море. Крепко сжатым в моих руках. Зависимостью. Моей и ее.

Я назвал ее игрушкой. Резко, жестоко. Не просто для унижения. Это была прививка. Предупреждение. Яд, введенный, чтобы убить в зародыше любые дурацкие надежды на что-то большее. Потому что моя «любовь» – этот колючий, ядовитый сорняк, проросший в каменной пустыне моей души, был смертельным. Для нее. Или для меня. Она бы сожгла ее дотла или обратила бы меня в пепел. Я был проклят. И это чувство – чуждое, незнакомое, пугающее своей интенсивностью – не отпускало. Я пытался выкорчевать его – оскорблениями, жестокостью, демонстративным безразличием. Но оно лишь глубже врастало корнями, отравляя изнутри с каждым днем. Я видел огонь в ее глазах. Ответный. Такой же темный, такой же яростный. Значит, моя малышка Эмили тоже была проклята? И моя тьма стала ее ядом? Прекрасно. Она была идеальной. Хрупкой, женственной, сильной в своем сопротивлении и слабой в своей… . Мягкости, что пробивалась сквозь сталь характера. Я обожал ее страх – чистый, животный, доказывающий мою власть. Но сегодня… сегодня я увидел в ее глазах усталость от игры. Вызов. И это зажгло во мне новую искру. Ее вкус, медь ее крови, все еще ощущался на моих губах. Черт возьми, какая же она сладкая.

Мы вернулись в убогий мотель. Пыль, въевшаяся в ковры, въевшийся в стены запах дешевого табака и отчаяния – все это душило. Кайл, все еще под впечатлением от своего «триумфа» с Эвэрли, предложил купить особняк за лесом. Рядом с ее домом. Гениально. Я мог бы наблюдать за ней чаще.. Спать на полу в ее комнате, вдыхая ее сонный аромат, уходя перед рассветом… Но она бы рано или поздно узнала. А я… Я не хотел, чтобы она знала. Не хотел, чтобы она видела эту трещину в моей броне, эту опасную слабость – чувства. Но другая часть меня – темная, одержимая, жаждущая – уже тянула меня к ней, как магнит. Каждый раз я проигрывал этой тяге. Склонял голову перед своей навязчивой идеей.

Утром мы сбежали из мотельного ада. Вернулись к ней. К ее лесу, ее тишине. Наш новый особняк стоял солидно – просторный первый этаж, широкая лестница наверх, четыре спальни, кабинет. Территория заросла, газон ждал руки Кайла. Внутри пахло старой древесиной и чужими жизнями. Мы перекусили бургерами. Я машинально жевал, сравнивая безвкусную котлету с теми тостами, что она собрала для меня своими дрожащими руками. Ее вяленые томаты, ее творожный сыр, ее хамон… Даже чай с ее мелиссой казался теперь волшебным эликсиром. Кайл взял газонокосилку, его настроение было приподнятым, на лице – редкая улыбка. Он уже строил планы новых «визитов» к нашим соседкам. Предвкушал ярость Эмили, когда она узнает, кто купил особняк за лесом. Щенок.

Он что-то бормотал себе под нос, работая, а потом резко остановил косилку.

– Слушай, Лукас, – крикнул он через гул двигателя. – Как мне… вызвать в ней больше? Больше эмоций?

Я выключил свою косилку. Тишина навалилась внезапно. Я посмотрел на него, оценивая. Его голубые глаза светились азартом ученика.

– Если хочешь, чтобы она тебя возненавидела до дрожи в коленях, – мои губы растянулись в холодной усмешке, – трахни ее посреди леса. На холодной земле. Под открытым небом. Пусть ветер свистит свидетелем. Унизь. Доведи до предела. Тогда она тебя запомнит.

Уголок его губ дернулся. В улыбку? В гримасу? Но то, что он сказал дальше, заставило меня расхохотаться – резко, неприятно, как скрежет металла.

– Может… может подарить ей цветы? – Кайл произнес это так неуверенно, так по-мальчишески глупо, что его лицо мгновенно залилось густым румянцем. Он явно пожалел о сказанном.

Я рассмеялся снова, уже искренне, с едкой насмешкой.

– Цветы? – переспросил я, подходя ближе. – Ты хочешь ухаживать за кроликом, которого сам же загнал в угол? И пытался сожрать, .... а сейчас хочешь бросить ей морковку ? Патологически наивно. Цветы – для тех, кого не бьют по лицу и не пугают до усрачки на мотоцикле. Ты выбрал другой путь, Кайл. Или иди по нему до конца… или не морочь ей голову. Твоя полумерность – самая страшная пытка. – Я хлопнул его по плечу, чувствуя, как он напрягся под моей рукой.

Манипуляция? Легко. Посеять сомнение. Усилить его внутренний раздрай. Сделать его еще более зависимым от моих советов, от моего одобрения.

Позже, под струями душа, Кайл звонил «нашим» в охране Генри. Выяснял обстановку. Странно… все было тихо. Ллойд и Генри не поднимали шума, не рыскали в поисках предателей. Или делали вид? Копали подкоп? Пока они молчали, у нас было время. Это временное убежище, этот особняк… он создавал опасную иллюзию. Будто здесь мы можем быть другими. Будто здесь возможно… любить? Смехотворно. Я знал – моя семья не простит. Они придут. Это вопрос времени. Иллюзия была сладкой и смертельной.

Мы оделись в черное. Балаклавы – наши вторые лица. Мои глаза – два ядовито-зеленых огонька в прорези. Его – холодные голубые льдинки. Веревки в карманах – обещание игры для наших «куколок». Лес поглотил нас. Подкрались к ее дому. Окна гостиной были темными. Непривычно. Кайл, пригнувшись, заглянул в щель ставни. Ничего. Я быстро вскрыл замок в гараже. Машина Эмили на месте. Но… пустота. Тишина. Только два бокала на кухонной столешнице. Следы красной помады. Ее помады. Адреналин, острый и горький, ударил в кровь. Холод. Потом жар. Ярость закипала в жилах, заставляя пальцы сжиматься в кулаки. Тряска. Знакомое предчувствие потери контроля.

Мы переглянулись с Кайлом. В его глазах мелькнуло то же озарение, что и в моих.

– Ллойд, – прошипел я. Мысли неслись вихрем. Если это его рук дело…Я выхватил телефон. Сигнал Эмили… светился здесь! В этом доме! На втором этаже! Облегчение было кратким, сменившись новой волной бешенства. Они здесь? Прячутся? Играют с нами?

Мы ринулись внутрь, обыскали первый этаж. Пусто. Кайл нервно набирал номера, связывался с другими источниками. Ответ был тот же: Ллойд с Генри, Эмили и Эвэрли не с ними. Шидзука? Возможно. Она использовала Эмили как пешку. Люди для нее – ресурс. Как и для нас.

– Забегаловки, будем искать там – бросил я Кайлу, уже направляясь к выходу. – Все. Быстро. Они не могли далеко уйти пешком.

Мы рванули к машине и мотоциклу. Мой железный конь взревел, рвал тишину ночи. Ярость пожирала меня изнутри. В таком состоянии я был непредсказуем. Опасен. Даже для себя. Но не для нее. Нет. Для нее у меня был другой план. Сладостная боль. В которой ее тело содрогнется снова. И снова. И снова.

Кайл ворвался в тот ресторан, где мы видели их впервые. Выбежал через минуту, лицо искажено злобой.

– Чисто! – рявкнул он, хлопая дверью машины. Его кулак обрушился на руль. Мы прочесали еще два места. Душные притоны. Вонь дешевого парфюма, пота, наркотиков и разложения. Меня тошнило. Но их там не было. Слава всем богам. Видеть ее здесь… в этой грязи… Я бы сжег это место дотла.

Я вырвался на холодный воздух, отдышался. У входа притулился какой-то обшарпанный тип. Я схватил его за грудку рваной куртки, приподнял. Сигарета вывалилась из его рта.

– Где тут тусовки? – мой голос был низким, ледяным. – Сейчас. Кто их устраивает? Где вечеринка?

– У… у Майкла… – захрипел он, глаза бегали от страха. – Я швырнул его в бок машины.

Кайл вышел, развернулся и со всего размаху врезал ему в переносицу. Хруст. Стенание. Кайл вытер окровавленные костяшки о куртку типа, поправил массивный золотой перстень, скрывавший отсутствующий палец. Лев, любующийся когтями. Имитация силы. Забавно.

– Показывай дорогу, мразь, – Кайл впихнул его на заднее сиденье.

Мы мчались по указаниям. Остановились у огромного дома. Музыка била в уши. Люди валялись на лужайке, толпились у входа. Подростковый ад. Я не снимал шлем. Кайл выволок нашего «проводника» и пинком отправил прочь. Две темные фигуры в балаклаве и мотошлеме – мы были пришельцами из кошмара. Ворвались внутрь.

Тела. Повсюду. Полуобнаженные, липкие, пьяные. Девушки на лестнице, у бассейна. Парни, улюлюкающие. Ублюдки. Если хоть один палец тронул Эмили… Я пополню коллекцию Генри новым черепом.

Кайл метнулся на второй этаж, врывался в комнаты, где пьяные парочки корчились в пошлых позах. Хватал девушек за волосы, вглядывался в испуганные лица. Не та. Не та. Не та. Он вылетал, оставляя за собой панику. Я прочесывал толпу внизу. Ее запах. Он витал здесь, сквозь дым и алкоголь. Девчонка с налипшими ресницами прилипла ко мне, сунула руку под куртку, что-то шептала пьяным голосом на ухо. Я схватил ее запястье, сжал до хруста костей. Ее визг разрезал гул. Она отползла, ругаясь.

Кухня. И там… Эвэрли. Стояла рядом с тем парнем. Садовником. Ее садовником. Я кивнул Кайлу. Он рванул к ней, как торпеда. Она была пьяна. Страх растворился в алкоголе, сменившись дешевой бравадой. Вызов. Она подняла бутылку, ее голос прорезал гул:

– О, смотрите! Псих! – она ткнула пальцем в Кайла. – Вчера чуть не убил меня на своем гребанном железе! – Ее взгляд упал на меня. Она захохотала, резко, истерично. – А этот?! Полный отморозок и психопат! – Она обернулась к толпе подруг. – Так что не вздумайте ни одному дать! Они растопчут ваши души! Вырвут сердца! Ну или… – она плюнула в сторону Кайла, – …изобьют до полусмерти, чтоб частично ослепла! А потом придут… погладить по головке! Ха!

Кайл замер. Его спина напряглась. Стыд? Ярость? Он не мог поступить иначе тогда. Другие в доме Генри… они бы сделали с ней куда хуже. Он шагнул к ней, слишком близко. Она была ниже. Он наклонился… И она отвесила ему звонкую, отчаянную пощечину. Его голова резко дернулась вбок. Плечи вздымались. Предел. Он схватил ее, как мешок, перекинул через плечо. Она вопила, билась, но он уже нес ее к выходу, рыча что-то сквозь зубы. Я остался в дверном проеме кухни, наблюдая. А потом… увидел ее. Эмили. Она не бросилась за подругой. Она пыталась раствориться в толпе, спрятаться. Но наши взгляды встретились. Сквозь щель шлема я поймал ее испуганные, пьяные глаза. Улыбнулся. Широко. Жестоко. И медленно пошел к ней.