ВИТЯзь

Витя остался один на один с набирающим силу огнём и своей унизительной беспомощностью.

– Ну што ж, – пробормотал он, пододвигая к очагу первое полено. – Принято. Я – банщик. С волшебным камъканом, который не работает, и немой помощницей, которая всё за меня делает. Начинается новая глава. И пахнет она дёгтем и поражением.

Он глубоко вздохнул, и густой, смолистый воздух бани впервые показался ему не враждебным, а… сложным. Как и всё в этой новой, абсурдной жизни.

Утро в банных хоромах началось с того, что Витя отчаянно чихал, вытряхивая из ноздрей стойкий аромат дыма, дёгтя и собственной беспомощности. Он провёл ночь, свернувшись калачиком на наименее прокопчённом участке пола, укрывшись охапкой веников, которые кололись и пахли, как новогодняя ёлка, перебравшая глинтвейна. Сон был тревожным и прерывистым – ему снилось, что он заперт в гигантской мультиварке, а снаружи Горыня с Игнатом добавляют в него лавровый лист и перец горошком.

Его разбудил настойчивый стук в дверь – не громовый удар кулаком Горыни, а робкий, почти несмелый. Витя протёр глаза, попытался придать своему лицу выражение хоть какого-то достоинства и открыл.

На пороге стояла высокая, худая женщина в тёмном, выцветшем сарафане. Её лицо было измождённым, а глаза – красными от слёз или бессонницы. Витя узнал её – одна из тех, кто вчера с опаской смотрел на его «камъкан».

– Витязь… – прошептала она, сжимая в руках узелок, от которого пахло свежим хлебом и какой-то травой. – Молю тебя… за помощью…

Витя насторожился. Помощь в этой дыре обычно означала что-то тяжёлое, грязное или то и другое вместе.

– Входи, – буркнул он, отступая вглубь своего дымного царства. – Только предупреждаю, консультация платная. Но так уж и быть, из уважения к… э-э-э… твоему горю. Хлеб принимаю.

Женщина робко переступила порог и опустила узелок на пол.

– Меня Феклой звать. Вдова я. Муженька моего, Степана, медведь задрал прошлой осенью… – голос её дрогнул. – И осталась у меня одна коровёнка, Зорька. Кормилица. А она… она молока почти не даёт. Совсем оскудела. Сил нету. А мне ребятишек кормить… трое их у меня…

Она замолчала, смахнув украдкой слезу. Витя почувствовал себя последним подлецом. Его цинизм дал трещину, обнажив что-то неуклюже-человеческое.

– Так… – сказал он, скуля от сочувствия. – Понимаю. Кризис лактации. Надо её… э-э-э… витаминизировать. Сочными кормами. Может, массаж вымени сделать? Хотя я, честно, не в курсе…

Фекла смотрела на него с таким обожанием и надеждой, что ему стало не по себе.

– Сказывают, ты силой своей можешь… – она замялась. – Нашептать можешь. На плодородие. На достаток. Как кротам тем алмазным нашептал, чтобы корни не грызли…

Витя закатил глаза. Вот черт. Опять эти сказки. Он устало потер переносицу.

– Фекла, я не ветеринар. Я… сказитель. Мои слова – они больше для… общего развития. А не для увеличения надоев.

– Хоть что-нибудь! – взмолилась женщина, и в её глазах плеснулся такой отчаянный ужас, что Витя сдался. Он махнул рукой.

– Ладно, ладно. Приводи свою Зорьку. Я на неё посмотрю. Поговорю с ней. По-витяжески.

Фекла вспыхнула, словно он пообещал ей не молоко, а золотые слитки.

– Спасибо тебе, кормилец! Я её сейчас!

Она выскочила из бани и через минуту вернулась, ведя за верёвку тощую, печальную корову с грустными глазами и обвисшим выменем. Зорька выглядела настолько несчастной, что, казалось, вот-вот расплачется.

– Ну, здорова, бурёнка, – неуверенно сказал Витя, ощущая всю нелепость ситуации. Он подошёл к корове, которая смотрела на него с немым укором. – Слушай сюда. Ты, я смотрю, совсем рухлядь стала. Надо тебя в тонус привести. Энергии добавить. Кальция. Белка.

Он погладил её по боку, и корова безучастно вздохнула.

– Ну что я ей такого скажу? – пробормотал он себе под нос, лихорадочно соображая. – «Молока больше давай»? Так это же прямое указание! А вдруг сработает? А потом ко мне вся деревня с вёдрами повалит! Мне потом доить их всех до скончания века?

Фекла смотрела на него с благоговением, ожидая магических пассов или, на худой конец, заклинания на латыни.

И тут его взгляд упал на мёртвый телефон, валявшийся в углу. И в памяти всплыли дурацкие рекламные ролики, которые он ненавидел всем сердцем, но которые въелись в подкорку намертво.

– А, чёрт с ним! – махнул он рукой. – Раз уж на то пошло… – Он наклонился к самому уху коровы, чтобы Фекла не слышала, и зашептал с самой ехидной, издевательской интонацией: – Слушай сюда, Зорька. «Новый йогурт! Йогурт, который обожают дети! С кальцием и витамином D для здорового роста! Пейте йогурт – и будете здоровы!

Он даже представил себе, как говорит это голосом какого-нибудь закадрового диктора с неестественно бодрой улыбкой. Зорька встрепенулась, её ухо дёрнулось, и она посмотрела на Вито с новым, непонятным интересом.

– Вот и всё, – выпрямился Витя, чувствуя себя полным идиотом. – Я… э-э-э… активировал её внутренние резервы. Теперь всё зависит от её веры в светлое молочное будущее.

Фекла, не слышавшая конкретных слов, но видевшая сам ритуал, упала перед ним на колени.

– Благодарю тебя, витязь! Благодарю! Теперь у моих детушек молочка будет!

– Да не за что, – смущённо пробормотал Витя, отступая. – Только ты, смотри, никому не рассказывай про этот… ритуал. Секретный он. Для избранных.

Фекла кивала так пылко, что, казалось, вот-вот сломает шею. Она поднялась, ещё раз поклонилась и, осыпая его благодарностями, увела свою Зорьку, которая шла заметно бодрее.

Витя закрыл дверь и прислонился к ней.

– Ну вот, Горемыкин, – сказал он сам себе. – Ты достиг дна. Ты шептал рекламные слоганы коровам в бане по-чёрному в какой-то богом забытой дыре. Карьера пошла вверх.

Он махнул рукой, отогнал мрачные мысли и решил, что это был просто ещё один абсурдный эпизод в его абсурдной новой жизни. Он и думать забыл об этом к вечеру, когда с горем пополам пытался приготовить себе похлёбку на тлеющих углях.

На следующее утро его разбудил не просто стук, а настоящий гул голосов у его двери. Он открыл, ожидая увидеть очередь на баню, и обомлел.

Перед его порогом стояла толпа. Вся деревня, кажется. И в центре этой толпы сияла Фекла. А рядом с ней стояла её Зорька. Но это была не та тощая, печальная корова. Это было упитанное, блестящее животное с полным, тугим выменем, которое, казалось, вот-вот лопнет от молока. А рядом стояло деревянное ведро, полное до краёв густого, парного молока.

– ВИТЯЗЬ! – крикнула Фекла, и её голос звенел от счастья. – Смотри! Смотри, что она наделала! С самого утра! Целое ведро! И такое густое, такое жирное! Не молоко – сливки!

Толпа ахнула, загудела. Мужики смотрели на ведро с жадностью, бабы – с завистью и надеждой.

– Это он! – Фекла указала на остолбеневшего Витю. – Он ей нашептал! Силой слова своего! Я сама видела!

Игнат, стоявший впереди толпы, смотрел на Витю с новым, почтительным изумлением.

– Так… – протянул он. – И на коров тоже работает твоя сила? Молочное заклинание?

Витя открыл рот, чтобы сказать, что это чушь, случайность, что корова просто на свежей траве поправилась… Но он видел их лица. Видел веру. И видел полное ведро молока, которое на глазах меняло его статус с деревенского дурачка на могущественного волхва.

– Ну… – сказал он, пытаясь сохранить остатки достоинства. – Это было несложно. Просто активация молочных протоков на метафизическом уровне. С помощью… э-э-э… специальной мантры изобилия.

– Мантры? – переспросил Игнат, и в его глазах зажглись хищные огоньки.

– Да, – Витя почувствовал, как его понесло. Остерегайся кривды? Да ну её. – «Йогурт»! – громко провозгласил он, поднимая руки. – Великое заклинание из моих северных скал! Оно наполняет любое существо силой и желанием давать молоко! Но… – он сделал паузу для драматизма, – оно очень мощное! Опасно для непосвящённых! Только я могу его контролировать!

Толпа замерла в благоговейном ужасе. Даже Горыня смотрел на ведро с молоком с новым уважением.

И Витя понял. Он не просто соврал. Он создал новую реальность. Реальность, в которой его самые дурацкие, самые циничные шутки становились силой. Силой, которая могла напоить молоком голодных детей.

Он выпрямился и посмотрел на толпу с новой, неожиданной для себя самого уверенностью.

– Ну што, – сказал он. – Кто следующий? Только предупреждаю – мои услуги подорожали. Теперь беру не только хлебом.

Глава 5

Слава о «молочном заклинании» разнеслась по Горелову быстрее, чем запах горелой каши от неудачных кулинарных опытов самого Вити. Его банные хоромы превратились в подобие районной поликлиники, только вместо белых халатов – запах дыма, а вместо талонов на прием – лукошки с яйцами, горшки с топленым маслом и даже живой цыпленок в качестве благодарности (цыпленка Витя, скрепя сердце, отпустил на волю, представив это как «обряд очищения»).

К нему шли все. Бабка Арина, которая жаловалась, что «курка плохо несется». Витя, едва сдерживая смех, посоветовал ей «повысить мотивацию пернатых с помощью визуализации яиц идеальной формы». Наутро старуха принесла ему десяток яиц – самых крупных, какие он в жизни видел.

Мужик по имени Потап, у которого лошадь начала лысеть, получил от Вити строгое предписание «делать ей ежевечерний массаж шампунем с кератином и аргановым маслом» и «читать вслух стихи о беге». Потап, конечно, не нашел ни шампуня, ни стихов, но стал усерднее ухаживать за клячей и шептать ей ласковые слова. Грива у лошади и правда стала гуще.

Витя ловил себя на том, что начинает входить во вкус. Его цинизм никуда не делся, но теперь он был приправлен щепоткой изумления и ложкой растущего самомнения. Он, Виктор Горемыкин, недочитавший свой же черновик писака, стал местным гуру. Его слово лечило, его советы – работали. Пусть и через жуткие, абсурдные формулировки.

Он даже завел себе «книгу жалоб и предложений» – точнее, обрывок бересты, куда палочкой записывал самые дурацкие просьбы, чтобы потом хоть как-то систематизировать этот хаос. Назвал он её «Справочником витязя-многопрофильника».

Как-то раз к его порогу, вместо очередной просительницы, пришел сам Миша. Лицо его было серым от беспокойства, а в глазах плавал знакомый Вите ужас – тот самый, что бывает у родителей, когда чадо болеет.

– Витязь… – голос Миши дрогнул. – Беда у меня. С сыном моим младшим, с Прошкой…

Витя отложил в сторону костяшку, которую пытался приспособить под расческу.

– Что с ним? Опять на дерево залез и свалился? Или с кабаном породниться решил?

– Хуже, – Миша сглотнул. – Кровь из десен у него. Сильная. И зубы шатаются. И сам бледный, как поганка. Лежит, не встает. Бабка-знахарка травки какой-то давала – не помогает. Говорит, цынга это самая… от недоедания. А чем его кормить, коли у нас и у здорового-то рацион – краюха да пареная репа?

Витя замер. Цинга. Это слово выдернуло его из роли шарлатана-импровизатора и больно ткнуло в реальность. Он помнил из исторических романов, что эта болезнь косила моряков и жителей осажденных городов. Вызвана нехваткой витамина C. Лечится… чем? Лимонами? В этой глухомани о лимонах и слыхом не слыхали. Клюквой? Брусникой? Но сезон ягод еще не начался.

И тут его осенило. В одном из его же забракованных черновиков про викингов герой спасал от цинги целый экипаж, найдя на берегу заросли какого-то кислого растения. Какого именно? Он лихорадочно копался в памяти, отодвигая слои самоиронии и отчаяния.

– Миша, – сказал он, стараясь звучать максимально уверенно. – Твоему Прошке нужна кислота. Но не уксус, нет. Природная. Сила солнца, законсервированная в растении.

Миша смотрел на него, широко раскрыв глаза.

– Какое растение?

– Э-э-э… – Витя заколебался. А что, если он ошибется? Но вид отчаявшегося отца не оставлял выбора. – Лимонник! – выпалил он, надеясь, что такой вообще существует. – Или что-то очень похожее. Лиана такая, с красными ягодами. Растет в сырых местах, у воды. Ягоды его… освежающе-кислые, прямо до оскомины. Их нужно жевать. Или заваривать как чай. Они… притягивают потерянные силы обратно в тело!

Он сам удивился своей напыщенности. «Притягивают потерянные силы» – звучало как из рекламы энергетика.

Миша не двигался, переваривая информацию.

– Лимонник… – повторил он. – Не слыхал. А где его искать?

– У реки! – уверенно заявил Витя, хотя понятия не имел. – Ищи вьющиеся растения. С ягодами. Пробуй на кислятину. Но осторожно! Не все красное полезно! Может, и волчьи ягоды попадутся!

Миша кивнул с таким решительным видом, будто ему поручили штурмовать вражескую крепость.

– Понял. У реки. С ягодами. Кислое. Спасибо тебе, Витязь. Выручил.

Он развернулся и почти побежал к лесу. Витя смотрел ему вслед, и по его спине снова побежали противные мурашки. На этот раз – от страха. Он только что прописал ребенку несуществующее лекарство. Что, если Миша найдет что-то не то? Отравится сам или, того хуже, принесет отраву сыну?

Весь день Витя не находил себе места. Он не мог есть свою пресную похлебку, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Он представлял себе самое худшее: молчаливый приход Игната, обвиняющий взгляд, веревка на шее…

К вечеру он не выдержал и пошел к избе Миши. Изнутри доносились приглушенные голоса. Сердце у Вити упало. Он робко постучал.

Дверь открыла Ульяна. На ее лице не было ни горя, ни укора. Она выглядела… спокойной. Она отступила, пропуская его внутрь.

У печки, на ковре из шкур, сидел Миша. А рядом с ним, прислонившись к отцу, сидел мальчик лет семи – бледный, худой, но ЖИВОЙ. И он… жевал. В руках он сжимал гроздь ярко-красных ягод.

– Витязь! – Миша поднялся навстречу, и его лицо сияло. – Смотри! Нашел! Там, у излучины, целые заросли! Как ты и сказал! Лиана, ягоды кислые-прекислые! Прошка уже третью горсть жует! И говорит, что сил прибавляется!

Мальчик посмотрел на Витю большими, ясными глазами и улыбнулся. Из-за его губы не сочилась кровь.

– Спасибо, витязь, – прошептал он хрипло.

Витя почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он прислонился к косяку.

– Это… это лимонник? – выдавил он.

– Ага! – Миша с гордостью указал на туесок, полный красных ягод. – Самый что ни на есть! Кислющий, как осенняя кислица! Настоящее спасение!

Витя медленно подошел, взял одну ягоду и положил в рот. Его скривило от дикой, вяжущей кислоты. Это был не лимонник, а, скорее всего, обычная калина. Но она была полна витамина C. И она работала.

Он смотрел на мальчика, на сияющее лицо Миши, на спокойные глаза Ульяны, и в его душе что-то перевернулось. Это была не случайность. Это был не абсурд. Его слова, его выдумка, рожденная от отчаяния и обрывков памяти, – спасла жизнь.

– Ничего, – хрипло сказал он. – Пусть жует. Но умеренно. А то… кислотность желудка повысится. Лучше заваривайте как чай. С медом, если найдется.

Он вышел на улицу, и его трясло. Не от страха. От осознания. Он обладал силой. Он мог не только нечаянно навредить, но и намеренно помочь.

На следующее утро у его бани выстроилась новая очередь. Теперь не только за молочными заклинаниями. Теперь – за целебными советами.

К нему подошла старуха, жалующаяся на боль в суставах.

– Вам нужно… – Витя задумался на секунду, представляя статью из глянцевого журнала в очереди к стоматологу. – …активировать внутреннюю энергию ци через согревающие компрессы и… э-э-э… ароматы хвойных масел. Идите в баню, поддайте пару с пихтовым веником.

Он смотрел, как уходят люди, верящие в его слова. И впервые за долгое время его циничная ухмылка не была защитной реакцией. Она была другой – удивленной и немного испуганной.

Он возвращался в свою дымную обитель, к своему «Справочнику витязя-многопрофильника», и добавлял в него новую строку: «Лимонник (калина?) – от цинги. Кислое = сила».

Он все еще был лжецом. Но теперь он был лжец, который начал спасать. И это было самой невероятной выдумкой из всех, что он когда-либо придумывал.

Слава Вити как целителя и советника росла, как на дрожжах, но у каждой медали есть обратная сторона. А обратной стороной оказался Горыня. Силач деревни, привыкший быть первым парнем на деревне, смотрел на растущую популярность «боярина-сказителя» с кислой миной, которая постепенно превращалась в откровенную злобу.

Дело дошло до точки одним вечером, когда Горыня, приняв изрядную дозу самогона, сваренного из чего-то очень сомнительного, решил восстановить справедливость. Он подкараулил Витю, когда тот возвращался от Миши, где делил с семьей скромный ужин.

– А, боярин забубённый! – Горыня вырос перед ним из темноты, как злая гора. От него пахло хмелем, потом и агрессией. – Шляешься тут, людей морочишь своими погаными словесами! Баб да мужиков крутишь вокруг пальца! Думаешь, сила есть, раз волков отвадил? Так это девка немоя тебя спасла, все знают!

Витя внутренне сжался. Он был худым, городским писателем, а Горыня мог перешибить его одним мизинцем.

– Горынюша, друг, – начал он, стараясь звучать миролюбиво. – Давай без эксцессов. Я тебе лучше на шепчу на твои… бицепсы. Чтобы стали как у терминатора. Ну, это такой богатырь стальной у нас…

– Молчать! – рявкнул Горыня, и дыхание его было как удар тарана. – Надоел ты мне, червь книжный! Вызываю тебя на поединок! Прямо тут! Силушкой померимся! Кто кого – сразу видно будет!

Толпа, всегда готовая к зрелищу, моментально образовала вокруг них кольцо. Слышалось одобрительное улюлюканье. Даже Игнат, привлеченный шумом, наблюдал с порога своей избы с каменным лицом.

Витя понял, что драться – значит превратиться в лепешку. Бежать – значит навсегда потерять лицо. Оставалось одно – импровизировать.

Он выпрямился во весь свой невысокий рост и сделал вид, что снисходительно усмехается.

– Помериться силой? С тобой? – он фыркнул с таким презрением, что даже Горыня на секунду опешил. – Это же так… примитивно. По-скотски. Я – витязь. Моя сила – не в мышцах, а в разуме. В мудрости. Если уж так хочешь померяться – давай померимся ею.

Горыня тупо уставился на него.

– Как это?

– Битва мудрости! – провозгласил Витя, и его осенила гениальная, отчаянная идея. – Загадки! Я тебе загадываю три загадки. Отгадаешь хоть одну – признаю тебя самым сильным и мудрым во всем Горелове. И уйду отсюда к своим кротам. Не отгадаешь… – Витя сделал эффектную паузу, – …признаешь мою силу и оставишь меня в покое. Навсегда.

Толпа загудела от интереса. Битва загадок – это куда зрелищнее, чем простая потасовка. Даже Игнат склонил набок голову, заинтересовавшись.

Горыня покраснел от злости и смущения. Он был силен, но с загадками у него отношения не складывались.

– Ладно! – выдохнул он, понимая, что отступать поздно. – Загадывай свою муть! Я все отгадаю! У меня ум тоже сила есть!

– Прекрасно, – улыбнулся Витя. Он почувствовал себя как дома – не в драке, а в словесной дуэли. – Загадка первая, на разминку. Сидит девица в темнице, а коса на улице. Что это?

Горыня нахмурился. Лицо его стало похоже на смятый пирог с капустой. Он чесал затылок, смотрел на небо, на землю.

– Девица… в темнице… – бормотал он. – Это… это кто под арестом? За вину какую? А коса… коса это оружие? Она что, в темнице с косой? Странная девица.

Народ захихикал. Горыня злобно оглядел толпу.

– Молчать! Я думаю! Это… еж! Нет… медведь в берлоге! Нет…

– Время вышло, – с наигранной грустью сказал Витя. – Это, друг мой, морковка. Ну ладно, даю тебе шанс отыграться. Загадка вторая. Висит груша – нельзя скушать. Что это?

Горыня уже вспотел от напряжения. Он смотрел на Вито с ненавистью.

– Груша… нельзя скушать… Ядовитая, что ли? Или червивая? Может, это… луна? Висит же на небе!

– Близко, но не угадал, – покачал головой Витя. – Это лампочка. Ну, или… шар такой светящийся. – Он быстро поправился, видя полное непонимание на лицах окружающих.

Горыня был в ярости. Он понял, что его водят за нос.

– Ты меня дурачишь! Это не загадки, это бред сивой кобылы!

– Ты сам согласился, – пожал плечами Витя. – Последняя загадка. Если не отгадаешь – признаешь свое поражение. Итак… Что всегда перед нами, а мы видеть не можем?

Это была последняя капля. Горыня зарычал, схватился за голову.

– Что перед нами… а видеть не можем? Собственный нос! Нет… будущее! Нет… черт! Судьба! Не знаю я!

Он побагровел и сделал шаг к Вите, сжимая кулаки.

– Хватит этих дурацких слов! Давай драться как мужики!

Но толпа была уже на стороне Вити. Люди смеялись, обсуждая загадки. Даже Игнат не выдержал и усмехнулся.

– Все, Горыня, – сказал староста. – Проиграл. Признавай поражение. Правила есть правила.

Горыня стоял, тяжело дыша, смотря на Витю взглядом, полным бессильной ярости. Он был побежден. Не силой, а какой-то непонятной, изворотливой штукой под названием «мудрость».

– Ладно, – просипел он сквозь зубы. – Твоя взяла. Но это не конец. Я еще до тебя доберусь, боярин.

Он развернулся и, отталкивая людей, побрел прочь, пошатываясь.

Витя выдохнул. Он снова ускользнул. Он победил, не ударив и пальцем.

– А что это все-таки было? – спросил кто-то из толпы. – Что перед нами, а видеть не можем?

Витя улыбнулся.

– Будущее, друзья. Всегда будущее.

Он повернулся и пошел к своей бане, чувствуя себя не банщиком и не шарлатаном, а настоящим витязем. Витязем, который только что выиграл свою первую битву. И оружием в ней были не меч и щит, а простые слова из другого времени.

Воздух в Горелове стал густым и тягучим, как испорченный кисель. Виной тому был Горыня. Его унижение после поражения в битве загадок витало над деревней, смешиваясь с запахом дымных печей и кислой капусты. Его можно было почти пощупать – плотное, злое, готовое вот-вот взорваться.

И оно взорвалось на третий день. Витя как раз занимался важным делом – пытался втолковать местной козе преимущества сбалансированного питания, шепча ей на ухо о клетчатке и пробиотиках. Коза смотрела на него пустым взглядом и жевала старую кожаную рукавицу.

Из-за угла бани, словно разъяренный медведь, вывалился Горыня. Его лицо пылало краснотой – смесь бессильной ярости и вчерашнего самогона.

– Боярин-шептун! – прогремел он, перекрывая недовольное блеяние козы. – Со скотиной время нашел, а про людей забыл?

Витя вздрогнул, чуть не уронив драгоценную запись на бересте: «Коза. Клетчатка. ??? прибыль».

– Горынюша, здорово! – он сделал шаг назад, инстинктивно используя козу в качестве живого щита. – Как самочувствие? Мышцы в тонусе? Не нужно ли им мантру о несгибаемости?

– Задолбал ты меня своими мантрами! – Горыня пнул ближайшую деревянную лоханку, та с грохотом укатилась под забор. – Я не Миша с его соплявым сыном, не Фекла с дойной коровой! Я – сила! Настоящая, мужская сила! А ты меня этими дурацкими загадками, будто мальчишку, выставил на посмешище!

На шум уже сбегалась вся деревня. Игнат наблюдал с порога своей избы, скрестив руки, с лицом, выражавшим лишь хроническую усталость от человеческой глупости.

– Это было не посмешище, а интеллектуальное противостояние! – попытался парировать Витя, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Ты сам согласился на правила…

– Плевал я на твои правила! – Горыня был неумолим. – Ты всем тут чудеса творишь! Коровы от тебя молоком фонтанируют, больные с постели встают! А мне что? Я что, хуже коровы? Я самый сильный здесь! Мне и чудо должно быть самое мощное!

– Горыня, чудеса – они не на заказ. Это вам не щи хлебать. Это тонкая материя. Эфемерная.

– А ты материализуй! – уперся детина, сжимая кулачищи. – Силу мне прибавь! Чтобы я одним мизинцем этот пень расколол! Или… – в его глазах блеснула хитрая, тупая искорка, – или признайся, что ты пустой болтун и вся сила твоя – от немой да от шайтан-коробки!

Толпа загудела. Отступать было некуда. Игнат молча наблюдал, и этот молчаливый суд был страшнее криков Горыни.

Мозг, привыкший в стрессовых ситуациях искать спасение в самых идиотских уголках памяти, вдруг выдал спасительную строчку. Старый, позабытый анекдот.

Витя выпрямился, принял самый таинственный вид и поднял палец к небу.

– Ладно! – провозгласил он так, чтобы слышала вся деревня. – Не я буду, коли ты сомневаешься в силе слова моего! Получишь свое чудо, силач! Испытание для настоящего мужчины!

Горыня насторожился, ожидая подвоха.

– Какое испытание?

– Будешь ты сегодня… в воде! – с пафосом изрек Витя, едва сдерживая саркастичную ухмылку. Он мысленно доигрывал анекдот: «…И мужика тут же окатили из ведра». Имелось в виду, что Горыню заставят таскать воду до потери пульса – работа муторная, идеальное наказание для выскочки.

Но мир Горелова жил по своим законам. По закону буквального толкования.

Горыня отшатнулся. На его лице отразилась буря эмоций: от недоверия к разочарованию, а затем к торжествующей ярости.

– В ВОДЕ?! – проревел он так, что с ближайшей крыши слетела пара воробьев. – И это всё?! Я у тебя, боярин, силы просил! А ты мне… банные процедуры предлагаешь? Я и так каждый месяц моюсь! По большим праздникам!