Ничья в крови

Именно здесь, в этой царственной тишине библиотеки, под вой ветра, который забирался в дымоходы и выл в трубах особенно жалобно, почти по-человечески, меня настигали самые навязчивые видения. Скрип половицы за спиной заставлял оборачиваться. Мне чудилось, что я слышу его шаги – тяжелые, мерные, неумолимые. Они эхом отдавались в пустых коридорах, приближаясь к дубовым дверям библиотеки. Сердце замирало, а потом начинало бешено колотиться. Я задерживала дыхание, впиваясь взглядом в ручку двери, ожидая, что вот-вот она плавно повернется, дверь откроется беззвучно, и он появится на пороге. Высокий, как угроза, опасный своей сдержанной мощью, невыносимо притягательный в той холодной, сконцентрированной ярости, что всегда висела вокруг него как грозовое облако. Он просто стоял бы, смотрел, и весь воздух в комнате вытягивался бы, как из проколотого баллона.

Я ненавидела эти моменты слабости. Ненавидела себя лютой ненавистью за то, что мое тело, мой разум предательски цеплялись за его образ. За то, что до сих пор, с болезненной четкостью, помнила, как его большие, сильные пальцы переворачивали страницы «Фауста» – небрежно, почти разрушительно. Как его низкий, глуховатый голос, когда он изредка просил прочесть что-то еще раз или спрашивал о смысле , заполнял эту самую библиотеку в особняке Грэнхолмов, наполняя ее не звуком, а напряжением, словно вибрацией стали.

В глубине души я не была уверена, хочу ли я убежать, когда это произойдет.

Я всегда была такой. Слишком странной. Слишком ищущей то, что другие называли опасным или холодным.

В детстве у бабушки жила кошка – серая, с желтыми глазами и репутацией злобного создания. Все боялись ее, говорили, что она никого не любит, что царапается и шипит на каждого, кто осмелится приблизиться. Но я… я видела в ней что-то другое.

Я подходила медленно, не навязываясь, протягивала руку и ждала. И та самая «злая» кошка вдруг прижималась к моим ладоням, мурлыкала, терлась мордой о мои пальцы, будто признавая: «Ты – особенная. Только тебе я позволю это».

Взрослые удивлялись, а я… я чувствовала себя избранной.

И теперь, спустя годы, я ловлю себя на том, что снова ищу то же самое.

Лукас.

Он – та же злая кошка. Тот, кто рычит на весь мир, но… иногда смотрит на меня так, будто я единственная, кто может подойти близко.

И это сводит меня с ума.

Потому что я знаю – это неправильно. Потому что он жестокий убийца. Потому что он принадлежит Грэнхолмам.

Но когда он входил в комнату, и все замирали, а его взгляд скользил только по мне…

Когда он читал вслух, и его голос, обычно такой ледяной, вдруг становился глубже. Когда он осторожно касался меня.

Когда он стоял в дверях, не приближаясь, но и не уходя…

Я чувствовала то же самое, что и тогда, с той кошкой.

«Ты – особенная. Только тебе я позволю это».

И я ненавидела себя за то, что мне это нравилось.

Ненавидела, что мне хотелось снова увидеть, как он сжимает кулаки, когда рядом Ллойд.

Ненавидела, что я запомнила, как пахнет его кожа – дымом, железом и чем-то неуловимо горячим, несмотря на весь его холод. Но больше всего я ненавидела то, что… Если бы он сейчас вошел в эту комнату… Я не уверена, что хотела бы убежать. Потому что часть меня все еще хочет верить, что я – та единственная, кому он позволит прикоснуться. Даже если это неправда. Даже если это убьет меня. Я боюсь его. Боюсь его рук, которые могут сломать мне шею одним движением. Боюсь его голоса, когда он шепчет цитаты из «Фауста» в темноте. Боюсь того, как он смотрит на меня. Но больше всего я боюсь дня, когда он перестанет смотреть вообще. Потому что тогда я пойму – я никогда не была особенной. Я была просто еще одной игрушкой в доме Грэнхолмов.

А он…

Он просто еще один монстр, которого я безумно хотела приручить.

В один из дней , Мейсон быстрыми шагами залетел в комнату.

– Тебе тоже пора уезжать, – сказал он.

– А как же ты? Что они сделают с тобой? – Я схватила его теплые руки своими холодными.

– Со мной все будет хорошо, я умею заметать следы. Эми, у нас есть часа два до того, как они будут здесь. – Он крепко прижал меня к себе. – Не теряйся, звони мне, хорошо? На тот телефон, который я тебе дал.

Я кивнула.

Он дал мне деньги и ключи от машины.

– Куда поедешь?

– Далеко.

Я не знала, куда еду. Просто села за руль и поехала.

Дорога была пустой. Лес сменился полями, потом горами. Я открыла окно, и ветер рвал мои волосы.

Я остановилась на заправке где-то посреди ничего. Купила кофе и сигареты.Стояла у машины, курила и смотрела на звезды. Он где-то там.

Злой.

Холодный.

Мой монстр.

И я…

Скучала по нему.

Три дня я ехала без остановок. Три дня, пока лес не сменился равнинами, а равнины – соленым ветром с моря.

Машина Мейсона сдала на последнем подъеме, двигатель захлебывался, будто умолял об отдыхе. Я оставила ее на краю обрыва, ключи в замке зажигания, двери незапертыми. Пусть кто-нибудь украдет.

Прибрежный городок встретил меня туманом и запахом рыбы. Я шла по пустынной набережной, волосы слиплись от морской соли, свитер Лукаса – теперь мой единственный багаж – пах дождем и бензином.

«Он уже ищет», – шептал мне разум.

Но здесь, где волны бились о камни с такой яростью, будто хотели стереть берег в порошок, это казалось невозможным.

Я заселилась в мотель и начала активно искать жилье. Я хотела начать жизнь с чистого листа. Ту жизнь, о которой я всегда мечтала, но, к сожалению, такая важная часть, как семья, утрачена навсегда.

Тех денег, которые отдал мне Мейсон, должно хватить, чтобы снять домик возле леса, подальше от людей и глаз, которые могут меня узнать. Я обвела в кружок номер телефона хозяйки этого домика и отправилась на ресепшен, чтобы позвонить.

Трубку взял молодой мужчина, риелтор. Мы договорились о встрече. Сегодня в полдень я, возможно, обзаведусь жильем самостоятельно. Ну а потом я буду в поисках работы и спокойной жизни.

Палящее солнце обволакивало городок, когда я вышла на крыльцо мотеля. Воздух пах солью и гниющими водорослями. Таксист – пожилой мужчина с потрескавшимися от морского ветра губами – молча кивнул, когда я назвала адрес. Машина пахла сигаретами и рыбьим жиром.

– Вы новенькая в наших краях? – спросил он, бросая на меня оценивающий взгляд через зеркало.

Я лишь пожала плечами, прижимая к груди единственную сумку.

Дорога петляла между холмов, дорога была не близкой , я смотрела в окно пока не задремала, а когда таксист разбудил меня я увидела аккуратно выложенную асфальтную дорогу , с красивым газоном , ряд одинаковых домиков с потемневшими от влаги фасадами. Риелтор – молодой человек в слишком дорогом для этого места костюме – уже ждал у калитки.

– Мисс Уильямс? – Его голос звучал неестественно громко в этой тишине.

Я кивнула, доставая телефон. Фальшивый паспорт на экране выглядел достаточно убедительно. Риелтор лишь мельком взглянул, его пальцы нервно постукивали по планшету.

– Отличный выбор! Полная приватность, соседи не беспокоят… – Он говорил слишком быстро, открывая дверь ключом с ржавым брелоком.

Дом встретил меня запахом старой древесины и затхлости. Солнечные лучи, пробивавшиеся через пыльные шторы, освещали парящие в воздухе частицы пыли. Я медленно прошлась по первому этажу: кухня с потертым линолеумом и старомодной плитой, гостиная с камином, где паутина свисала с дубовой балки. Панорамное окно, заросшее плющом, сквозь которое виднелся неухоженный задний двор.

– Вода горячая, электричество исправно, – риелтор щелкнул выключателем, и люстра с тремя уцелевшими лампочками осветила лестницу на второй этаж.

Спальни были маленькими, с потрескавшимися обоями. Я выбрала ту, где кровать с железным изголовьем стояла прямо под слуховым окном. Матрас прогнулся под моим весом с жалобным скрипом.

– Беру, – сказала я, доставая пачку банкнот.

Мужчина довольно улыбнулся, схватил документы и, крикнув «До свидания», скрылся за дверью.

Я отодвинула пыльную занавеску на втором этаже, когда машина риелтора заехала за поворот, и опустилась на кровать. Тишина давила на уши. Где-то за стеной капал кран. Ветви старого дуба постукивали по крыше.

Я провела ладонью по свитеру, чувствуя, как слезы катятся по щекам. Этот дом должен был стать новым началом, но в его стенах я слышала эхо шагов Лукаса по коридорам особняка Грэнхолмов.

На заднем дворе ветер шевелил высокую траву. Старое барбекю, покрытое ржавчиной, которое я никогда не буду использовать, стояло на террасе. План мести зрел в моей голове, как ядовитый плод. Я знала – однажды они заплатят за все. За отца. За мать. За каждую слезу, которую я пролила в их проклятом особняке.

Но сначала мне нужно было научиться выживать в этом новом мире. Без охраны. Без слуг. Без отца. Без… него.

Чуть позже я стала ощущать осеннюю прохладу. Я даже и не заметила, как заканчивается лето. Я принесла дрова из постройки на заднем дворе и разожгла камин, наблюдая, как пламя лижет сырые дрова. Дым щипал глаза, но я не отводила взгляда. Дом находился в 80 км от мотеля. Там было влажно и душно, шумели волны, но здесь – острые горы и уже по-осеннему прохладно. Мне нужны вещи, я не смогу ходить в свитере Лукаса вечно. Но у меня нет денег даже на еду. И нет машины. С утра у меня будет много дел.

Ночь опустилась на дом, когда я наконец легла в холодную постель. Я свернулась в позу эмбриона, обхватила свои холодные ноги и, прорыдав какое-то время, даже не заметила, как провалилась в сон.

Глава 7 Лукас

Я искал Эмили слишком долго. Слишком долго.

Каждый день, каждый час, каждая проклятая секунда – я чувствовал, как эта охота разъедает меня изнутри. Я не знал, кто ей помог сбежать. Не знал, кто был её сообщником. Но с того момента я перестал доверять вообще всем в этом доме.

Генри, в своём бесконечном стремлении доказать мне, что я ничто без его контроля, сделал Кайла моим старшим охранником. В знак верности. В знак наказания.

Я отрезал ему палец.

Генри наблюдал, его глаза блестели, как у старого хищника, который наконец-то загнал молодого волка в угол. А Ллойд… Ллойд схватил отрубленный палец и положил себе в рот. Больной. Ублюдок.

Кайлу обработали рану. Он не кричал. Не дрогнул. Просто смотрел на меня пустым взглядом, будто уже давно понял, что в этом доме нет места для боли, если она не приносит удовольствия другим.

И теперь я смотрел на него иначе. За эти недели поисков мы стали… ближе. Но он знал. Знает. Что я задушу его той же рукой, которой кормлю, если хоть на секунду усомнюсь в его верности.

Ллойд… Он продолжал провоцировать. Подначивал Генри, шептал ему на ухо: «Найди Эмили. Убей её на его глазах. Чтобы он не превратился в её пса».

Я всё слышал. Я всегда слышал.

Но я ещё нужен этой семье. В конце концов, кто, если не я, будет так жестоко убивать наших врагов? Даже Кайлу это было слишком. Он уходил. Я видел животный страх в его глазах.

Обычно после убийств охрана избавлялась от тел, а я оставался пустым. Резкий выброс адреналина давал эйфорию – но лишь на первые минуты. А потом…Мерзость. От себя. От них. От всего этого.

Но за это время я успевал убить и изувечить. Моё нутро ещё долго восстанавливалось после убийств. Раньше я получал удовольствие от этого, но после того, как в моей жизни появилась Эми, во время убийств я чувствовал вину. А после – волна агрессии накатывала с такой силой, что я не мог управлять ею. Вина. Стыд. Отрицание. Агрессия. Всё смешивалось. Мне было стыдно, что я такой. Мне было противно.

И я ненавидел всех, потому что ненавидел сам себя.

Я старался держаться подальше от неё, чтобы она не видела во мне своего спасителя. Чтобы она не питала ложных надежд, что я вытащу её отсюда, – потому что сам с трудом смогу выбраться.

В последние дни, когда она была ещё здесь, я не мог слышать её голос. Потому что каждый раз, когда она начинала читать вслух, я хотел приблизиться. Хотел коснуться её бархатной кожи. Хотел снова почувствовать вкус её губ.

Ведь только эта полутораметровая девчонка видела во мне человека – хоть и называла меня монстром.

Я замечал её дрожь, когда я был рядом. Слышал их разговор с миссис Майлз, когда та сказала, что Эми что-то меняет во мне. Эми лишь мило краснела.

Я запрещал себе любить – ведь это бы означало, что я проклят. А если я проклят – значит, слаб. А если я слаб – значит, я уже покойник.

Готов был сделать пересадку сердца, если бы дело было только в этом. Я знал: будь у меня новое сердце, оно бы так же предательски прыгало и ломало мне ребра при виде неё.

За это я ещё больше ненавидел Генри – этого старого паука, плетущего паутину из наших жизней. За то, что он превратил нас в монстров.

Ненавидел Ллойда – своего кровного брата, который давно перестал быть человеком. За то, что он рад этому.

Он – моя кровь. Та же наследственность, тот же яд в жилах. И этот яд в нас обоих Генри отравил еще в детстве. Только по-разному. Дедушка всегда смотрел на меня, Лукаса. Я был его любимцем, его проектом, его главной мишенью для "ломки". А Ллойд? Ллойд был нелюбимым внуком. Тенью. Генри едва удостаивал его вниманием, разве что чтобы указать на его место где-то ниже моего.

И это… это его сожрало изнутри. С детства. Там, где я видел силу и независимость (пусть и выкованную под ударами Генри), он видел лишь поводок… который ему так и не дали в руки! Он не просто служит Генри теперь – он наслаждается своим рабством, как извращенец. Весь его гной, вся детская агрессия и ненависть, копившиеся годами в тени моего "привилегированного" положения, нашли выход вот в этом. Он десятилетиями ждал момента, чтобы воткнуть нож в мою спину. Чтобы доказать Генри, что я, его золотой внук, Лукас, – ничего не стою. Что он, Ллойд-невидимка, достоин большего!

Для него похвала хозяина – слаще любой свободы, любой победы. Это его трофей, его долгожданная подачка после лет забвения. И самое мерзкое – он возненавидел меня именно за то, что я отказался надеть этот позорный ошейник. За то, что я, даже будучи сломанным дедом, не стал вылизывать сапоги в надежде на крохи внимания, а вырвал свою долю власти сам! Он ненавидит меня за то, что я получил то, чего он так жаждал (внимание Генри), но получил не так, как он – не через пресмыкательство, а через силу и бунт, пусть и искаженный. Его путь – это месть мне и доказательство деду, что он ошибался.

Эмили… Она стала его навязчивой идеей не только потому, что это моя слабость. А потому, что в ее глазах – тех самых, где когда-то был страх, а теперь зажглась своя собственная сила – он видит мое презрение. Видит живое доказательство того, что можно не сломаться. Можно не стать подонком. И особенно невыносимо для него то, что Эмили видит меня – того, кого Генри ломал больше всех, кого он выделял! – и все еще находит во мне что-то, что не сломалось до конца. И это невыносимо для того, кто добровольно встал на четвереньки, лишь бы получить свою порцию "внимания". Разрушить ее – значит доказать себе, что мой путь, моя гордость, моя непохожесть на него – иллюзия. Что все в этом мире в конце концов пресмыкаются. Что даже я, любимчик, в итоге паду, как пал он, нелюбимый внук. И он будет лизать руку Генри, ударившую его, лишь бы получить шанс втоптать в грязь и Эмили, и вместе с ней – последнее напоминание о том, что он когда-то был мне братом, и о том, что его детская зависть и мечта доказать деду свою "ценность" привели его лишь в грязь у ног тирана.

Я стал тем, кем должен был стать.

Но Эмили… Она посмела сбежать.

И теперь я не знаю, что ненавижу больше – их… Или себя за то, что до сих пор не нашёл её.

Всё это время, пока я искал Эмили, Генри начал отправлять Ллойда на те задания, с которыми я не справлялся. Потому что я не убивал женщин. А Ллойд – мог. И делал это с наслаждением.

Теперь в нашем доме появилась новая традиция. И началась она с Эмили. На каждом празднике. На каждом банкете. Ллойд и Генри приказывали подвешивать девушек. Мучить.

Я не ходил на эти мерзкие представления. Для меня это было табу. Я не мог долго смотреть на это.

Думаю, когда Генри совсем поседеет от времени, он будет требовать наследников. Но я не думаю, что кто-то будет рад родить Ллойду. Влиятельные девушки давно знают, кто он такой и на что способен. Разве что найдётся такая же больная, как он.

И тогда, думаю, я отойду на второй план. Я просто исчезну. Не смогу смотреть, как Ллойд будет ломать собственного сына.

Теперь каждый раз, когда в нашем доме появлялись гостьи, я находил миссис Майлз в слезах в саду. Она тосковала по Эмили.

Я обещал ей вернуть её.

Но миссис Майлз повела себя очень странно. Она резко взглянула на меня с таким страхом и отчаянием в глазах, а потом быстро протараторила:

– Сынок, не возвращай её туда, где ей смогут навредить.

Она положила свою руку поверх моей и заплакала. Я переборол желание обнять её и просто по-дружески провёл по плечу.

Эта женщина вырастила меня. Тайком делала мне вишнёвое молоко. Сажала со мной цветы. Старалась сберечь во мне всё то, что осталось от матери и отца.

Но девушкам, которых приводили в наш дом, повезло меньше Эмили. Ллойд убивал их при всех. Разрывал. Рвал на части.

А Генри смеялся. Смеялся так, будто наконец-то нашёл того, кто заменит его.

Особняк дышал злобой. Стены, пропитанные кровью, шептали проклятия. Воздух был густым от запаха страха и смерти.

Я стоял, сжимая кулаки, и смотрел, как тьма затягивает этот проклятый дом. Скоро. Скоро всё изменится. Или я сгорю в этом аду. Один.

Я часто стал задумываться о том, что больше не могу находиться здесь. Хотел уехать так далеко, чтобы даже окружающие меня люди говорили на другом языке.

Но пока Генри лишь дал зелёный свет на то, чтобы я выбрал любой дом в поместье и жил там.

Цитирую Генри:

– Ты можешь жить в любом доме, сынок. Если тебе надоело быть моей правой рукой.

Он язвил. Бросался ядом, как всегда.

Я знал, что он не оставит это просто так. И не ошибся.

Когда я принёс ему документы, после того как он подписал их, он потушил свою огромную сигару об мою руку.

Я не издал ни звука.

Я понимал, что ещё легко отделался.

Потому что знал его гнев.

В семнадцать лет, когда я стал перечить ему и показывать зубы, он бил меня до тех пор, пока я не потерял сознание. А после кинул меня в колодец, в котором я провёл сутки. Я думал, что умру. Но Генри не дал мне умереть – если бы я умер, урок прошёл бы зря.

Поэтому следующие два месяца мне кололи антибиотики, чтобы я не скончался от воспаления лёгких.

Но это было не самое страшное.

Он выдирал мне ногти. Заставлял снимать скальп. Препарировать тело до костей. Однажды я провёл с трупом сутки в одной комнате. Это всё было наказанием. Он ломал мне ноги и руки. Ломал челюсть. Выбивал зубы.

Поэтому Ллойд и сбежал тогда. Потому что знал: когда Генри закончит со мной, будет его очередь.

Темнота в особняке сгущалась, как старая кровь.

Я стоял у окна, наблюдая, как дождь стекает по стеклу, словно слезы этого проклятого места.

В отражении мелькало моё лицо – бледное, с тенью безумия в глазах. Я больше не узнавал себя.

Каждый день без Эмили был пыткой. Каждый вдох напоминал, что она где-то там, вне досягаемости, а я заперт в этом аду по собственной воле. Потому что если я уйду – кто защитит её, если они найдут её первыми?Ллойд, этот подлый шакал, всё чаще задерживал на мне взгляд. Он чувствовал мою слабость. Улавливал трещины в моей броне.

А Генри…Генри наслаждался этим.

– Ты стал другим, – его голос прозвучал за моей спиной, как лезвие, проведённое по коже.

Я не обернулся.

– Или, может, просто устал? – Он приблизился, его дыхание пахло дорогим виски и ядом. – Ты больше не тот, кем был.

– А ты? – я наконец посмотрел на него. – Ты всё тот же. Старый. Гнилой изнутри.

Его губы растянулись в улыбке, но глаза остались мёртвыми.

– Ты прав. Я не меняюсь. Потому что мне не на что меняться. А ты… – он провёл пальцем по моему плечу, – ты разрываешься. Между тем, кем ты был, и тем, кем хочешь быть.

Я сжал кулаки.

– Я не хочу быть ни тем, ни другим.

– Но ты будешь. – Генри отступил, его тень слилась с мраком коридора. – Потому что иначе ты умрёшь.

Дверь закрылась, оставив меня наедине с тишиной.

Я опустился в кресло, схватившись за голову. Мысли путались, как змеи, душащие друг друга.

Эмили. Ллойд. Генри. Миссис Майлз.

Миссис Майлз…

Её страх. Её слова: «Не возвращай её туда, где ей смогут навредить».

Я вскочил, выбежав из комнаты. Мне нужно было найти её. Сейчас.

Сады особняка были пустынны. Лишь ветер шептал в листве что-то непонятное. Я шёл по тропинке. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из клетки грудной клетки. И тогда я увидел её. Она сидела на скамье, сгорбившись, будто стараясь стать меньше. Её плечи тряслись.

– Миссис Майлз.

Она вздрогнула, обернулась. Её глаза были красными от слёз.

– О, это ты… – голос дрожал.

– Что вы скрываете? – я подошёл ближе. – Про Эмили.

Она замерла, потом медленно покачала головой.

– Ты не должен…

– Я ДОЛЖЕН! – мой крик разорвал тишину.

Она вскрикнула, отпрянув. Я тут же пожалел о своей вспышке, но было поздно.

– Они убьют её, – прошептала она. – Если ты найдёшь её… если приведешь обратно… они убьют её.

Ледяная волна прокатилась по моей спине.

Она схватила мои руки.

– Генри. Ллойд. Они не простят ей побега.

Я знал это. Но не был готов услышать это вслух…

Миссис Майлз снова заплакала. – Но если ей удалось сбежать… оставь её. Пожалуйста.

Я отстранился.

Нет.

Я не мог оставить её. Потому что если не я – её найдут они. Я закрыл глаза, представляя её лицо. Её смех. Её страх, когда она смотрела на меня.

«Монстр».

Да.

Я повернулся, оставив миссис Майлз одну в саду.

Я направился в свой новый дом. Он мало чем отличался от центрального, но в нём не было Генри и Ллойда – и это было большим плюсом. В моём убежище было тихо. Прислуга приходила только во время моего отсутствия. Я не хотел лишний раз сталкиваться с кем-либо. Часто заходил в зимний сад. Садился возле фонтана, проводил рукой по воде. Она отвечала на прикосновение ровными кругами. В нём до сих пор была кровь Эми. Я запретил менять воду. Иногда читал вслух в библиотеке. Но на меня не смотрели глаза, наполненные страхом… или надеждой. Лишь холодная, мёртвая тишина вокруг. Автомобиль я сменил на мотоцикл. Разгонялся до бешеной скорости – этого мне хватало ненадолго. Ездил в соседние города по ночам, пытаясь уловить её аромат. Но ветер лишь доносил до меня осеннюю прохладу и рвал мои волосы.

Я начал снова искать.

Не только Эмили.

Я искал правду.

О своём отце.

Генри всегда говорил, что он сбежал. Что он предал нас. Что он мёртв. Но я больше не верил ни единому его слову.

В старом кабинете, который мы нашли с Эмили, запертом на ключ, я нашёл ещё письма. Пожелтевшие от времени, с надорванными краями. Они были адресованы Айрин – матери Эмили.

«Ты ошиблась, выбрав его. Он слаб. Он не сможет защитить тебя»…

«Ты думаешь, он любит тебя? Он даже не знает, что такое любовь»…

«Я сделаю так, что ты вернёшься ко мне. Даже если мне придётся сжечь весь этот мир»…

Генри любил её .А она его боялась. Она выбрала Уильяма – отца Эмили. И тогда её убили. Двойной удар для Генри. И потеря. Предательство. Я перебирал бумаги, пока не нашёл ещё одно письмо. Не отправленное. Написанное дрожащей рукой.

«Если ты читаешь это… значит, я не смог вернуться. Генри знает. Он убьёт меня, если я попытаюсь забрать вас. Но я не могу оставить вас с ним. Я не могу…»

Подпись: Дэмиен.

Мой отец.

Он не сбежал. Он пытался вернуться.

Мне не составило труда найти его по коротким письмам, что он оставил. Но он шифровался – это старый трюк, который показывала мне мама. На листе ничего не было, пока ты не опустишь его в воду. Генри думал, что это просто пустые листы. Но она научила меня отличать их. И отец тоже знал об этом трюке. И я отправился на его поиски. Один. Я должен был сам поговорить с ним. Не Ллойд. Не Генри. А я. Им не было дела до слабака и труса. Но я всегда хотел посмотреть ему в глаза. Почему он оставил нас? Почему оставил нас на растерзание Генри?

***

Старый маяк стоял на скалистом острове, в двух часах езды от поместья. Я приехал на мотоцикле, оставил его у пристани и сел на паром. Ветер был холодным. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в кровавые оттенки. Я знал, что он здесь. Смотритель маяка. Затворник. Мой отец. Когда паром причалил, я медленно поднялся по узкой тропинке к маяку. Сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку.