Ничья в крови

Кайл шагнул навстречу. И вдруг – обнял. Крепко, по-мужски, но в этом жесте была непривычная хрупкость. Я замер, ощутив, как его плечи под моей рукой слегка содрогнулись. Я впал в ступор. Я никогда не видел Кайла плачущим. Никто из мужчин в этом аду не плакал открыто, кроме… кроме моего отца в самые слабые его минуты. Что-то острое и незнакомое кольнуло где-то глубоко внутри. Неловкость? Стыд? Боль? Я отстранился, схватив его за плечи, заглянув в глаза, скрытые тенью, но блестящие от влаги.

– Ты покойник, если последуешь за мной, Кайл, – голос мой, обычно стальной, предательски надломился. – Но если ты готов… Я буду ждать тебя возле шоссе, у развилки. Ключи от "BMW" – в выдвижном ящике верстака в гараже.

Кайл лишь молча, резко кивнул. Одним грубым движением тыльной стороны ладони смахнул предательскую влагу с лица. Его взгляд стал твердым, решительным. Без слов он развернулся и быстрыми, уверенными шагами направился к гаражу. Он выбрал путь. Со мной.

Он приехал. Мы не стали тратить время на слова. Лишь обменялись кивками. Договор был прост: не останавливаться. Гнать до конца. До нее. Фары моего мотоцикла и машины резали ночную тьму, как пара холодных кинжалов, рассекая полотно дороги. Ветер был ледяным, он пробирал сквозь толстую кожу костюма, заставляя кожу покрываться мурашками, но внутри продолжало гореть то странное тепло. Ее образ не отпускал. Даже сейчас, когда холодный ветер сек лицо на скорости, а мотор ревел подо мной, я видел ее перед собой. Видел не ту, что стояла в кровавом платье с вызовом во взгляде, а ту, что пряталась под этим панцирем. Ту маленькую, испуганную кошечку, которая шипела из последних сил, пытаясь казаться крупнее и страшнее. Шидзука взяла под свое крыло сильного воина? Возможно. Дух Эмили действительно было трудно сломить. Но это не имело значения. Она была моей. Всегда была. Шидзука лишь временно приютила то, что принадлежало мне по праву крови, пота и того незримого каната, что сжимался вокруг ее сердца с того самого дня, как мы встретились. Я заберу ее. Я верну. И на этот раз никакие игры в карты или влияние Шидзуки ей не помогут.

Мы останавливались трижды – только чтобы залить бензин в жадные баки. Еда, отдых – не имели значения. Жажда найти ее, увидеть своими глазами, убедиться, что она цела и что точка на карте не врет – пожирала все остальное, как огонь. Кайл в машине зевал, его силуэт за рулем казался усталым, но решительным. Его верность в эту минуту стоила больше, чем все богатства Грэнхолмов. Доверие… Теперь я знал, кому могу доверять.

Когда до цели оставалось меньше двадцати километров, сигнал начал предательски мерцать, заставляя сердце сжиматься. Мы остановились на обочине, среди полей, окутанных предрассветным молоком тумана. Тишина была оглушительной. Потом точка снова загорелась ярко и уверенно. Облегчение было почти физическим. Мы тронулись.

Городок, приютивший мою беглянку, встретил нас еще более пронизывающим холодом и тишиной, которую нарушал лишь рев наших моторов. Он лежал в долине, прижавшись к подножию величественных, покрытых первым снегом гор, темные силуэты которых вырисовывались на светлеющем небе. Утро медленно подкрадывалось, окрашивая восток в бледно-розовые и сиреневые тона, а густой, как вата, туман цеплялся за крыши домов и клубился над речкой.

Мы остановились в сотне метров от цели. Старый, двухэтажный дом, обшитый когда-то белой вагонкой, теперь потемневшей и местами облупившейся. Он стоял чуть в стороне от других, на опушке леса, выглядел полузаброшенным, но… обжитым. Забор покосился, но в окнах горел теплый желтый свет. Красная точка пульсировала точно на его силуэте. Кайл вышел из машины, потягиваясь и растирая затекшую шею. Я заглушил мотоцикл, и внезапно наступившая тишина оглушила.

– Этот дом? – Кайл кивнул на строение, его голос был хриплым от усталости и дороги. – Похоже на пристанище бездомных.

– Он – подтвердил я, не отрывая взгляда от окна на втором этаже. – Нужно проверить. Тихо. Обойди сзади, через лес. Осмотри периметр. Любые машины, следы, сигнализация. Но главное – чтобы никто не поднял тревогу и не вызвал копов. Мы здесь призраки.

Кайл кивнул, уже поворачиваясь к машине за фонарем и инструментом. Потом развернулся, и в его усталом взгляде мелькнул знакомый огонек черного юмора:

– Ну и вкус у нашей беглянки, босс. Романтика…

Я остался неподвижным, будто врос в землю. Даже дыхание замедлил. Весь мой мир сузился до этого старого дома и теплого света в его окнах. Был ли она там? Жива? Цела? Спит ли, чувствуя себя в безопасности? Или… уже ждет?

Кайл уехал в мотель на окраине, сняв два номера. Его задача была выполнена. Теперь это было между мной и Эмили. Я загнал мотоцикл в лес, метрах в трехстах от дома, замаскировав его ветками. Снял шлем, но оставил черную балаклаву, оставив открытыми только глаза. Стал невидимкой в предрассветных сумерках.

Птицы уже оглашали лес трелями, когда я бесшумно двигался по краю участка. Газон перед домом был аккуратно подстрижен. Контраст с обшарпанными стенами. За домом – небольшой, но ухоженный садик, следы осенних работ. В штате в котором мы сейчас находились, были теплые зимы, они были похожи на продолжительную осень и снег здесь шел крайне редко. Не просто убежище. Попытка обжиться? Большое панорамное окно в гостиной было слегка запотевшим изнутри. Камин догорал, оставляя лишь тлеющие угли, отбрасывающие дрожащие тени на пустое кресло и книгу, забытую на столике. Но Эмили там не было.

Задняя дверь, ведущая в кухню или на веранду. Я осторожно надавил на ручку. Она поддалась беззвучно. Мои пальцы сжались. – Проклятие! Она что, бессмертная? Или… ждала меня? Мысль о том, что она могла предвидеть мой приход, оставить дверь открытой как вызов или… как ловушку, заставила адреналин ударить в виски. Но сомнения были слаще страха. Я вошел.Заметил ее пса, но он не рычал и не реагировал на меня. Я подошел к нему, провел рукой по густой шерсти.

Внутри пахло старым деревом, пылью, дымом от камина… и ею. Тончайшие нотки ее духов, смешанные с запахом ее кожи и шампуня. Я ступал по потертому ковру в прихожей, оставляя на нем грязные следы от подошв – метки вторжения. Поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Тишина была абсолютной. Вторая дверь слева. Интуиция? Или просто знание, где должно быть самое безопасное место? Я прислушался. Ни звука. Повернул ручку. Дверь открылась.

Облако ее аромата накрыло меня с головой, густое, теплое, невероятно знакомое. Я замер на пороге, закрыв глаза, втягивая его полной грудью. Это был ее воздух. Ее территория. Я медленно приподнял край балаклавы над носом и ртом, давая запаху заполнить меня. Бальзам. Яд. Родной дом.

И увидел ее. Эмили. Свернулась калачиком под грубым шерстяным одеялом на большой кровати. Лишь макушка темных волос и кончик носа виднелись из кокона. Она тихо сопела во сне, ровно и безмятежно. Черт! Я соскучился по этому звуку. Он будил в памяти тысячи мгновений, когда она засыпала в смежной комнате , доверчивая и беззащитная, только в моем присутствии. Дикое желание сорвать балаклаву, подойти, коснуться щеки, почувствовать под пальцами бархат ее кожи, согретой сном… Оно было почти невыносимым.

Но я лишь присел на корточки в тени у стены, склонив голову набок. И смотрел. Смотрел, как поднимается и опускается одеяло в такт ее дыханию. Смотрел на расслабленные черты лица в полумраке. Искал в них того котеночка и находил – спрятавшуюся, но все еще здесь. Время потеряло смысл. Дорога, усталость, напряжение последних дней – все это навалилось разом, давя тяжестью на веки. Я чувствовал каждую кость, каждый напряженный мускул.

Через неопределенное время я встал, стараясь не скрипнуть половицами. Подошел к окну. Оно было старым, деревянным. Я осторожно отодвинул шпингалет и приоткрыл форточку. Свежий, морозный воздух с запахом хвои и предрассветной сырости ворвался в комнату, смешиваясь с ее ароматом. Пусть дышит. Пусть знает, что мир снаружи существует.

И только тогда я достал подарок. Из внутреннего кармана мотоциклетной курки, у сердца. Одна-единственная орхидея. Нежная, почти хрупкая на вид, но невероятно живучая. Из моего собственного сада. Ее темно-бордовый, почти черный цветок, похожий на застывшую каплю крови, контрастировал с бледным утренним светом за окном. Я положил цветок на деревянный подоконник, прямо на пыль. Мое послание. Мое клеймо. Мое обещание. "Я нашел тебя, маленький воин.".

Я замер на мгновение, глядя на нее, спящую, и на цветок, лежащий на грани ее мира и внешней тьмы. Тепло в груди разгорелось с новой силой. Затем я бесшумно растворился в предрассветных сумерках так же, как и появился. Оставив лишь следы грязи на ковре, холодный воздух из форточки… и темную орхидею на подоконнике.

Глава 12 Эмили

День уже вовсю заливал мир теплым, но бессильным осенним светом, когда я, наконец, открыла глаза. Потягиваясь, я ощутила непривычную тяжесть в конечностях и знакомое сдавливание у висков – головная боль, верная спутница стресса, уже поджидала. Телефон на прикроватной тумбочке показывал 14:09. Поздно. Обычно в это время я уже давно вернулась с пробежки и отработки приемов с Джейсоном. Но сегодня… Сегодня тело требовало отдыха после позднего возвращения и той адреналиновой встряски с Шидзукой. Джейсон вряд ли видел свет в окнах – мы подъехали глубокой ночью.

Я укуталась в одеяло, позволив мышцам медленно растянуться, наслаждаясь остатками тепла и сонной истомы. Протерла глаза, пытаясь стряхнуть остатки сна. И тут ощутила кожей – воздух в комнате был не просто прохладным, он был свежим. Слишком свежим для закрытого окна. Я приподнялась на локтях, и мой взгляд упал на пол. На темно-бордовом ковре у кровати четко выделялись грязные, влажные отпечатки подошв. Не мои. Крупнее. Мужские. Ледяные пальцы сжали сердце.

Я резко села, свесив ноги, всматриваясь в следы. Они вели от кровати… к окну. Медленно, будто боясь спугнуть незваного гостя, который мог все еще прятаться в тени, я повернула голову. На старом деревянном подоконнике, куда падал косой луч солнца, лежало что-то темное, бархатистое. Орхидея. Темно-бордовая, почти черная, с восковыми лепестками. Точная копия тех, что росли в зимнем саду Лукаса Грэнхолма.

Вскрик вырвался из горла сам собой, короткий и перекошенный. Сердце не просто упало – оно провалилось куда-то в бездну под пятками, оставив за собой ледяную пустоту. Я подскочила, схватила хрупкий стебель. «Не может быть, – прошептала я, сжимая цветок так, что лепестки смялись. – Он здесь». Эмоции накатили волной, сбивая с ног: яростный гнев, что он посмел нарушить мой покой; дикая, предательская радость от того, что он пришел; глубокая тоска по… по чему? По тому, что было? По иллюзии безопасности? И над всем этим – первобытный, леденящий страх. Страх не просто перед Лукасом, а перед тем, что он олицетворял. Возвращение в тот золотой ад особняка Грэнхолмов. К Ллойду, чья ненависть теперь отравлена личным унижением, и к Генри, для которого моя дерзкая победа – пятно на репутации, которое нужно смыть кровью. На этот раз они не простят. На этот раз они убьют. И Лукас… Лукас мог быть их орудием. Или палачом по собственному желанию. Кровь ударила в виски, застучала там навязчиво, в такт мыслям: Зачем он пришел? Убить? Забрать? Играть?

Я спустилась по скрипучей лестнице, словно в тумане. Следы были везде: в прихожей, на половике у кухни. Напоминание. Вызов. Клининг, – машинально подумала я, пытаясь ухватиться за бытовое. Выпила таблетку, сварила кофе в турке – крепкий, с ореховым сиропом и воздушной сырной пенкой. Ритуал успокоения. Расчесала волосы, короче, чем раньше, теперь они выбивались из хвоста мягкими, непослушными прядями. В этой небрежности был уют. Натянула обтягивающие спортивные шорты и огромную, уютную кофту, утонув в ее объемах. Багс вилял хвостом у двери, чувствуя мое намерение. Пробежка. Нужно было бежать. Выпустить пар. Очистить голову.

Воздух на улице был уже не таким холодным, но пропитанным неповторимым осенним духом – смесью прелой листвы, влажной земли и первой прохлады. Солнце светило ярко, но не грело, лишь золотило верхушки деревьев, которые успели облететь. Дышалось глубоко, полной грудью, этот чуть влажный, чистый воздух был бальзамом. Но тело не слушалось. Нервы были натянуты как струны, высасывая силы. Я остановилась на знакомой полянке у кромки леса, рухнула на спину в еще мягкую траву. Здесь я чувствовала связь. Настоящую. С землей под спиной, с шелестом листьев, с криком пролетающей птицы. Замечала каждую букашку, каждый узор на коре. Природа была моим убежищем, моей истинной сутью – дитя лесов и полей, загнанное в золотую клетку.

Багс носился вокруг, счастливый, дикий, наслаждаясь свободой, которой его лишали в вольерах Грэнхолмов. Потом подбежал, повалился на меня, тычась мокрым носом в щеку, преданно глядя в глаза, смешно шевеля бровями. Я смеялась, валяя его, чеша живот, а он задирал лапы, блаженно поскуливая. Этот момент чистого, простого счастья, его мокрый нос под моим поцелуем, обратная дорога вприпрыжку – все это ненадолго согрело душу, отодвинув страх.

Дом встретил запахом жареных креветок – я бросила их на сковороду с чесноком и маслом, сбрызнула лимоном. Тосты с авокадо и сливочным сыром стали хрустящей основой. Ритуал жизни. Пока готовила, напевала под Birdy: "In the moment, we're lost and found… I just wanna be by your side… If these wings could fly… For the rest of our lives…""В данный момент мы то теряемся, то обретаемся… Я просто хочу быть рядом с тобой… Если бы эти крылья могли летать… Всю оставшуюся жизнь…" Эти строчки резонировали где-то глубоко. Моя музыкальная душа жила в контрастах: от меланхоличного Chris Isaak до брутальной ярости Three Days Grace. Все, что откликалось, цепляло за живое, создавало нужный настрой.

Облаченная в розовое шелковое белье, я наносила уход: масла на еще влажную кожу – на запястья, за уши, в ложбинку между ключицами. Потом – любимый парфюм, облако знакомого аромата. Макияж стал медитацией: линии подведенных бровей, зачесанных гелем вверх, тушь на густых ресницах, румяна на скулах, бархатистая помада на губах. Сегодня я хотела чувствовать себя сильной. Прекрасной. Несломленной. Ритуал завершен. Накинула голубое шелковое кимоно – подарок Шидзуки. Ткань струилась по телу, открывая ноги до середины бедра, где был недавний шрам – память о "милой даме" с вечеринки Грэнхолмов. Живот сжало от нервного спазма.

Два часа я провалялась на диване с книгой, утонув в словах и фоновой музыке, пытаясь заглушить тревожность.. Пока в панорамное окно не постучали костяшками пальцев. Джейсон. Его широкая, беззаботная улыбка и… багет в одной руке, внушительный хвост лосося в другой? Собеседник. Отдушина.

Я сдвинула тяжелую створку окна, впуская его. Он шагнул внутрь, весело помахивая рыбой перед моим лицом. И тут его взгляд упал на ковер. На следы. Я поспешила:

– Я вчера, в обуви, забылась…

Он посмотрел на меня, потом на отпечаток, явно крупнее моей ноги на добрый размер. Понимание мелькнуло в его глазах, но он лишь сглотнул и отвел взгляд.

– Плющ твой просто монстр! – перевел он тему, указывая на окно, где сухие щупальца действительно заметно подтянулись к раме.

– Дождем поливаешь?

Я усмехнулась:

– Естественно. Подошла, подтвердила его наблюдение.

– Значит, снова работа за еду?– я подтолкнула его бедром игриво.

– За твои кулинарные шедевры – хоть круглосуточно! – парировал он, улыбка вернулась, но стала чуть напряженной. С ним было спокойно. Просто. Настояще. Я была бесконечно благодарна за его присутствие, за его такт.

Кухня наполнилась ароматами: лосось в медово-горчичном маринаде запекался в духовке, на сковороде шкворчал жареный рис с овощами. По традиции – бутылка хорошего красного. Мои запасы, пополняемые мной или Юри, казались неиссякаемыми.

Джейсон сражался с плющом, но на этот раз растение дало отпор – ядовитый сок оставил красные, жгучие полосы на его предплечьях. В моей аптечке нашлись только обезболивающие.

– Пошли ко мне – буркнул он, сжимая руку. Его дом… Это был шок. Операционная стерильность. Воздух гудел от трех очистителей, пахло эвкалиптом из увлажнителя. Ковер – идеальные параллельные линии от пылесоса. Ни пылинки. Я стояла как в музее современного искусства или на борту звездолета. Контраст с хаосом, который царил в моих воспоминаниях об отцовском доме – пепел на полу, грязные стаканы, – был разительным.

– Удивлена? – спросил он, обрабатывая ожоги специальным спреем.

– Да… первый раз вижу такое совершенство – призналась я искренне.

После обработки он вручил мне маленький сверток. Новая скакалка, прорезиненная, с удобными ручками. Теплая волна благодарности. Я обняла его, и мы вернулись к ароматному ужину. Говорили о прочитанной книге, спорили о подходах в тренировках, он с юмором жаловался на девушек с работы. Солнце село незаметно. Мы устроились на диване, Багс у ног, довольный своей долей лосося. Ток-шоу о спасателях, бокалы вина, смех, который становился все громче и беспечнее по мере опустошения бутылки. Алкоголь смягчил края реальности, разогнал тени.

Свет экрана телефона на тумбочке привлек внимание. СМС от Юри: "Приземлились. Все ок. Сплю как убитая. Позвоню завтра. Целую." Жаль. Мне так хотелось услышать ее голос сейчас, поделиться… всем. Но не через текст.

– Как она? – поинтересовался Джейсон, следя за моей реакцией.

– Устала, но в порядке. Позвонит завтра.

Он отхлебнул вина. Помолчал. Потом повернулся ко мне, взгляд стал серьезным, вопрошающим.

– Как думаешь… у меня есть шанс?

Сердце екнуло. Я поняла. Повернулась к нему, поджав ноги.

– С Юри?

Он кивнул, на лице – смесь надежды и грустного скепсиса.

– Джейсон… – вздохнула я. – Она очень одинока. Очень давно. Но я бы… я бы рискнула. Будь я на твоем месте.

Он закусил губу, и в его глазах мелькнуло что-то такое… такое мужское и понимающее, что я ахнула:

– Ах, ты мерзавец! – толкнула его локтем. Он беззвучно рассмеялся, откинувшись на спинку дивана.

Резкий, пронзительный лай Багса врезался в смех как нож. Он вскочил, шерсть на загривке встала дыбом, низкое рычание перешло в жалобный, тревожный вой. Он смотрел в черноту за панорамным окном, его отражение в стекле было искажено страхом и агрессией. Моя кровь стыла.

– Что там? – прошептала я, подходя к стеклу, вглядываясь в непроглядную темноту сада. Ничего. Только чернота и отражение нашей освещенной комнаты – мишени. Я вернулась на диван, пытаясь успокоить дрожь в коленях. Джейсон автоматически положил руку мне на плечо – жест поддержки, дружеский, теплый.

Удар. Глухой, мощный. Что-то стукнуло в стекло снаружи и упало на террасу, колыхаясь на ветру. Белый прямоугольник. Конверт? Сердце остановилось.

Джейсон вскочил как ошпаренный, лицо мгновенно потеряло цвет. Он распахнул окно, нагнулся, поднял записку. Его глаза пробежали по строчкам – и все краски сбежали с его лица, оставив мертвенную бледность. Рука, протягивающая мне сложенный листок, дрожала.

– Это… тебе – голос сорвался на хрип.

Я выхватила бумагу. Четкий, почти каллиграфический почерк, знакомый до жути: "Если этот качок осмелится прикоснуться к твоим плечам снова, я вырву ему руки. Как он выдирал плющ в твоем саду."

Тишина. Гулкая. Давящая.

– Это… что, шутка? – прошептал Джейсон. В его глазах был чистый, животный страх. Он не знал Лукаса. Не знал Грэнхолмов. Не знал мира, где такие угрозы – не шутка. Я попыталась улыбнуться, сделать легкое лицо:

– Ревнивый бывший… Полный псих, не обращай внимания…– Но голос звучал фальшиво. Я пыталась выпроводить его, убедить, что все в порядке. Он уперся.

– Я не оставлю тебя одну. Ни за что – Он остался ночевать в гостиной, на диване, как страж.

Я же поднялась в спальню, запирая дверь на ключ, хотя понимала – если он захочет, замок его не остановит. Записка лежала на тумбочке, как ядовитая змея. Страх сжимал горло, пульсировал в висках. Багс забился под кровать, скуля.

Когда сон, наконец, начал окутывать сознание тяжелой, беспокойной пеленой, я почувствовала. Не звук. Не запах. Присутствие. Густое, незваное, заполняющее пространство комнаты. Я замерла, не открывая глаз, притворяясь спящей. Тень. Широкая, неумолимая. Отделилась от мрака у стены и бесшумно поплыла к кровати. С каждым шагом давление в комнате нарастало.

Я резко открыла глаза, вдохнула, чтобы закричать – ладнонь, пропитанная запахом кожи, табака и чего-то холодно-мятного, грубо прижалась к моему рту, заглушая звук.

– М! – вырвалось у меня. Я кусала, царапала – бесполезно. Отчаяние поднялось комом в горле, слезы хлынули ручьем. Я бессильно билась под его невероятно сильной рукой.

– Если твой дружок проснется…– голос был низким, хриплым рыком, разнесшимся в абсолютной тишине комнаты, его горячее дыхание обжигало кожу. —…мне придется его убить. Поняла, Э-ми-ли?

Я судорожно кивала, моя ладонь легла поверх его, пытаясь показать покорность, согласие, что угодно, лишь бы он убрал руку и не разбудил Джейсона. Дышать нечем. Паника.

– Хорошая девочка.

Давление ослабло. И прежде чем я успела вдохнуть полной грудью, его губы грубо накрыли мои. Вкус сигарет, древесной горечи и мятной жевательной резинки. Жестко. Властно. Он навис надо мной всей своей массивной фигурой, резко раздвинул мои ноги коленом. Вес его тела придавил.

– Так… долго…– прохрипел он в самое ухо, голос был полон сдерживаемой ярости и… чего-то еще, темного и жадного. – Я ждал этого так долго…– Его губы и зубы обрушились на шею – не поцелуи, а метки: влажные, жадные, иногда с легкой болью укуса. По спине пробежали мурашки. Внизу живота затянулся тугой, горячий узел желания, предательский и неистребимый. Мне нравилось. Боже, как нравилось ощущать эту силу, эту власть, этот знакомый, сводящий с ума запах. Но вместе с волной сладостной слабости накатывал и леденящий страх. Страх перед тем, кто он. Перед тем, на что он способен. Как легко его руки, ласкающие сейчас, могли сломать, задушить, убить. Джейсона. Меня. И эта смесь экстаза и ужаса парализовала.

Он внезапно отпустил мою шею, схватил мои запястья одной могучей ладонью и прижал их к подушке над головой. Его хватка была как стальные тиски – никакого шанса вырваться. Другой рукой он обхватил мое горло. Не душил сразу. Играл. Сжимал – мир сужался до точки, дыхание перехватывало – потом слегка отпускал, позволяя глотнуть воздуха. Его глаза, едва видные в прорези балаклавы, жадно ловили мой страх, изучали каждую его тень на моем лице. Он наслаждался. Наслаждался моей беспомощностью, моим трепетом. Его рука скользнула вниз. Грубо провела по ребрам, животу. Потом перевернулась ладонью вниз и резко рванула вниз, между ног. Тонкая ткань трусиков не стала преградой. Его пальцы нашли цель – грубо, требовательно, потом, почувствовав мою ответную влагу, с жестокой нежностью. Мое тело выгнулось дугой само по себе, непроизвольный стон сорвался с губ – тихий, прерывистый.

В тот же миг его губы снова накрыли мои, глубоко, властно, с голодом зверя. Я чувствовала его возбуждение, жесткое, давящее на меня через одежду. Его руки были везде – сжимали, ласкали, кусали, исследовали каждый сантиметр, будто заново узнавая, присваивая. Потом он внезапно оторвался. Отстранился. Убрал руки. Воздух хлынул в легкие. Инстинктивно, в порыве невыносимого желания и ярости за эту игру, я рванулась вперед, ухватившись за его шею, впиваясь ногтями в ткань лонгслива. Раздался громкий звук рвущейся ткани.

Он замер. Отступил .

– Ты испортила мою одежду – произнес он. Но в голосе не было злости. Была… игривая усмешка? Почти восхищение?

– Она не нужна тебе – выпалила я, голос хриплый от слез и страсти, еще не отдышавшись.

Играющая искра в его глазах погасла мгновенно. Взгляд стал холодным, оценивающим, почти чужим. Он снова отодвинулся.

– Больше не боишься меня? – спросил он тихо, пристально вглядываясь в мои глаза, ища там, выискивая тот самый, прежний, животный страх, который только что был.

Но его не было. Тела горели, нервы пели от напряжения, потребность была слишком сильна для его игр в жертву и охотника. Я видела разочарование в его взгляде. Он поправил балаклаву, с резким движением застегнул ширинку, и агрессивно развернулся. Дверь спальни распахнулась и захлопнулась за ним с таким грохотом, что стекла задребезжали. Его шаги – тяжелые, быстрые – затихли внизу. Хлопнула дверь.

Волна чистой, бессильной ярости захлестнула меня. Я вскочила, сорвала подушку и начала молотить ею по кровати, по стене, по всему, что попадалось, глухо рыча от бешенства. "Чертов психопат! Ублюдок! Играешь?! Играешь со мной?!" – шипела я сквозь стиснутые зубы. Но под этой яростью, в самой глубине, клокотало что-то еще. Желание. Готовность играть в эту опасную игру. Крик души, требовавший его возвращения, требовавший увидеть в его глазах тот самый огонь,, который он так жаждал видеть в моих. Я была разорвана. И я знала. Знала наверняка. Он вернется. Он будет снова подкрадываться в темноте, пугать, дразнить, испытывать на прочность. Чтобы снова увидеть искру ужаса в моих глазах. И эта мысль одновременно ужасала и заводила до дрожи. В эту ночь сон пришел обрывками , с кошмара о моей маме. Я лежала в темноте, слушая тиканье часов и бешеный стук собственного сердца, ожидая следующего хода в нашей безумной игре.