ВИТЯзь

Витя почувствовал, что его блестящий план дал трещину.

– Нет, ты не понял… это не просто вода… это… испытание стихией! Закалка духа! – залепетал он, но было поздно.

– Стихией? – Горыня фыркнул. – Да я хоть сейчас в реке выкупаюсь! И не такую стужу видал! Это что за сила такая – в воде быть? Любая баба в корыте может!

– Именно! – подхватил Витя, пытаясь вернуть всё в русло сарказма. – Вот и иди, попробуй! Докажи, что ты не баба! Окунись с головой! Желательно в самом глубоком месте, у крутого берега, где течение сильное!

Он произнес это с максимально язвительной интонацией, надеясь, что даже Горыня поймёт намёк. Но Горыня уже загорелся. Идея доказать свою крутость и одновременно прижать к ногтю витязя-обманщика оказалась слишком соблазнительной.

– А, так вот оно что! – он ткнул жирным пальцем в грудь Вите. – Хочешь, чтобы я, самый сильный мужик в Горелове, позорно бултыхнулся в реку и простыл? Чтобы все видели, что твоё «чудо» – чистой воды издевка? Думаешь, я не пойму?

Витя облегченно выдохнул. Наконец-то до него дошло.

– Ну, вообще-то да, именно это я и…

– НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ! – перекрыл его Горыня. – Я сейчас пойду и сделаю это! И выйду из воды еще сильнее! А ты потом всем расскажешь, как твое слово меня усилило! И признаешь меня главным силачом! Идет?

Витя открыл рот, чтобы возразить, но понял, что это бессмысленно.

– Идет, – безрадостно пробормотал он. – Только смотри, не простынь.

Горыня, сияя от торжества, развернулся к толпе.

– Слышали, люди добрые? Витязь нашептал! Сейчас сила моя удесятерится! Иду купаться!

Толпа радостно загудела. Для них это был магический ритуал. Игнат скептически хмыкнул, но не стал вмешиваться.

Витя, с растущим ужасом наблюдая, как Горыня сбрасывает сермягу и бредет к реке, почувствовал знакомое щекотание страха в животе. «Остерегайся Кривды», – ехидно напомнил ему внутренний голос.

– Эй, Горыня, постой! – крикнул он, делая последнюю попытку. – Я может быть погорячился! Может, лучше веником по спине? Для циркуляции крови!

– Не отвлекай! – рявкнул Горыня, уже стоя по колено в ледяной воде. – Чувствую, сила уже прет! Сейчас окунусь – и меня никакой медведь не сломит!

Он сделал последний шаг, вода дошла ему до пояса, потом с размаху бултыхнулся в реку с дурацким кличем: «За силу!».

На секунду воцарилась тишина. Потом Горыня вынырнул, отфыркиваясь и красный от холода.

– ВАААА! – проревел он. – Видал, витязь? Жив! И сильнее стал! Еще!

Он снова нырнул. И тут Витя заметил то, что упустил из виду. Течение у крутого берега и правда было сильным. Дно – илистым и скользким. Горыня, пытаясь встать, поскользнулся на мшистом камне. Течение подхватило его и понесло вниз.

– А-а-а-а! – на этот раз его крик был полным искреннего удивления и страха. Он забарахтался, тяжелые мокрые портки тянули его ко дну.

Толпа ахнула. Игнат выпрямился, его лицо выразило озадаченное недоумение.

– Вот черт, – пробормотал Витя. – Он же и правда «в воде». Буквально. Анекдот сбылся. Я гений непрямого убийства.

Но мысль о том, что он стал причиной гибели человека, заставила его внутренности сжаться в холодный комок.

– Дурак! – закричал он, срываясь с места. – Хватайся за корягу!

Горыня, вынырнув и отчаянно хлебая воздух, услышал его. Но вместо коряги он с дикой яростью потряс кулаком в сторону Вити.

– Это твоя сила, боярин! Я так и знал! Ты меня утопить захотел! Помогите!

Витя замер на берегу, осознавая всю глубину идиотизма ситуации. К счастью, на крики уже бежали мужики с палками. Через несколько минут Горыню, синего от холода и непрерывно ругающегося, подтянули к берегу. Он был жив, цел и невредим, если не считать ушибленного достоинства.

С минуту на берегу царила тишина, нарушаемая лишь хлюпающими звуками и тяжелым дыханием Горыни. Он стоял, по колено в воде, сгорбленный и беспрестанно дрожащий, словно медведь, попавший в капкан. Вода с него стекала ручьями, образуя раскисшую лужу. Мужики молча пялились на него, не решаясь подойти ближе.

Первым пришел в себя Витя. Инстинкт самосохранения, отточенный годами общения с сердитыми редакторами, сработал быстрее мысли.

– Ну что, прочувствовал? – раздался его голос, на удивление твердый и полный претензии на величие. Он сделал шаг вперед, стараясь не смотреть на сжатые кулаки Горыни. – Прочувствовал капризный нрав водяного духа?

Горыня поднял на него взгляд, полый такой немой, животной ярости, от которой у Вити похолодело под ложечкой. Силач зарычал что-то нечленораздельное и сделал шаг из воды, с явным намерением переломить болтливого боярина пополам.

– Стоять! – скомандовал Витя, в отчаянии вкладывая в голос все, что могло сойти за власть. – Не смей выходить! Не завершил обряд! Ты что, силу свою загубить хочешь?

Горыня замер, сбитый с толку. Его мозг, явно перегруженный произошедшим, медленно переваривал слова.

– Какой… обряд? – просипел он, все еще злой, но уже неуверенный. – Я чуть не утонул!

– Именно! – пафосно воздел руки Витя, ловя кураж. – Испытание водою на то и дано, чтобы слабаки тонули, а сильные – закалялись! Ты же чувствуешь? Ледяная мощь реки теперь в твоих жилах течет! Мужает она тебя, Горыню! Закаляет дух!

Он подошел ближе, рискуя собственной шеей, и драматично обвел рукой силуэт мокрого богатыря.

– Любуйтесь, люди гореловские! Не каждому дано выдержать взгляд водяного! А он выдержал! Вернулся к нам не с пустыми руками, а с… э-э-э… с новой силой!

Горыня с тупым интересом посмотрел на свои ладони, будто вправду надеясь увидеть там диковинные переливы.

– Сила? – переспросил он, и злость в его голосе поутихла, уступая место пробуждающемуся любопытству.

– Еще какая! – убежденно сказал Витя. – Ты же сам теперь ее носитель! Испытатель! Попробуй-ка, подними вон то бревно. Не просто подними, а почувствуй, как сила водная из тебя через руки переливается!

Горыня, все еще хлюпая водой, неуверенно подошел к указанному бревну. Он привычно наклонился, поддел его плечом – и легко взгромоздил на себя, как перышко. Он и раньше бы это сделал, но сейчас… Сейчас он делал это с совершенно новым выражением лица – озадаченным и торжественным одновременно.

– О-о-о-о! – пронесся по толпе восхищенный гул.

– Видите! – воскликнул Витя, чуть не подпрыгивая от восторга, что его блеф сработал. – Он даже не вспотел! Сила реки в нем говорит!

Горыня осторожно опустил бревно и повернулся к Вите. Гнев в его глазах окончательно сменился недоуменным благоговением.

– Это… это правда я теперь сильнее? – спросил он простодушно.

– Сильнее духом, Горынюша! – важно изрек Витя. – Ты теперь не просто силач. Ты… ученик! Первый ученик Витязя Витангира! Носитель тайного знания!

Лицо Горыни озарилось таким восторгом, что Витя на мгновение почувствовал укол совести. Он только что превратил самого опасного врага в самого преданного и… самого глупого последователя.

– Учитель! – вдруг рявкнул Горыня и неожиданно рухнул на одно колено, громко шлепнув по грязи. – Прости меня, слепого! Я думал… я думал ты меня утопить хотел!

– Встань, ученик, – с напускной снисходительностью произнес Витя, чувствуя, как его саркастичная натура трещит по швам. – Великие воины на коленях не стоят. Великие воины… таскают воду для всей деревни. Чтобы закрепить связь со стихией.

Лицо Горыни вытянулось.

– Опять вода?

– ОСОБЕННАЯ вода! – тут же поправил его Витя. – Вода, принесенная с молитвой и… особым вихревым движением коромысла! Иди! И пусть каждый глоток из твоих ведер принесет гореловцам крупицу твоей новой силы!

Горыня вскочил, полный рвения, и помчался к колодцу, сметая все на своем пути.

Витя с облегчением выдохнул.

С этого дня его жизнь превратилась в сплошной абсурд. Горыня стал его тенью. Тенью двухметрового роста, с горящими фанатичным блеском глазами.

– Учитель! Ты чихнул! Это знак? Нам нужно срочно начать ритуальный танец?

– Учитель! Дядя Ефим косо на тебя посмотрел! Разреши мне пойти и объяснить ему ошибку его мировоззрения? Кулаками.

Витя пытался направлять эту лавину преданности в мирное русло.

– Горыня, великий воин должен созидать! Иди… помоги Мише дрова колоть. Но не колоти их об коленку! Используй инструменты! И визуализируй, как с каждым ударом ты дробишь не полено, а свои сомнения!

И Горыня шел. И колол дрова с таким усердием, что штабеля вырастали до небес. Деревня потихоньку начинала пожинать плоды этой странной дружбы. Дров было запасено на три зимы вперед.

Сидя на завалинке, Витя наблюдал, как его «ученик» гармонизирует пространство, перекладывая поленницу с востока на запад. Он чувствовал себя режиссером самого абсурдного спектакля в своей жизни. Спектакля, где он сам придумал правила, но уже перестал понимать, кто на самом деле дергает за ниточки.

«Ну что, Горемыкин, – подумал он, с наслаждением вдыхая запах свежерасколотых дров. – Похоже, твой самый успешный роман ты пишешь не на бумаге. И он, черт возьми, бестселлер».

Прошло несколько дней с момента моего торжественного назначения на пост главного банщика и неофициального колдуна Горелова. Дни сливались в единую полосу абсурда: с утра ко мне ломились за «молочными заклинаниями», днём я пытался растопить баню, не спалив её к чёрту, а вечером отбивался от назойливых вопросов Горыни о «силе духа» и «вихревом движении коромысла». Моя жизнь напоминала плохой ситком, где я играл все роли сразу – от героя до суфлёра.

Именно в такой момент тотального истощения и родился гениальный, как мне тогда показалось, план. План побега. Нет, не из деревни – сбежать от Горыни и его духовных исканий хотя бы на пару часов.

– Ученик! – провозгласил я, выстроившись в позу, полную витяжеского достоинства. – Мне требуется уединение для… э-э-э… созерцания внутренних потоков силы. И для сбора редких трав. Один.

Горыня, который как раз пытался гармонизировать пространство, перетаскивая поленницу с юга на север, замер с выражением глубокой обиды на лице.

– Учитель! Но травы можно и вдвоём! Я могу носить твою сумку! И отгонять… э-э-э… духов дисгармонии!

– У духов дисгармонии сегодня выходной, – отрезал я. – Это тонкая работа. Солистная. А ты иди… помоги Марфе. У неё корова опять грустит. Шепни ей что-нибудь обнадёживающее про удои.

Надев на себя самое многозначительное выражение, какое только смог изобразить, я вышел за околицу. Воздух, пахнущий свободой и лёгкими нотами навоза, ударил в голову. Я шёл, наслаждаясь тишиной, и постепенно мой мозг начал выдавать идеи одна другой краше. А что, если обойти деревню кругом и выйти к тому месту, где я впервые появился? Мало ли… портал ещё не закрылся? Или валяется что-то полезное из моего времени. Хотя бы тапок.

Я шёл, разгребая папоротники и отпугивая мирно спавших кузнечиков, и в голове у меня уже строились планы: найти переходник, может, даже случайно упавшую банковскую карту… И вот я на опушке. То самое место. Поляна выглядела точно так же, как и в тот злосчастный день: трава примята, кусты слегка помяты – видимо, тут регулярно проходил тот самый философский кабан.

И тут моя нога зацепилась обо что-то тяжёлое. Я едва не полетел вперёд, грациозно взмахнув руками, как начинающий аист.

– Вот чёрт! – выругался я, оглядываясь в поисках виновника. – Опять коряга? Или Горыня уже гармонизирует тропинки, закапывая в них брёвна?

Я наклонился, чтобы отшвырнуть помеху, и обомлел. Из-под куста свешивался знакомый уголок. Медный, уже изрядно потёртый, с той самой ржавой вилкой, что смотрела в небо с немым укором.

Это был ОН. Тот самый аппарат. Машина времени. Шайтан-коробка. Причина всех моих бед и источник моего неожиданного социального роста.

Он лежал там, будто его кто-то аккуратно пристроил под кустик, чтобы не промок. Выглядел он… обиженно. Покрытый пыльцой, паутинкой и парой прилипших травинок, он напоминал кота, которого выгнали на улицу за плохое поведение.

– Ну у тебя и вид, – не удержался я от комментария. – Прямо скажем, не ахти.

Я огляделся по сторонам. Никого. Кабан, видимо, был на медитации. Пришлось брать дело в свои руки. Я наклонился и поднял аппарат. Он был тяжёлым, холодным и абсолютно безжизненным.

– Что, молчишь? – поинтересовался я, тряхнув его немного. – Кончились слюни? Или просто надулся, потому что я тебя тут бросил на произвол судьбы? Извини, понимаешь ли, был немного занят – меня чуть не женили, потом чуть не съели волки, потом назначили ответственным за молоко и парилку…

Я потер ладонью медную поверхность, счищая пыль. И тут мои пальцы наткнулись на что-то шероховатое. Я присмотрелся. На гладкой ранее меди проступили царапины. Не простые, а замысловатые, глубокие. Слишком уж правильные, чтобы быть случайными.

Я протёр рукавом пыль, поднёс ближе к глазам. Сердце вдруг застучало где-то в горле. Это были руны. Угловатые, злые. Они складывались в короткое, ёмкое слово. Универсальное. Понятное на всех языках всех времён.

ЛОЖЬ

Я отшвырнул аппарат, как раскалённый уголь. Он с глухим стуком приземлился в мягкую траву, не выразив никаких эмоций. Слово «ЛОЖЬ» смотрело на меня с медного бока, словно живое.

– Что?! – прошипел я.

Аппарат молчал. Он просто лежал и светился своим новым, зловещим статусом.

Ко мне понемногу начало возвращаться самообладание, приправленное привычной долей цинизма.

– А по-моему, ты просто завидуешь, – сделал я следующее предположение. – У меня тут карьера пошла в гору, народная любовь, ученик преданный… А ты что? Валяешься под кустом, покрываешься патиной и ругательствами. Нехорошо. Не по-товарищески.

Я осторожно подошёл ближе и ткнул аппарат носком ботинка.

– Объяснись. Это твоё имя? Модель так называется? «Машина времени «Ложь», антиквариат, медь, ручная работа, редкость»? Сомнительное маркетинговое решение, если честно.

Внезапно аппарат издал тихий, едва слышный щелчок. Я отпрянул. Из его глубин послышалось слабое шипение, будто выпускали пар. Или смеялся маленький, злобный демон, запертый внутри.

На мгновение солнце скрылось за тучей. В лесу стало темно и как-то неуютно. По спине пробежали противные мурашки.

– Окей, – сказал я сам себе, стараясь звучать бодрее. – Ситуация: я заблокирован в игре. Мой личный гаджет начал токсичить и выводить мне настройки прямо на корпус. Прекрасно. Просто прекрасно.

Я присел на корточки, разглядывая зловещую надпись. В голове всплыли слова из той самой инструкции: «Остерегайся Кривды».

– Так вот ты о чём… – протянул я. – Ты не просто так меня предупреждал. Ты… ты что меня наказываешь? Ведешь учёт моих грехов? За каждую ложь – по руне? А после десятой что? Самоликвидация?

Аппарат снова щёлкнул. На этот раз громче. И слово «ЛОЖЬ» на его боку будто стало глубже, темнее, живее.

Меня охватила лёгкая паника. А что, если это не шутки? Что, если это система предупреждений? И за определённое количество «лжей» меня отсюда просто… удалят? Перманентный бан без права переписки?

Я вскочил на ноги и зашагал по поляне.

– Так, Горемыкин, думай. Что ты соврал в последнее время? Ну, кроме того, что ты витязь, что у тебя есть сила, что ты знаешь, как увеличить надои, вылечить цингу, поговорить с духом рока и гармонизировать пространство с помощью дров… О, чёрт.

Список вышел длинным. Очень длинным.

Я подошёл к аппарату с новым, уже научным интересом.

– Слушай, а у тебя есть система скидок? – поинтересовался я. – Или бонусная программа? Я, например, могу стать твоим амбассадором. Буду рассказывать, что это волшебные устройства от великого кудесника с Севера… Ой.

Рядом со словом «ЛОЖЬ» выступила новая, короткая руна, похожая на молнию.

– Всё, всё, я понял! – взмолился я, отскакивая. – Шучу! Это была шутка! Чёрный юмор! Ты же понимаешь, да? Самоирония! Свойственная всем великим сказителям!

Шипение прекратилось. Новая руна побледнела и словно втянулась обратно в металл. Осталось только первое слово.

Я выдохнул.

– Вау. У тебя, дружок, нет чувства юмора. Это диагноз. Надо лечить. Может, я тебе пошепчу что-нибудь про позитивное мышление? Или про то, что смех продлевает жизнь?

Аппарат молчал. Но в его молчании теперь чувствовалась угроза. Как у кота, который пока не кусается, но уже прижал уши и хвост трубой.

Я сел на землю, прислонившись спиной к сосне. Мы сидели друг напротив друга – я и моя медная карма. И она меня оценивала.

– Ладно, – тихо сказал я. – Правила игры ясны. Ты – мой персональный моральный компас. В виде антиквариата. И ты выносишь мне вердикт. Прямо на корпус. Без права апелляции.

Я замолчал, обдумывая последствия. Вся моя новая жизнь здесь строилась на лжи. Красивой, спасительной, иногда даже полезной, но лжи. Если я перестану врать… что мне останется? Честно признаться, что я планктон, который не знает, с какой стороны подойти к корове? Меня тут же на вениках разорвут.

А если продолжу… аппарат может в любой момент взять и… что? Разрядиться? Взорваться? Отправить меня не домой, а в ещё более жуткое место? Например, в эпоху палеолита? Или прямиком в объятия тиуна?

От этих мыслей стало совсем не по себе.

Я вздохнул, поднял своего молчаливого судью и повёл обратно к деревне. Теперь у меня был не просто груз. У меня был самый откровенный собеседник на свете. И самый беспринципный стукач.

– Ладно, – пробормотал я ему уже на пороге своей дымной резиденции. – Ты выиграл этот раунд. Но игра ещё не окончена.

Я поставил его в угол и ткнул пальцем в медную поверхность.

– Слушай сюда, «Ложь». Я здесь главный сказитель. И если я решу, что людям нужна красивая история, а не горькая правда, я буду её рассказывать. Понял? А если ты не согласен – сделай что-нибудь. Ну, кроме как хмуриться и царапать мне оскорбления на боку. Не детский сад.

Аппарат молчал. Слово «ЛОЖЬ» по-прежнему красовалось на его боку, но теперь казалось, что оно смотрело на меня с вызовом.

Приняв вызов, я гордо повернулся к миске с вчерашней похлёбкой. Я был банщиком, витязем, целителем и теперь ещё и оппонентом магического гаджета. Дела шли как никогда хорошо. Если, конечно, не считать, что всё это было чистейшей воды ЛОЖЬЮ. И мой личный цензор теперь всегда был при мне.

Глава 6

Лето в Горелове достигло своего пика, превратив воздух в густую, тягучую субстанцию, пахнущую навозом, пылью и жареными мухами, прилипшими к раскаленным на солнце бревнам. Витя, исполняя свои прямые обязанности главного банщика и косвенные – деревенского шамана, пытался растолковать местному козлу Грише преимущества средиземноморской диеты.

– Слушай, – хрипел он, отчаянно жестикулируя. – Оливки! Маслины! Понимаешь? Никакого этого твоего старого лаптя! Аромат солнца, вкус морского бриза! Я бы тебе нашел, да тут, понимаешь ли, дефицит глобальный…

Козел Гриша смотрел на него желтым глазом и жевал его рукав, явно предпочитая проверенный временем вкус пота и отчаяния средиземноморской экзотике.

Внезапно привычную послеобеденную дрему деревни прорезал звук, от которого у Вити замерло сердце и отлип от рукава даже козел.

Это был скрип. Скрип несмазанных колес. Громкий, натужный, неестественно механический для этого мира звук.

По деревне пробежал встревоженный гул. Из изб повыскакивали мужики и бабы, вытирая руки о передники. Даже Игнат, обычно являвшийся лишь по случаю вселенской катастрофы или бесплатной раздачи хлеба, появился на пороге своей избы, сурово вглядываясь в даль.

Витя, забыв про козла, присоединился к общему строю, испытывая странное чувство – смесь надежды и паники. Колеса? Значит, что-то большее, чем телега. Значит, извне. Значит, цивилизация? Или, что более вероятно, налоговая инспекция в лице того самого тиуна.

Из-за поворота тропы, поднимая клубы удушающей пыли, выползла повозка. Не просто телега на кривых колесах, а нечто более основательное – нечто вроде крытого возка, запряженного парой тощих, но гордых лошадей. Возок был цвета грязи и отчаяния, но на его фоне гореловские избы выглядели как скворечники для бедных.

Но все это было не главное. Главное было на облучке. Сидел мужик в кафтане, потном и запыленном, но все же кафтане, а не в сермяге. А рядом с ним…

– Оо-оо-оо! – пронесся по толпе сдержанный возглас. – Да это ж Алёна! Из города вернулась!

Витя напряг зрение. На облучке действительно сидела девушка. Не похожая на местных, сгорбленных тяжестью бытия. Сидела прямо, в темном, но чистом платье, и в ее осанке читалось что-то новое, чужое.

Возок с скрежетом остановился посреди деревни, словно инопланетный корабль, совершивший вынужденную посадку в глухой провинции. Мужик в кафтане спрыгнул на землю, отряхнулся с видом человека, только что пересекшего пустыню Сахару на осле, и протянул руку девушке.

Та спустилась легко, окинула взглядом родные пенаты и… чуть заметно поморщилась. Витя поймал этот взгляд. Он знал этот взгляд. Это был взгляд человека, вернувшегося из отпуска в Турции обратно в офис.

– Алёнушка! – Миша, отец семейства, пробился сквозь толпу с лицом, выражавшим всю гамму чувств от радости до ужаса. – Дочка! Жива! Здорова!

– Здорова, тятя, – голос у девушки был низковатым, спокойным. Никаких восторгов. Деловая поездка завершена.

– Ну, как там? – засуетился Миша. – Город-то? Князь? Улицы, поди, золотом мощены?

Алёна позволила себе легкую, едва уловимую улыбку.

– Не золотом, тятя. Грязью. Но побогаче нашей. И людей – тьма. И лавок… разных.

Толпа завороженно слушала. Для них она была как космонавт, вернувшийся с орбиты.

– А это, – Алёна повернулась к возку и кивнула вознице, – гостинцы. От боярина, у которого в услужении была. За работу честную.

Возник начал выгружать на землю немыслимые богатства. Мешок с солью – огромный! Не та серая жижа, которую выпаривали здесь из золы. Несколько свертков плотной, добротной ткани. Глиняный горшок с каким-то темным медом. И – о чудо! – небольшой бочонок. От него сразу попер дух не древесной сивухи, а чего-то настоящего, крепкого, мужского.

Народ ахал, словно наблюдал за фокусом. Витя чувствовал, как у него слюнки потекли. Соль! Он уже забыл вкус нормальной соли. Его внутренний циник тут же прокомментировал: «Поздравляю, Горемыкин. Ты радуешься соли».

И тут Алёна сделала то, что заставило замолчать даже внутреннего циника. Она бережно, как хрустальную вазу, вынула из-за пазухи и подняла над головой некий предмет.

Он был невелик, в потертом кожаном переплете, с толстыми деревянными застежками. Но в его виде было что-то, заставлявшее замереть. Это была книга.

Тишина стала абсолютной. Слышно было, как мухи бьются о стекла оконниц, и как у Горыни отвисла челюсть.

– А это, – голос Алёны прозвучал торжественно и тихо, – самое главное. Дар боярина за спасение его сына от лихорадки. Сия книга – «Изборник Святослава». Писания духовные и мудрые. Боярин сказывал, сия книга – свет во тьме и ключ ко всем знаниям.

Витя почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Книга. Настоящая, древняя, рукописная книга.

Игнат первый пришел в себя. Он медленно, как архиерей, приблизился и почтительно склонился над книгой, не смея дотронуться.

– Книга… – прошептал он с благоговейным ужасом. – Слыхал я… у княжих людей такие есть… А чтобы в деревне… никогда…

– Она… она говорит? – робко спросила какая-то старуха.

– Глухая штоль! – фыркнул кто-то. – Это ж не птица!

– А как же в ней знания? – не унималась старуха. – Она шепчет, что ли?

Витя не выдержал. Его писательская и циничная натура взбунтовалась.

– Да не шепчет она! – выпалил он, пробираясь вперед. – В ней… буковки! Значки такие! Кто умеет – тот читает и узнает, что там внутри!

Все взгляды перевели на него. Алёна впервые заметила его. Ее глаза скользнули по его залатанной куртке, современным, но уже сильно потрепанным ботинкам, и в них мелькнуло неподдельное любопытство.

– А ты откуда знаешь, Витязь? – с вызовом спросил Игнат. – Тоже книги у себя в северных скалах имел?

– Имел! – не моргнув глазом, соврал Витя. – Целые библиотеки! Горы книг! Только они… сгорели. При Великом Мороке. От искры. – Он трагически вздохнул, давя подкатывавший смех.

– Так ты… читать умеешь? – Алёна смотрела на него с новым, пристальным интересом.

– Читать? – Витя фыркнул с таким видом, будто его спросили, умеет ли он дышать. – Я не просто умею. Я… вижу смыслы между буковок! Я могу прочесть даже то, что не написано! Это мой дар.

Он подошел ближе, к самой книге. Сердце колотилось где-то в горле. Он, выпускник обычной московской школы, собирался трогать древнейший раритет. Рукопись. «Изборник Святослава», блин! Это ж надо…

– Можно? – он кивнул на книгу, стараясь выглядеть как эксперт-реставратор, а не как голодный шакал у куска мяса.

Алёна, после секундного колебания, осторожно протянула ему книгу. – Только бережно. Боярин наказывал…