Ничья в крови

Rina Aim

Ничья в крови

Глава 1 Эмили

17 мая. День ,после которого, вся моя жизнь полетит к чертям. День, когда я окончательно и бесповоротно рассыпалась на миллион осколков , и никто не в силах собрать их , я буду колоть и резать каждого кто дотронется до них , в конечном итоге это все что у меня есть.

****

Год назад. Утро. Солнце медленно покрывает землю своим теплом , в воздухе витает запах свежести и травы, наш пес Багс сопит в своей конуре, ветер осторожно подкидывает мои занавески в спальне. Сейчас, все выглядит умиротворенно и тихо, до моей оголенной ноги дотрагивается прохлада и я прячу ее обратно , делаю глубокий вдох, свежий воздух мгновенно заполняет мои легкие ,мой мозг начинает свое пробуждение .

Я слышу голос отца , кажется он говорит с кем-то , его голос низкий , он шепчет в трубку стационарного телефона , в перерывах между шепотом раздается счастливый смех. И я уже знаю что могло поднять настроение моему отцу в такую рань.

Думаю он снова сорвал куш , и по традиции когда это случается мы отправляемся в небольшое путешествие. Цель этого путешествия всегда одна, забрать огромную сумку с деньгами и ехать куда глаза глядят. Но так было не всегда .

Всего несколько лет назад мы были другими, мама готовила особенное блюдо по воскресеньям и это всегда был творожно-ягодный пирог который она преподносила нам с раннего утра. В такие дни меня будил запах выпечки и песня "Wicked Games" в исполнении Chris Issak

Это была ее любимая песня. Сейчас, остался только след от этих воспоминаний. Когда смерть забрала ее, изменилось многое .

Мы больше никогда не пекли творожно-ягодный пирог, мы больше никогда не были так счастливы как тогда. Айрин (ее настоящее имя) не была примерной матерью, но в те редкие моменты когда семья становилась для нее центром вселенной, мы могли восхищаться той женщиной которой она была, возможно в силу ряда обстоятельств она не находила себя в этой роли . Но, воспоминания о ней до сих саднили в моей груди.

Я приподнялась на локти , дисплей моего телефона сообщил, что сейчас всего-лишь 8 утра. Я плюхнулась на подушку и закрыла свое лицо руками , ненавижу такие дни , когда нам снова придется уезжать. Накрываюсь с головой одеялом в надежде проспать еще хотя-бы час.

Но, осторожный стук в дверь ,окончательно заставляет меня попрощаться со сном. Я понимаю что сегодня Мистер Джонсон (мой отец), позволит мне купить самую дорогую безделушку , хотя в основном я скупаю половину книжного магазина и для отвода глаз покупаю вещь именитых брендов. За годы наших скитаний, мой отец так и не научился понимать чего я хочу на самом деле или просто не хотел знать этого…

У меня был гардероб, ломившийся от вещей, о которых мечтают другие девушки: шелковые блузы с призрачной вышивкой, кожаные юбки, облегающие как вторая кожа, платья, стоившие как год аренды квартиры. Два огромных чемодана были отданы под косметику – кремы с жемчужной пылью, помады оттенка засохшей крови, тени, мерцающие как крылья тропических бабочек. Каждый новый переезд означал пополнение коллекции: брендовые сумочки, холодные на ощупь, словно чешуя рептилий; портмоне из кожи питона; клатчи, усыпанные кристаллами Сваровски, слепящие при свете люстр; шелковые халаты, скользящие по телу как опасная ласка; кружевные комплекты белья – черные, кроваво-красные, цвета увядшей розы – роскошь, которую видела только я, призрачная броня в мире, где я была товаром.

Но посреди этого золотого хаоса, среди чемоданов, набитых безделушками, которые кричали о цене, но молчали о душе, был один – особенный. Старый, потертый книжный чемодан из потрескавшейся кожи. В нем не было бриллиантов. Его сокровища пахли не кожей, а пылью, временем и чернилами. Там жили миры: потрепанные томики , сборники стихов с пометками на полях, романы с обложками, истертыми до мягкости пальцами. Это была моя крепость, моя тайная страна. Я до сих пор мечусь по миру, но мечта неизменна: домашняя библиотека. Настоящая. Как у отца в ту пору, когда мы еще не были кочевниками, а слово "дом" не было синонимом "временное убежище".

Тогда, в том другом мире, мама тоже иногда брала книгу. Но не стихи, не философию. Ее манили детективы. Кровь на страницах, хруст ломаемых судеб, леденящий страх и головокружительный экстрим вымышленных жизней будоражили ее кровь сильнее шампанского. Она жаждала опасных ощущений, как наркотика, вдыхала запах преступления со страниц, не понимая, что играет с тенью. Эта жажда адреналина, это презрение к тихой жизни, эта тяга к игре на краю… За эти опасные чувства, за эту игру с огнем в бумажном мире, она в итоге заплатила монетой, которую не вернуть – своей жизнью. И теперь ледяной страх сжимает мне горло при одной мысли: а не унаследовала ли я ее роковую тягу к пропасти? Не приведет ли меня моя собственная игра, к тому же обрыву, к той же кровавой развязке на холодном полу? Перспектива повторить ее путь, стать эхом ее трагедии, пугает.

Вследствие больших денег она связалась с криминалом, будто играла в русскую рулетку с людьми, у которых в пистолетах не было пустых патронов. Но даже страх не мог заставить ее сойти с этого пути – ведь власть была для нее слаще клубничного мороженого, которое она тайком ела по ночам, стоя у окна в одном шелковом халате.

В моей голове навсегда отпечатался образ матери. Она сидит с идеально ровной спиной на низком пуфике, словно королева на троне, а перед ней – алтарь ее красоты: хрустальные баночки с кремами, флаконы духов, кисточки для румян. Ее пальцы, украшенные перстнями с кровавыми рубинами, виртуозно крутят флакон в воздухе, ловя отблески света, будто проверяя, достойно ли солнце отражаться в ее сокровищах. Локоны ее светлых волос рассыпаны по пухлым плечам, как змеи Медузы – живые, опасные, осыпанные бриллиантовой пылью.

Она ненавидела свой лишний вес, но каждую ночь, когда особняк затихал, пробиралась на кухню и ела мороженое прямо из банки, зажмуриваясь от сладости, как грешница, крадущая рай. Ненавидела табачный дым, но обожала запах сигар на пальто отца – потому что это был запах его власти. А власть была ее наркотиком.

Но больше всего она любила моего отца. Безумно, болезненно, до дрожи в коленях. Любила так, что я, их дочь, становилась невидимкой. В ее идеальном мире не было места для девочки с книгой на лестнице, для ребенка, который плакал слишком громко и смеялся невпопад. Она мечтала о голубоглазой блондинке – хрупкой, как фарфоровая кукла, точной копии себя. Но судьба сыграла с ней злую шутку: вместо зеркального отражения она получила меня.

Свою власть она строила на контрастах: мягкие округлости тела и стальная воля, любовь к сладкому и ненависть к слабости, восхищение грубой силой мужчин и презрение ко всему, что не блистало. А я не блистала. Я была тенью в ее ослепительном мире, страницей, которую она торопливо перелистывала, чтобы скорее добраться до главного – до него. До Уильяма Джонсона.

Ее Олимп был выстроен из денег, страха и обожания. И я с детства знала: богиням не нужны дочери. Им нужны поклонники.

Но жизнь сыграла с ней злую шутку: и вместо фарфоровой куклы Барби, холодной и безупречной, ей досталась я.

У меня темно-каштановые волосы, карие глаза которые менялись в зависимости от освещения, если освещения было недостаточно они выглядели устрашающе , в такой тьме что была в них, невозможно было разглядеть зрачка , они были словно пуговицы, но, когда их озарял солнечный свет , они были многогранны словно камень , орехово-медовый , а если я была спокойна и сидела в отцовской библиотеке, то мои глаза напоминали ту самую библиотеку, книжные полки , умиротворение, глубокое познание, и запах сливы с бабушкиного сада, они выражали столько теплоты, что могли растопить самое ледяное сердце.

Но, к сожалению, этого было недостаточно.

Ребенок, внутри меня, разрывался от любви в те редкие моменты, когда мама погружала меня, в свои нежные объятия. Когда, ее персиковые губы касались моего лба или моих щек. Я бы отдала все что имею сейчас , чтобы хоть на миг оказаться там . Раньше, я крепко хваталась за такие моменты и растягивала их как можно дольше. А сейчас, единственное ,что я делаю это забочусь об отце и отправляю цветы, к холодному камню на котором высечено ее имя.

Мистер Джонсон, запихивает последний чемодан в багажник. За два года, я научилась не распаковывать вещи – зачем, если через месяц снова придется бежать? Мы могли бы летать на частных джетах, жить в пентхаусах Беверли-Хиллз, но нам нельзя светиться.

Ирония в том, что мой клатч стоит как год аренды в мотеле, а часы на моей руке – целая квартира. Но иногда приходится спать на жестких матрасах с запахом плесени и слушать, как по крыше стучат тараканы.

Если только…

Если только это не светские пирушки . Тогда отец надевает смокинг за десять тысяч, а я – платье, от которого у всех перехватывает дыхание. А после – его любимая игра. Пока его «друзья» пьянеют от шампанского, он трезвеет с каждой победой. Он уже обобрал половину элиты Лос-Анджелеса.

Сажусь за руль своего кроваво-красного «Вейрона» – подарка за прошлый выигрыш. Кожа сидений холодно прилипает к обнаженным плечам.

Отец уже на пассажирском месте, без остановки болтая по телефону о вложениях в недвижимость. На заднем сиденье – Багс, наш пес, давно привыкший к переездам.

– Дорогая, это идеальная сделка. Резиденция Лукаса – наш билет к тихой жизни. Уверяю, мы осядим там надолго.– Его рука тяжело ложится на мое плечо. Я не верю. Я знаю, чем это закончится. Он снова увлечен разговором. В динамиках – визгливый голос Эвэрли, его помощницы:

– Мистер Джонсон, отправляю документы факсом! Покупка гениальна, а знакомство с Грэнхолмом – золотая жила!

Но если бы она знала.

Грязный секрет

Эвэрли даже не догадывается, что ее обожаемая старшая сестра Лора спит с моим отцом. Я видела. Офис в Нью-Йорке. Полумрак. Его пальцы впиваются в ее бедро под юбкой-карандашом. Лора – женщина, которую невозможно не заметить : рыжая, сероглазая, с неестественно белыми винирами. Когда она улыбается, ее тонкие губы растягиваются, как у куклы.Жутко.Если бы Эвэрли узнала, что ее сестра трахается с боссом на ее рабочем столе, она бы сошла с ума.

Мы мчимся по шоссе. Отец строит планы. Я сжимаю руль.

Сегодня вечером:

Лукас Грэнхолм. Фальшивые улыбки. Игра, где ставка – наша жизнь. Я надену самое дорогое платье. Буду смеяться над плоскими шутками старых козлов. Как всегда.

Возвращаясь к дороге, она обещает быть длинной , растянутой в 300 минут, мне нравится переводить часы в минуты, отнимать каждый раз по 60 минут от исходного времени, дает голове немного остановить поток навязчивых мыслей.

По приезду, у меня не будет времени отдохнуть или спокойно поесть . Отец, запрещает мне обедать и ужинать в день светских пирушек , обед, он исключает чтобы мое платье село идеально по фигуре и не вываливался живот, а ужин, потому что ,мне могут подсыпать что-то в еду, напитки я пью строго с бутылки которую открыли при мне и никогда не пью шампанское с подноса официанта. Если мне понадобится уборная, я буду вынуждена допить все содержимое бокала , и только потом я смогу отлучится. А если к моему возвращению, мой бокал наполнится, то я ,больше никогда не прикоснусь к нему.

– Кто они ? И почему так любезно принимают нас ? – За все время, я поняла, что если влиятельные люди оказывают тебе помощь, ты либо нужен им для определенных целей, либо тебя хотят устранить. И любезность незнакомого мне человека ,вызывала тревогу .

– Лукас Грэнхолм – наследник империи, выстроенной его дедом, Генри Грэнхолмом. Тот самый великий человек, чья железная воля и безжалостная расчетливость превратили их имя в символ власти и богатства. Но за фасадом золотой жизни скрываются ледяные отношения в семье. Лукас и его брат Ллойд – будто два полюса: один здесь, в самом сердце их корпоративной крепости, другой – за три тысячи миль, в Сан-Франциско, будто намеренно отгородившись от всего, что связано с фамилией Грэнхолмов .– Это все что узнала Эвэрли.

Его пальцы резко поднимают мой подбородок, заставляя встретиться с его взглядом. Внезапно в его глазах – только холод. Безжизненный, как сталь. Что-то в его тоне заставляет меня содрогнуться.

– Эмили, сегодня ты должна покорить всех как только переступишь порог, я надеюсь на тебя.– Он задирает мой подбородок еще выше, а потом ,резко опускает его. Моя голова падает вниз, как у марионетки, у которой перерезали нити. Безвольно, бездушно. В этот момент я – всего лишь кукла-чревовещатель, брошенная кукловодом. Тело еще держится, но внутри – пустота…

" Я обязана притворятся , вливаться в общество этих ужасных людей, у которых руки, по локоть покрыты кровью. Деньги, заработанные на играх , проституции , запрещенных веществах, рабстве, продажи людей. По большому счету, на моем пути, встречались лишь несколько людей, которые смогли своим трудом пробраться туда . Но ,они, были изгоями ,потому что отрицали и не хотели жить по их принципам"

Массивные, кованые ворота, медленно распахиваются перед нами, пропуская наш автомобиль на территорию, напоминающую скорее декорации к фильму о недосягаемой роскоши. Светильники, встроенные вдоль идеально ровной дороги, отбрасывают мягкое золотистое сияние на подстриженный до миллиметра газон.

У парадной лестницы нас встречает дворецкий. "Нельсон" – гласит бейдж на его безупречно отутюженном фраке. Он кланяется с той почтительной теплотой, которая бывает только у слуг, мечтающих проработать в доме до седых волос. Жаль, он не знает, что мы, скорее всего, исчезнем отсюда раньше, чем успеет выцвести краска на его лакированных туфлях.

– Добро пожаловать, мисс Эмили, сэр.... – он протягивает руку моему отцу.

Его голос звучит как старинное вино – выдержанно, благородно. За его спиной высится вилла: первый этаж – панорамные окна, за которыми угадывается мрамор и хрусталь, второй – поскромнее, но не менее изящный. Каменная кладка стен, бассейн, сверкающий в лучах заката… Настоящий рай.

Особенно после того дома.

Три месяца в сером, ничем не примечательном особняке с протекающей крышей и ржавым барбекю во дворе. Не то чтобы он был ужасен – просто недостоин человека с именем моего отца. Но мы залегли на дно. Потому что, согласно информации одного из очень надежных источников, на нас объявлена охота.

Мы входим под руку – редкий жест, почти театральный. Отец мягко беседует со мной, его голос звучит ровно, с правильными интонациями заботливого родителя. Публике ведь нужен спектакль, не так ли?

– Тебе нравится твоя комната, дорогая?

– Она прекрасна, спасибо.

Мой ответ такой же отрепетированный, как и его вопрос.

Настоящую любовь он давно заменил деньгами. Если бы я попросила провести с ним вечер, он просто откупился бы – очередным бриллиантом, очередным платьем.

На втором этаже мы расходимся: он – в комнату в дальнем крыле, я – в комнату с балконом. Мне нравится, когда ночной ветер гуляет между шелковых занавесей. Хотя бы он дышит рядом, когда мне не хватает воздуха.

Служанка уже забирает мое вечернее платье – его нужно отпарить до идеального состояния.

Душ. Стайлер, закручивающий волосы в мягкие, блестящие волны. Легкий макияж – будто я не старалась, но выгляжу безупречно.

На мне: "Голое" черное платье – полупрозрачное, облегающее, с высокими шортами и топом. Туфли-лодочки – классика, но такие, от которых звенит в висках. Парфюм Kilian "Rolling in Love" – сладкий, с нотками миндаля и сливок. Передние пряди – за уши. Клатч от Dolce & Gabbana, усыпанный камнями, в нем – петличка. На всякий случай.

Каблуки отбивают четкий ритм по мрамору холла. Звук уверенности. Звук женщины, которая знает себе цену. Платье обтягивает каждую линию тела. Топ чуть маловат – грудь приподнята, будто готовая к бою. Я никогда не выглядела лучше. Тело дрожит от адреналина – так бывает перед важными играми. Сегодня я увижу их.

Грэнхолмов.

Отец уже ждет в лимузине. Дворецкий открывает дверь с почтительным поклоном.

– Приятного вечера, мисс. —Я улыбаюсь.

Спектакль начинается.

– Ты как всегда сногсшибательна! – Отец восхищенно окидывает меня взглядом, и в его глазах я вижу то самое сладострастное самолюбование – он гордится не мной, а собственным отражением во мне.

– Если Лукас не обратит внимание, то он глупец! – Его губы растягиваются в отвратительной ухмылке. Сегодня он облачен в серый костюм, от которого веет холодной расчетливостью, лакированные туфли блестят, как лезвие. Но мой взгляд цепляется за запонки – мамины.

Он носит их, будто тень вины. С виду – каменная маска, но я-то знаю: в его груди зияет дыра, и имя ей – Айрин.

– Я обязательно должна ему понравиться?– Мои брови сходятся на переносице. – Раньше таких условий не было.

– От этого зависит наше пребывание здесь, глупышка. Если хочешь жить в этом доме, а не в мотеле – сделаешь все, чтобы угодить ему. – Его голос звучит, как скрежет металла.

– И кстати… Для нашей безопасности я попросил Нельсона припарковать твою машину у Грэнхолмов.

– Отлично! – я прошипела сквозь зубы.

Я знаю этот взгляд, который он метнул в меня. Каждый раз, когда отец боится опозориться, его глаза наполняются ненавистью.

Иногда я думаю: смогу ли я когда-нибудь полюбить своих детей, если сама понятия не имею , что такое любовь?

Лимузин останавливается у ворот.

Меня начинает бить дрожь . С чего бы это ? Позже я пойму что мое тело посылало мне сигналы к бегству.

Дворецкий открывает дверь отцу, а тот галантно пропускает меня вперед. На пороге нас уже ждет Генри Грэнхолм.

Высокий, худощавый, с лицом, высеченным из гранита. Он протягивает руку отцу, а тот дружелюбно пожимает ее, они улыбаются глядя друг на друга , словно голодные львы, когда больше не остается ничего живого вокруг и они вынуждены съесть друг друга.

Готов ли этот влиятельный мужчина, проиграть половину своего состояния отцу ? Я сомневаюсь , и если победа окажется на нашей стороне, то нам снова придется прятаться .

В моей голове проносятся тысячу мыслей. Кто страшнее, ты или твой внук? Кого я буду бояться , следующие пол года ,пока вы не потеряете наш след, а мы не найдем более влиятельных союзников?

Сейчас этот мужчина принимает нас в своем доме и продает нам свою недвижимость в слепой вере в то, что, это сможет остановить моего отца, который и здесь успел провернуть свои темные делишки с недвижимостью. Его юристы хорошо работают и уже записали этот дом на подставное лицо , и в случае нашего стремительного отъезда , дом в поместье Грэнхолм, не станет для них гарантом того что мы останемся здесь. Этот дом улетит с аукциона в тот же день, а от нас и следа не останется.

Не каждый влиятельный человек, хочет расставаться со своими деньгами , но каждый влиятельный человек игрок . Они любят азарт , это будоражит их кровь , как запрещенные вещества, попробовав однажды сыграть на все что у тебя есть, или хотя бы половину того что имеешь, на меньшее уже не согласен, вдруг, сегодня удача окажется на твоей стороне и ты сможешь выйти победителем? Это слишком сладостная победа от которой никто не сможет отказаться , даже если это буквально ,будет стоить ему жизни.

Генри подхватывает мою руку и касается тыльной стороны моей руки своими губами. Это заставляет меня вырваться из бушующего потока мыслей и вспомнить где я.

****

Когда становишься пешкой , совершенно неважно кто съест тебя первым король или ферзь.

– Вы просто чудесны, Эмили. Очень рад нашей встрече. Я буду признателен, если вы примете предложение моего внука Лукаса. Он ждёт вас в холле.

Генри отпускает мою руку, и в ноздри ударяет резкий запах его парфюма – тяжёлый, с примесью табака и чего-то дорогого, но удушающего. Словно он нарочно вылил на себя полфлакона, чтобы перебить все остальные запахи вокруг. Или, может, чтобы поскорее отделаться от меня – его движения торопливы, взгляд скользит мимо, а губы растянуты в формальной, ледяной улыбке.

Я кладу свою руку поверх его, как положено воспитанной леди, хотя внутри всё сжимается от этого притворного дружелюбия.

– Благодарю за тёплый приём. – Мне хочется спросить, что за предложение у Лукаса, но Генри резко перебивает мою мысль, широким жестом указывая на дверь.

– Прошу.

Теперь я знаю, как выглядит его отвратительная ухмылка. Что ж, спасибо ему за честность – хотя бы сразу дал понять, чего стоят его любезности.

Дверь распахивается, и в холле передо мной возникает мужчина. Высокий, с плечами, которым, кажется, тесны даже дверные проёмы. Рубашка на нём действительно мала – ткань натянута так, что под ней проступает рельеф мышц, и я невольно вспоминаю свой собственный топ, который сейчас кажется ещё более обтягивающим.

Лукас.

Темно-русые волосы, нарочито растрепанные, будто он только что провел по ним рукой, создавая иллюзию небрежности. Густые, чуть сдвинутые брови обрамляли глаза – не просто зеленые, а ядовито-изумрудные, как разломленный флакон с эссенцией. Даже в полумраке холла они горели неестественным, хищным светом. Его взгляд был тяжелым, сканирующим, как луч радара, выискивающий слабые места в броне. Пухлые губы слегка приоткрылись – не для улыбки, а словно ловушка, готовая захлопнуться на первом же неверном слове. Он склонил голову набок, изучая меня с притворным, ледяным любопытством коллекционера, оценивающего новый экспонат. Он молод – лет двадцати семи, не больше. Атлетичное телосложение, резкие скулы, челюсть, очерченная как клинок, – все это было безупречной упаковкой для нечто опасного. Персонаж с глянца, да. Но глянец был обманчив. В его взгляде таилась бездонная глубина расчетливого ума, заставлявшая кожу покрываться мурашками предчувствия. Я замерла, инстинктивно ощутив себя под прицелом. Он наблюдает. Я пытаюсь не дрогнуть под этим взвешивающим, раскладывающим по полочкам взглядом. Мы молчим. Он ведет эту тишину, как дирижер, нагнетая напряжение.

И вдруг – его зрачки резко расширились, ловя момент, когда наши взгляды наконец скрестились, словно клинки. По спине пробежала острая, как лезвие, дрожь. В животе разлилось коварное, обжигающее тепло – не влечение, а тревожный сигнал организма, попавшего в силки.

– Мое имя Лукас, Лукас Грэнхолм – произнес он, и его низкий, хриплый голос обволок меня, как густой, одурманивающий дым. Будем знакомы. – Фраза прозвучала не как приветствие, а как заявление прав собственности. Волна мурашек накрыла кожу – не от восторга, а от первобытного страха перед этим гипнотическим тембром.

Он взял мои пальцы не как джентльмен, а как фехтовальщик, проверяющий хватку противника. Его губы коснулись кожи мимолетно, холодно, как поцелуй змеи. Вежливая улыбка тронула его рот, но она так и не добралась до его глаз – там по-прежнему бушевал расчетливый изумрудный лед. Мне потребовалось усилие воли, чтобы вырвать руку из плена собственного оцепенения и протянуть ему. Слишком медленно. Слишком уязвимо.

– Эмили, приятно познакомиться, – мои слова прозвучали чуть хрипло. Я машинально поправила волосы – бессознательный жест защиты, щита. И снова встретилась с его взглядом. Он ждал этого. Играл.

– Если ты не против, я бы хотел показать дом – произнес он, и его глаза медленно, оценивающе скользнули сверху вниз по моему телу. Это был не взгляд мужчины. Это был взгляд тактика, сканирующего поле боя, ищущего опорные точки, слабые звенья в обороне. Вес, форма, реакция – все фиксировалось, анализировалось, заносилось в досье. "Внимательно изучает", – пронеслось в голове. Слишком внимательно. Слишком… профессионально. Он наблюдателен не просто так. Он – мастер чтения людей, редкий тип, который видит не слова, а импульсы под кожей. Обмануть его? Безнадежно. Ввести в заблуждение? Невозможно. Он держит тебя постоянно на мушке своего пронзительного, всевидящего сознания. И это знание сжимало горло ледяным кольцом.

Особняк Грэнхолмов – это гигантское каменное чудовище, выросшее среди вековых сосен. Его фасад облицован темным гранитом, в котором при свете луны проступают кроваво-красные прожилки. Высокие стрельчатые окна, словно глаза хищника, следят за каждым, кто осмелится приблизиться. Массивные дубовые двери с коваными узорами – открываются с глухим стоном, будто дом неохотно впускает гостей. Мы удаляемся дальше от просторного холла с черно-белым мраморным полом, выложенным в виде шахматной доски. Над моей головой люстра из хрусталя и черненого серебра бросает холодные блики на стены, обитые темно-бордовым шелком. Мы проходим в длинный коридор, по каждому краю коридора расположены широкие двери. Лукас объясняет историю этого дома и год его постройки, из коридора мы перемещаемся на развилку. Лукас указывает рукой вправо.

– Там наш зимний сад, зимний он потому что цветы цветут там круглый год. Он отпирает стеклянную дверь большим ключом и кладет его себе в карман.