ВИТЯзь

– Не бойся, не испугается, – махнул рукой Игнат. – Характер у нее крепкий, Миша хорошую дочь вырастил. Решайся, Витязь. Двух вариантов нет. Или женишься, и становишься своим, с правом голоса и хлебной пайкой. Или… – Он снова многозначительно посмотрел на топор. – Идешь лесом. На все четыре стороны. К своим кротам.

Витя посмотрел на Мишу. Тот стоял, потупившись, сжав свою шапку в руках. Было видно, что он не смеет перечить старосте, но мысль отдавать единственную дочь за только что найденного в лесу сумасшедшего в странных одеждах повергала его в ужас.

И тут Витю осенило. Второй раз за сегодня. Игнат не верил в его магию. Не верил ни на секунду. Этот прагматичный, жесткий мужик видел в нем странного, возможно, опасного, но потенциально полезного дурачка. И женитьба на дочери одного из своих мужиков – это идеальный способ его привязать, контролировать и использовать его дар болтологии в хозяйственных целях. Это был гениальный ход. Циничный, практичный и совершенно беспощадный. Ко всем сразу: и к Вите, и к Мише, и к Ульяне.

– Ладно, – сказал он, с вызовом глядя на Игната. – Будь по-вашему. Жениться, так жениться.

Миша, выглядевший так, будто только что видел, как рождается сам Перун, кивнул с таким отсутствующим видом, что было ясно – его мысли витают очень далеко. Вероятно, в поисках того, как объяснить все это жене.

– Пойдем, э-э-э… Витязь… – Он произнес это без всякой радости.

Ночь в Горелове была не просто с отсутствием солнца. Это была отдельная, плотная, живая субстанция. Она пахла мокрой древесиной, дымом от прогоревших печей и таким количеством разных звуков, что городской слух Вити разбегался, как тараканы от внезапно включенного света. Хрюканье, мычание, непонятный скрежет, чье-то храпение за стеной – казалось, сама деревня дышала, ворочалась и жила своей, непонятной ему жизнью.

А Витя лежал на жесткой лавке в углу избы Миши и чувствовал себя узником в камере с очень странным интерьером. Идея побега созрела мгновенно, едва только за ним захлопнулась дверь. Жениться? На немой девушке? По приказу местного пахана с бородой и топором? Это переходило все границы его и без того размытого представления о приемлемом.

«Окей, Горемыкин, – мысленно бубнил он, глядя в потолок, где тень от лучины плясала зловещий танец. – Ситуация: ты в глухой деревне каменного века. Тебя приняли за сумасшедшего витязя. Тебя хотят женить на Золушке из сурового сеттинга. Выход один – драпать. Пока не стало поздно и тебе не выкатили калым в виде трех гнилых реп и поношенных лаптей».

Он прислушался. В избе царила глубокая тишина, прерываемая лишь ровным, тяжелым дыханием Миши и тихим посапыванием за занавеской, где спала Ульяна. Идеально.

Подъем был отработан с грацией немого киношного вора. Он скользнул с лавки, задержал дыхание, нащупал свои ботинки – единственное, что пока не обросло заплатками. Дверь скрипнула так, что у Вити остановилось сердце, но никто не проснулся. Видимо, местные привыкли к более эпическим ночным звукам.

Холодный ночной воздух ударил в лицо. Улицы деревни были пустынны и залиты лунным светом, превращавшим лужи в серебряные зеркала, а навозные кучи – в таинственные курганы. Он помнил дорогу к лесу. Ту самую тропинку, по которой его вели днем.

«Беги, лес, река, цивилизация, – выстраивал он маршрут в голове. – Или хотя бы другая деревня. Где нет старост с маниакальной склонностью к сватовству».

Первые метры дались легко. Адреналин, страх и дикое желание оказаться где угодно, но не здесь, делали его легким и быстрым. Он уже почти достиг края деревни, где избы редели и начиналось поле, когда из-под ног с громким недовольным визгом выскочил поросенок.

Витя вздрогнул, едва не издав звук, достойный того же поросенка.

– Тихо, ты! – прошипел он на бегущее существо. – Спалишь всю операцию!

Поросенок, фыркнув, умчался в темноту. Витя облегченно выдохнул и сделал следующий шаг. Прямо в корыто с какой-то мутной жижей.

Громкий плеск прокатился по ночной тишине, показавшийся ему громче сирены воздушной тревоги. Из ближайшей избы послышался кашель и бормотание. Витя замер, прижавшись к скрипучей стене сарая, сердце колотилось где-то в горле.

– Кто тут? – раздался хриплый голос из-за двери. – Кикимора, что ли, в корыто ныряет?

Витя мысленно поблагодарил местный фольклор за предоставленное алиби и, не дыша, пополз дальше, стараясь обходить хоть какие-то предметы. Наконец, позади остались последние плетни. Впереди темнел лес, такой же неприветливый и загадочный, как и днем, но сейчас казавшийся единственным спасением.

Он перевел дух, оглянулся на спящее Горелово.

– Прощай, адский сплав и исторической реконструкции, – прошептал он. – Я был плохим витязем. И еще худшим женихом.

И бросился бежать к лесу.

Бег по ночному лесу – это не романтичная прогулка при луне. Это постоянная борьба с невидимыми ветками, которые бьют по лицу, с кочками, норовящими подставить подножку, и с собственной паранойей. Каждый шорох казался приближающейся погоней, каждый крик ночной птицы – зовом старосты Игната.

Он бежал, спотыкаясь, задыхаясь, хватая ртом холодный воздух. Мысли неслись вихрем: «Где тут, черт возьми, река? Куда я бегу? А что, если я на самом деле в заповеднике, и скоро выйду к шоссе? О, боже, я бы сейчас убил за чашку кофе. Даже самого растворимого. И сотовую связь. Хоть один процент».

Он уже начал позволять себе робкий оптимизм. Деревни давно не было видно, вокруг стояла глубокая, почти благородная тишина. Он замедлил шаг, пытаясь сориентироваться. Луна пробивалась сквозь чащу, создавая причудливые узоры на земле.

Именно поэтому он заметил их. Сначала тени. Глубокие, скользящие, слишком уж синхронные. Потом тихий шорох листьев, не похожий на ветер. И наконец – глаза. Пара холодных, зеленых точек в темноте. Потом еще одна. И еще.

Он замер, кровь стыла в жилах. Это были не собаки.

Из-за ствола старой сосны вышел крупный, серый волк. Его шерсть сливалась с ночью, и только глаза горели недобрым, голодным огнем. К нему присоединился второй, третий. Они выходили из тьмы беззвучно, грациозно, окружая его полукольцом. Рычания не было. Было молчаливое, куда более страшное ожидание.

«Волки. Настоящие, дикие, голодные волки. Вот черт. Вот невезение. Вот именно то, чего не хватало в этом и так переполненном адреналином дне», – пронеслось в голове Вити панической мысленной тавтологией.

Он медленно, очень медленно стал пятиться, упираясь спиной в ствол березы. Руки сами собой поднялись в защитный жест.

– Эй, ребята… песики… – его голос дрожал и звучал неестественно высоко. – Я не съедобный! Серьезно! Сплошная химия, ГМО, глутамат натрия! У вас же несварение желудка будет!

Волки не оценили его кулинарные характеристики. Вожак сделал шаг вперед, обнажив белые клыки. Тихий, глубокий урчащий звук вырвался из его глотки. Это был звук, не оставляющий сомнений в намерениях.

«Сила в Слове. Остерегайся Кривды. Остерегайся Кривды!» – застучало в висках. Он не мог ляпнуть что-то вроде «ах, какая пушистая смерть!» или «да вы просто голодные милашки!». Последствия могли быть самыми буквальными и печальными.

– Я… я иду! – выдохнул он, стараясь вложить в слова максимум уверенности, которой не чувствовал. – Я ухожу! Прямо сейчас! Быстро и надолго! И… и не вернусь!

Он сделал резкое движение, будто собираясь рвануть в сторону. Это была ошибка. Вожак с коротким лающим звуком бросился вперед. Остальные последовали за ним.

Витя вскрикнул и зажмурился, поднимая руки перед лицом в бесполезном жесте. Он уже чувствовал запах звериной шкуры и горячего дыхания.

Но вместо клыков, впивающихся в плоть, он услышал резкий, свистящий звук. Что-то просвистело у него над головой и шлепнулось оземь прямо перед мордой вожака.

Произошла мгновенная трансформация. Вожак отпрянул с недоуменным, почти обиженным взрывным фырканьем. Он потянул носом воздух, и его уверенность куда-то испарилась. Вместо нее в зеленых глазах появилось что-то вроде брезгливости и беспокойства. Остальные волки тоже замедлили бег, занервничали, начали беспокойно перебирать лапами.

Витя осторожно приоткрыл один глаз.

Прямо перед вожаком на земле лежал размокший комок из темных листьев и трав, издававший резкий, терпкий, отталкивающий запах. Запах полыни, чего-то горького и еще десятка незнакомых Вите трав.

Из темноты, справа от него, вышла она. Ульяна.

Она стояла, закутавшись в темный платок, в руке – еще один такой же травяной комок. Лицо ее было спокойно и сосредоточено. Она не смотрела на Витю. Ее серые, почти бесцветные при лунном свете глаза были прикованы к волкам. Она не делала резких движений. Она просто стояла и смотрела. Молча.

Потом она медленно, очень медленно подняла руку с этим комком и сделала им отгоняющий жест. Не угрожающий. Скорее… констатирующий. Как будто говорила: «Вы здесь не нужны. Уходите».

И волки… послушались. Вожак еще раз фыркнул, тряхнул головой и, не оборачиваясь, рысцой побежал обратно в лес. Остальные, бросив на Витю последние взгляды, полные не то что разочарования, а скорее досады, последовали за ним. Через несколько секунд от стаи не осталось и следа. Только запах трав и тишина.

Витя стоял, прислонившись к березе, дрожа как осиновый лист. Он смотрел на Ульяну, на этот комок в ее руке, на исчезающие в чаще тени.

– Ты… – его голос сорвался на шепот. – Ты… как?..

Ульяна опустила руку и повернулась к нему. В ее взгляде не было ни упрека, ни гнева, ни даже удивления. Был лишь спокойный, безмятежный вопрос. Молчаливый, но абсолютно понятный: «Ну и что ты тут делаешь в середине ночи?»

Он попытался собрать остатки своего достоинства.

– Я… гулял. Ночью. Воздухом дышал. Лесным. Очень… свежим. А эти… местные собачки… неправильно меня поняли.

Она медленно подошла к нему. В упор ее глаза казались еще больше и проницательнее. Она посмотла на его грязные, в непонятной жиже ботинки, на его перекошенное от страха лицо, на то, как он все еще вжимается в дерево. Потом ее взгляд скользнул в сторону, туда, где начиналась тропинка обратно в деревню.

Она не стала ничего говорить. Она просто кивнула в ту сторону и посмотрела на него снова. Ждала.

И Витя вдруг с поразительной ясностью понял несколько вещей. Во-первых, побег отменялся. Во-вторых, эта немая девушка, которую он по глупости считал просто немым придатком к своему новому статусу, только что спасла ему жизнь. Не силой, не криком, а каким-то древним, тихим знанием. И в-третьих, она все прекрасно понимала. Абсолютно все.

Он глубоко вздохнул. Адреналин уходил, оставляя после себя пустоту и стыд.

– Ладно, – сдался он. – Ладно, я иду. Только… – он показал рукой на то место, где исчезли волки. – Это что было? Ты их чем, усыпила? Гипнозом? Травкой-одурманкой?

Ульяна лишь пожала плечами, развернулась и пошла по тропинке обратно, не оборачиваясь, будто была на сто процентов уверена, что он последует за ней.

Что ему, собственно, и оставалось делать.

Он плелся следом, чувствуя себя последним идиотом. Супер-витязь, которого спасает от волков невеста, которую ему навязали. Сценарий, от которого бы взвыл любой уважающий себя редактор.

– Слушай, – сказал он ей в спину, ломая тягостное молчание. – Этот… ароматный букетик… это что, от всех зверей работает? Или только от волков? Просто на всякий случай спрошу. Вдруг на медведя наткнемся. Или на того кабана… он, я чувствую, затаил на меня обиду.

Ульяна обернулась, и он увидел в ее глазах… улыбку? Нет, не улыбку. Скорее, легкую, едва уловимую искорку тепла. Она покосилась на кусты, потом на него, и сделала короткий, изящный жест рукой: пальцы сложились в фигуру, напоминающую клюв, который тычет и щиплет.

– Что? – не понял Витя.

Она повторила жест, потом указала на него и снова «клюнула» воздух.

– А… понял. Кабан. Он меня… боится? Потому что я в него телефон кинул? – Витя фыркнул. – Ну, техника пугает дикую природу, это да. А этот твой волчий репеллент? Он как, долго действует? Надо мне такой на пробу. Для города. От соседей с перфоратором.

Она шла впереди, и он видел, как слегка вздрагивают ее плечи. То ли от холода, то ли от беззвучного смеха. Он решил верить в последнее. Это было менее унизительно.

Так они и шли – он, болтая без умолку, пытаясь заполнить словесный потоком жуткую неловкость ситуации, она – безмолвная, лишь иногда оборачиваясь, чтобы жестом или взглядом ответить на его очередной идиотский вопрос.

И чем ближе они подходили к спящей деревне, тем больше Вити приходило жуткое, невероятное осознание. Его спасительница, немая дочь простого крестьянина, возможно, была самым сильным и знающим человеком во всей этой дыре. И он, со своим даром самосбывающегося вранья, только что пытался сбежать от нее в лес, полный волков.

Это было настолько эпически глупо, что даже у него не находилось саркастичного комментария. Только тихий, внутренний стон.

Ульяна остановилась на краю деревни и обернулась к нему. В ее руке снова появился маленький, аккуратно свернутый пучок трав. Она протянула его ему.

Он осторожно взял. Травка пахла все той же полынью и чем-то еще, горьким и сильным.

– Это что? – спросил он. – На счастье? На удачу? Или если опять волки?..

Она покачала головой. Потом поднесла свою руку ко рту, сделала вид, что что-то жует, и скривилась, изображая отвращение. Потом указала на него.

– Понял, – кивнул Витя, внезапно все понимая. – От запаха изо рта? После той похлебки? Спасибо. Забота тронула.

На этот раз он точно увидел, как уголки ее губ дрогнули вверх. Она развернулась и пошла к своей избе, оставив его стоять с дурацким пучком травы в руках и с новой, совершенно ошеломляющей загадкой.

Глава 4

Утро в Горелове началось не с пения птиц, а с густого, как кисель, ощущения надвигающейся беды. Воздух звенел от напряжения, и даже куры, обычно деловито копошащиеся в навозе, нервно перебегали с места на место, словно чувствуя, что скоро их скромные владения превратятся в арену для выяснения отношений.

Витя, всё ещё перематывая в голове вчерашнее ночное приключение с волками и своей загадочной спасительницей, сидел на завалинке и пытался незаметно жевать тот самый пучок травы, подаренный Ульяной. На вкус он напоминал смесь жвачки «Орбит» и хозяйственного мыла, но зато дыхание, и правда, становилось свежее. Хотя, возможно, это был эффект плацебо, усиленный страхом перед предстоящим днём.

Его размышления о тонкостях средневековой гигиены полости рта прервал оглушительный рёв – не то быка, не то очень расстроенного оперного певца.

– СХОДКА! На луг! ВСЕ-Е-Е-Е-Е! – орал здоровенный детина с бородой, в которой, казалось, запуталось и уснуло с десяток мелких птичек. Это был Горыня, местный силач и, по совместительству, правая рука старосты. Он бил в подвешенный на столбе ржавый лемех от плуга обухом топора, и грохот разносился по всей деревне, вышибая из изб даже самых закоренелых сонь.

Миша вышел из избы, бледный, как свежевыбеленная стена. Он бросил на Витю взгляд, полный такого отчаяния, что тому стало не по себе.

– Ну, Витязь… – вздохнул он. – Пойдём. Тебя, поди, и ждут.

– Меня? – Витя сделал наивные глаза. – А что я? Я ничего. Я тихий, мирный, кротов видел. Может, я побуду тут? Пока вас нет, избу подмету, картошку почищу…

– Игнат велел привести, – упёрся Миша. – Не упрямься. Хуже будет.

На деревенском лугу, собралось всё взрослое население Горелова. Мужики в своих вечных сермягах, бабы в выцветших сарафанах – все смотрели на большую колоду, служившую импровизированным трибуной, где восседал Игнат. Рядом с ним, вытянувшись в струнку и стараясь казаться выше и значительнее, стоял Горыня.

Витю, под аккомпанемент ворчания и шепота, привели в самый центр этого человеческого круга. Он чувствовал себя настолько лишним, что, казалось, даже комары жалили его с меньшим энтузиазмом.

– Ну что, – начал Игнат, обводя собравшихся тяжёлым взглядом. – Решаем. Дело ясное. Нашлёпка у нас тут завелась. – Он ткнул пальцем в сторону Вити. – Зовёт себя Витязем Витангиром. Брешет, что кроты с теля размером корни ржи грызут. Но сила в нём, гляди, и правда есть. Волков от себя отвадил. Ведьминой травой, сказывают.

В толпе прошелестело. «Волков отвадил» звучало куда солиднее, чем «убежал от них, пока немая девка его спасала».

– Так что с ним делать будем? – продолжил Игнат. – Оставить? Так он чужой. Без роду, без племени. Женить на Ульяне? Так Миша с жёнкой чуть с голоду не помирают с тоски. Выгнать? А ну как он этими своими видениями нам ещё чего наговорит на прощанье? Вроде как насорить в чужой избе перед уходом.

– Сжечь его! – раздался из толпы звонкий голос. – На удачу! Чтобы хлеб лучше родился!

Витя поперхнулся слюной.

– Эй, полегче! – выкрикнул он. – Я не дрова! Я горю плохо! Проверено! И для урожая бесполезен, я ж углеводы!

– Молчать! – прикрикнул на него Игнат, а затем обернулся к инициатору идеи. – И тебя, Марфа, заткни. Нечего зря добро жечь. Он хоть и бревно, но, гляди, крепкое. Может, в стройке сгодится.

– А может, он и впрямь боярин заблудший? – осторожно предположил какой-то тщедушный мужичок. – Из тех, что с умом заскорузли? Отдать его тиуну! Пусть разберётся.

Князю в подать сойдёт. Избавимся от головной боли да ещё и выслужимся.

Тиун. Слово прозвучало как удар колокола. Даже Витя, плохо разбирающийся в местной табели о рангах, понял – ничего хорошего. В общем, тот, перед кем даже суровый Игнат, вероятно, будет заискивать.

– Тиун… – проворчал он. – Он ещё дороже возьмёт. Не только его, но и с нас последние шкуры сдерет за «укрывательство». Скажет, боярина у себя прятали, от князя скрывали. Нам это надо?

Толпа зашумела, заспорила. Предложения сыпались самые разные: от «привязать к дубу и оставить на растерзание злым духам» до «определить в пастухи – пусть на скотину свои видения рассказывает, может, та от этого жирнее будет».

Витя слушал этот базар с нарастающей паникой. Его судьбу решали, как судьбу немого инвентаря. И варианты были один другого краше.

И тут вперёд выступил Горыня. Он выпрямился во весь свой немалый рост, надул грудь колесом и ударил себя кулаком в кадушку, служившую ему грудной клеткой.

– Чего думать да гадать! – прогремел он, и несколько человек вздрогнули. – Я сам его к тиуну отведу! На своём горбу донесу, коли надо! Не явится тиун к нам по своей воле – так мы к нему явимся с поклоном да с подарком!

В толпе воцарилась немая сцена. Все уставились на Горыню с немым вопросом на лицах. Даже Игнат поднял бровь.

– Ты, Горынюшка? – переспросил староста. – Сам вызвался? А чего это ты такой услужливый вдруг стал?

Горыня сделал лицо, полное праведного негодования.

– Да я за мир наш горой! За Горелово! Негоже, чтоб всякий шлык тут по дворам шлялся, смуту сеял! Отведём его тиуну, всё и объясним. Мол, нашли в лесу, не били, не мучили, сразу к тебе, барин, принесли. За это, гляди, он нам и подать уменьшит. Или хоть новым топором наградит!

Он посмотрел на Игната с таким простодушием, что тому, похоже, даже в голову не пришло заподозрить подвох. А Витя заподозрил. И ещё как. Этот здоровяк явно что-то замышлял. Может, хотел прикарманить «подарок» тиуна себе? Или просто мечтал вырваться из деревни и посмотреть на мир, пусть даже в роли конвоира городского сумасшедшего?

– Ну… – Игнат почесал затылок. – Ладно. Дело, пожалуй, верное. Только смотри, Горыня, – он сузил глаза, – чтобы он до тиуна дошёл в целости и сохранности. А то скажут, мы его по дороге укокошили.

– Так точно! – рявкнул Горыня, сияя от счастья, как медный таз. – Будет вам, Игнат Кузьмич, целый! Не примнутый!

Он бросил на Витю взгляд, полный такого торжества, что тому стало не по себе. Этот взгляд говорил: «Ну, попался, бояринчик. Теперь ты мой».

– Подождите! – не выдержал Витя. – А если я не хочу? У меня тут… дела. Кротов жду. Они же с оселком! Без меня скучают!

– Молчать! – хором рявкнули на него Игнат и Горыня.

– Решено, – окончательно рявкнул староста. – Завтра на рассвете Горыня отводит боярина к тиуну. А пока… – Он посмотрел на Витю. – Чтобы ты тут больше безобразия не учинил, определю-ка я тебе дело. Будёшь у Марфы корову доить.

Витя почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

– Корову? – переспросил он, бледнея. – Доить? Вы в своём уме? Я в жизни корову только в виде котлеты видел!

– Ничего, научишься, – махнул рукой Игнат. – Сила в тебе есть, говоришь? Вот и применяй. А не получится – Марфа тебя научит. У неё кнут есть.

Толпа, получив своё зрелище, стала потихоньку расходиться, бурно обсуждая предстоящую поездку и глупость Горыни, который сам напросился на такую обузу. Горыня же, довольный, подошёл к Вите и хлопнул его по плечу с такой силой, что тот едва не врос в землю по колено.

– Не бойся, боярин, – просипел он ему на ухо, и от его дыхания пахло хреном и злым умыслом. – До тиуна доведу. Как родного. Только дорога дальняя… Леса дремучие… Волки голодные… Всё может случиться. Ой, всё может случиться.

Он многозначительно хмыкнул и удалился, оставив Витю стоять одного посреди луга с ощущением, что его только что купили, продали и в придачу назначили дояркой.

К нему подошёл Миша, всё такой же бледный.

– Ну, Витязь… – вздохнул он. – Прости уж… Не вышло.

– Да ясно всё вышло, – мрачно буркнул Витя.

Он посмотрел на удаляющуюся спину Горыни, потом на хмурое лицо Игната, на любопытные взгляды односельчан.

И его осенило. Второй раз за утро. Горыня не просто так вызвался. Он что-то задумал. Что-то такое, что должно было случиться по дороге к тиуну. Что-то плохое. Для Вити.

Но правила игры были просты и страшны. Одно неверное слово – и всё может стать реальностью.

Он глубоко вздохнул, поднял голову и с самой безрассудной решимостью в голосе заявил:

– Ничего! Я готов! И корову подою! И к тиуну схожу! Только вот… – Он сделал паузу для драматизма. – Чую я… чую сердцем своим витяжеским… что дорога наша будет… знатной! Полной приключений! И встретим мы на пути… великого Змея Горыныча! Да-да, того самого! Трёхголового! Изрыгающего пламя! Но не бойтесь! Я, Витязь Витангир, знаю его слабость! Он… обожает сметану! И если мы возьмём с собой побольше сметаны… он нас не тронет! А может, даже поможет!

Он закончил, переводя дух. Толпа замерла, впечатлённая. Даже Горыня обернулся и смотрел на него с глуповатым изумлением.

Игнат медленно лицом.

– Змей… Сметана… – пробормотал он. – Ну, витязь, даёшь. Ладно. Марфа! Дай им сметаны на дорогу! Ведро! Чтобы Змею хватило!

Витя с торжеством посмотрел на Горыню. Тот стоял, и его довольная ухмылка медленно сползала с лица, сменяясь полным недоумением и даже легкой паникой.

«Вот так, – ликовал про себя Витя. – Нате вам! Теперь тащи на себе ведро сметаны через полстраны. Посмотрим, как ты там меня по дороге «потеряешь»».

Он чувствовал себя гением. Абсолютным, беспрецедентным гением. Он только что превратил свою потенциальную смерть в абсурдный комедийный квест.

По крайней мере, он на это надеялся. Потому что если этот Змей вдруг и впрямь существовал и сметану не уважал, то ему, Вите Горемыкину, точно будет не до смеха.

Воздух на лугу сгустился до состояния браги, которую забыли процедить. Витя стоял в центре круга из любопытствующих, зевающих и откровенно враждебных рож, чувствуя себя экспонатом на сельскохозяйственной выставке под названием «Кого нам сегодня сжечь/женить/сдать тиуну». Горыня с его планом «сдать боярина и получить за него новенький топор» выглядел самым очевидным злом. Злом с очень вонючим дыханием и кулаками размером с борщевой набор.

Мысли Вити метались, как та самая мышь, которую он пытался представить, чтобы отвлечься от неминуемой расправы. Бежать? Куда? От этих лаптей и сермяг, кажется, не убежишь даже на спорткаре. Согласиться на роль молочного фермера при корове Марфы? Сомнительная карьера, учитывая, что единственное, что он доил в жизни, был пакет с кефиром.

И тут его взгляд упал на Ульяну. Она стояла чуть в стороне, завернувшись в свой платок, и ее спокойный, ничего не выражающий взгляд вдруг показался ему единственной точкой опоры в этом безумном мире. Она не спасла бы его сейчас травкой. Но она смотрела. И в этом взгляде было что-то, что заставило его внутренний компас, обычно показывающий строго на «спасай свою шкуру», дрогнуть и повернуться в сторону «ва-банк».

«Сила в Слове, – пронеслось в голове. – Остерегайся Кривды. Ну так я и не буду кривить. Я совру так эпически, так глобально, что это перестанет быть кривдой. Это будет… былина».

Он выпрямил спину, откашлялся, сгоняя с горла комок страха, и сделал шаг вперед, к импровизированному трибуну из колоды, где восседал Игнат.

– Постойте! – голос его, к собственному удивлению, прозвучал громко и уверенно, без тени привычного циничного треска. – Вы всё неверно поняли! Все до единого!