скачать книгу бесплатно
– А у кого их нет? Все мы, слава тебе господи… Ваше превосходительство, позвольте вот познакомить…
– Знаем, знаем. Знакомый… – в один голос проговорили статский и военный генералы.
– Владимир Николаич, я так вас не отпущу. Нарочно на юру сел, чтоб всех знакомых ловить. Стаканчик холодненького на дорожку, и идите с Богом, – не отставал Подпругин и лез к Гвоздь Гвоздевскому со стаканом.
– Ведь этакий неотвязчивый! – проговорил тот, выпил стакан шампанского залпом и стал прощаться со всеми.
– На дорожку сигарочку, Владимир Николаич? Подпругин плохенькие курит, по шести гривен штучка, но авось понравятся.
Гвоздь Гвоздевский взял из портсигара Подпругина сигару.
– Две, две берите. Вторую дома на сон грядущий выкурите, – приставал Подпругин. – Да есть у меня и еще, милейший Владимир Николаич, до вас просьба.
– Что такое? – улыбнулся Гвоздь Гвоздевский.
– По вторникам у меня вечера для добрых приятелей. Милости просим во вторник.
– Благодарю. Примем к сведению… Прощайте.
– Только чтоб уж непременно в этот вторник. Вот и генералы будут.
– Ну, за этот вторник не ручаюсь.
– Нет, я слово беру!
– А я не даю.
– Владимир Николаич, зачем вы меня режете?
– Да чем же?
– Комплект уважаемых личностей хочу у себя принять, а вы вдруг не будете!
Гвоздь Гвоздевский улыбнулся.
– Ну, постараюсь, – сказал он.
– Пожалуйста, – поклонился Подпругин и крепко пожал его руку обеими руками.
Тот удалился.
VIII
В игорных комнатах раздался звонок, возвещавший первый штраф, наконец звонок, возвещавший второй штраф, а Подпругин все еще сидел в столовой и угощал знакомых ужином. Съели уху – лакеи принесли жареных дупелей.
– Боже мой! Боже мой! Что же это такое! Еще еда! – воскликнули в один голос Тутыщев и Самоходов. – Ведь после ухи с расстегаями решительно ничего есть невозможно.
Подпругин сидел и улыбался.
– Уж и еда! – говорил он. – Разве это еда? Просто баловство. Ей всегда место найдется. Пожалуйте по птичке.
Тутыщев и Самоходов положили себе на тарелки по дупелю и стали их ковырять ножом и вилкой. Из игорных комнат показался полковник Бобруйский.
– Ба, ба, ба! Вот кого недоставало! – радостно возвысил голос Подпругин. – Михаил Денисыч, пожалуйте. Честь и место. Ушица есть хорошенькая. Еще горячая. Похороны стерлядки вот одной справляем. Очень пожилая стерлядка была, вечная ей память, старушке. Тарелку ухи сюда! – командовал он лакею.
Бобруйский сел за стол беспрекословно, но был мрачен.
– Да что стерлядка! И на еду не тянет – вот как сегодня взлупили, – отвечал он. – Целый вечер карта не шла.
– Стерлядка утешит-с, а потом вот дупелек радостную песенку просвищет. Кушайте, кушайте, пока не остыло.
Бобруйский взял ложку.
– А ежели и приходила игра, то несчастие или ошибка партнера… – продолжал он.
– Илларион Михайлыч?.. – спросил полковника Тутыщев.
– Он. Ужасно рассеянно играет. И ведь что обидно: сядет с другим играть – вывернется. Я проиграл сорок восемь рублей, а он даже что-то три или четыре рубля выиграл.
– Имею случай предложить вам отыграться, Михаил Денисыч, – сказал Подпругин. – Милости просим ко мне во вторник вечером. Отличный винт вам предоставлю.
– А что у вас во вторник? – спросил Бобруйский, хлебая уху.
– То же, что и здесь, только повар мой будет куда получше. И напредки к нам по вторникам милости просим. Задумал я для моих гостей журфикс устроить.
– Благодарю.
– Благодарность не в счет. А вы уж дайте слово, что непременно приедете навестить бедного славянина из Ярославской губернии.
– Слова не могу дать, потому что, может быть, не удастся.
– Нет, уж надо так быть, чтобы удалось. Пожалуйста.
– Да ведь у вас каждый вторник будут собираться. Не в этот вторник, так в следующий.
– Нет, нет-с. Это не модель. Я так уж и стол в винт припасать буду. Хозяин должен знать, кого с кем посадить. Полковницкое слово, что приедете?
Подпругин протянул через стол руку.
– Да говорят вам, не могу дать слово. Мало ли, что может случиться! А давши слово – держись. Думаю, что приеду.
Лакей принес мельхиоровую кастрюльку и открыл крышку.
– Что это такое? – удивленно спросил Тутыщев.
– Гурьевская кашка-с. Это, ваше превосходительство, совсем уж легонькое.
– Послушайте… Да вы хотите закормить нас на убой… Нет, от гурьевской каши я отказываюсь. Сыт по горло.
– Ради сладости желудка надо, ваше превосходительство. Нельзя же без сладости, – убеждал Подпругин, но Тутыщев был непреклонен.
– Ия отказываюсь, – заявил Самоходов.
– А я кашки попробую, нужды нет, что уж поужинал, – сказал актер Черемаев и придвинул к себе кастрюльку.
Стал накладывать себе на тарелку каши и Бобруйский, хотя и заявлял, что вследствие неудачи в картах потерял аппетит.
– И ведь какую игру я проиграл через этого Иллариона Михайловича, если бы вы знали! – продолжал он сетовать и, отправляя ложку за ложкой в рот, стал рассказывать присутствующим карты своей игры.
Подпругин между тем лез ко всем с шампанским, требовал кофе и ликеров.
– Не будем, не будем ликеров пить. Что за ликеры! А кофе я никогда на ночь не пью, – говорил Тутыщев, но Подпругин все-таки велел подать.
– Что это у него за праздник сегодня такой? – спросил Бобруйский, ни к кому не обращаясь.
– Задатки насчет вторников своих даю, Михаил Денисыч. По вторникам еще не так потчевать у себя будем. Кушайте, гости дорогие.
Только часу в четвертом рассчитался Подпругин за ужин и стал уходить из столовой со своими застольниками. От выпитого вина он не совсем твердо стоял на ногах и покачивался. Двум лакеям дал он на чай по три рубля и сказал:
– Будете знать теперь, что меня зовут Анемподист Вавилыч.
– Да как же, Анемподист Вавилыч, я и раньше вас знал, да так, затмение какое-то нашло, – конфузливо отвечал лакей, провинившийся в том, что не знал, как зовут Подпругина.
Все направились в швейцарскую. Швейцару, записавшему Подпругина гостем на имя Бобруйского, Подпругин тоже кинул на конторку трехрублевку и наставительно произнес:
– И прошу уж впредь меня не спрашивать, на чье имя вхожу в клуб. Всегда буду ходить на имя моего друга-приятеля Михаила Денисыча. Шубу! – крикнул он у вешалки.
Помощник швейцара со всех ног бросился подавать ему шубу.
– Вот этот знает меня, пригляделся, – самодовольно заметил Подпругин, суя ему рублевую бумажку в руку. – А давеча в столовой я приказываю лакею, чтобы повара позвал ко мне, а он таращит на меня глаза и спрашивает, как моя фамилия. Дурак! Итак, господа, во вторник ко мне… – продолжал он, обращаясь к Тутыщеву, Бобруйскому, Самоходову и Черемаеву.
– Постараемся, постараемся, – был ответ.
– Да что тут старания! Вы без стараниев. Записок писать не буду.
– Какие же записки на журфикс!
Подпругин запахнул шубу и предложил:
– Кому со мной по дороге в Захарьевскую? Я в карете и подвезти могу.
Вызвался Черемаев. Распрощавшись со всеми, Подпругин сел с ним в карету. Швейцар захлопнул дверцу, и карета помчалась.
– Вот дурак-то! – проговорил Бобруйский, смотря вслед карете.
– Нет, он не дурак. Смотрите, какие дела он ведет! А просто бахвал, – мягко возразил Тутыщев.
– Но все-таки бахвал глупый. Как же он не замечает, что все это его бахвальство смешно.
– Самообольгцен очень, тщеславен. Почти все тщеславные люди думают, что никто не замечает их выходок, – пояснил Самоходов, застегивая верхнюю пуговицу у своего мехового пальто.
Они начали нанимать извозчиков.
IX
Утром Подпругин, как обыкновенно, проснулся рано. Ноябрьское утро еще только брезжило свет, а он уж проснулся. Где бы Подпругин с вечера долго ни сидел, а по старой рабочей привычке он всегда просыпался не позже восьми часов утра, а летом еще ранее. Камердинер его Илья, служивший раньше у какого-то графа, несколько раз рассказывал ему, что хорошие господа, обыкновенно, рано не встают, но Подпругин, принимавший близко к сердцу все, что делают «хорошие господа», на этот предмет не обращал никакого внимания. Проснувшись, он позвонил и тотчас же отдал приказ явившемуся камердинеру:
– Умываться и чаю…
Спустив с кровати ноги в туфли, он тотчас же направился в уборную, а камердинер пошел за ним следом с полотенцем. Умывшись около мраморного умывальника, дающего воду прямо из водопровода, он надел шелковый халат, причесал волосы перед зеркалом и, перейдя опять в спальную, стал на молитву перед образом. Пока он крестился и клал земные поклоны, камердинер отправился за чаем.
Чай был сервирован в кабинете на круглом столе, где раскладывались обыкновенно полученные журналы и газеты. Светила лампа. На серебряном подносе стояли только два серебряных чайника – один с чаем, а другой с кипятком, помещались такая же сахарница с дешевенькими трактирными щипчиками для раскалывания сахара и стакан на блюдечке. Это был первый утренний чай Подпругина. Второй чай он пил в столовой, с женой, которая вставала позднее его, около одиннадцати часов утра, и пил уже при полной сервировке и при самоваре.
– Позови сюда полковника, – отдал Подпругин приказ камердинеру, усаживаясь за чай.
– Максим Иванович, я думаю, еще спят, – робко заметил камердинер про полковника Алтунского.
– Спит, так пусть разбудят его. Что это такое, в самом деле! Вчера зову – гости у него, сегодня зову – спит. Мне он нужен – ну, пусть и приходит.
Камердинер удалился. Подпругин принялся за чаепитие. Пил он чай, наливая его на блюдечко и жадно схлебывая, пил вприкуску.
Камердинер вернулся и доложил:
– Насилу достучался-с. Сказали, что придут в десять часов.
Подпругин взглянул на дорогие бронзовые часы на камине. Часы показывали половину девятого.
– Ну вот! – воскликнул он. – Что же я один до десяти-то часов делать буду!
– В девять часов массажист придет, – сказал камердинер.
– Ах да. Стало быть, и хорошо, что Алтунский-то промедлит.
Подпругин налил себе второй стакан чаю и развернул вчерашнюю газету.
– Прикажете сегодня, стало быть, принять массажиста?
– Да, да… Пусть он меня поломает. У меня сегодня затылок болит.
– Не прикажете ли тогда лимончику к чаю? Кисленькое очень помогает.
– Ты знаешь ведь, что я по утрам чаю с лимоном не пью!
– Нет, я к тому, что вроде лекарствия, так как у вас голова со вчерашнего…
– Что со вчерашнего? Что? – закричал на камердинера Подпругин. – Что ж, я вчера пьян был, по-твоему, что ли?!
– Нет, я к тому, что вы сами сказали, что голова…
