скачать книгу бесплатно
– Да постараюсь, постараюсь не надолго приехать.
– А там уж мы не выпустим. Ну спасибо. – И Подпругин, протянув ему руку, крепко пожал ее.
Спросив Поваляева, «как дела идут», и получив ответ, что «без дел», Подпругин начал прощаться.
– Теперь к Завзорову заеду. Тоже по этому же делу, – сказал он.
– Кажись, в Москву он завтра едет.
– Ну?! Батюшки! Да что же это такое! А я на него, как на каменную стену…
– Вчера виделись на бирже, так он говорил.
– Не отпустим. Что такое?.. Может и после вторника в Москву-то.
– Так во вторник? – спросил Поваляев.
– Во вторник, – ответил Подпругин и, еще раз пожав хозяину руку, стал направляться к двери.
Хозяин проводил его до двери.
XIII
От Поваляева к Завзорову пришлось ехать Подпругину с Калашниковского проспекта на Васильевский остров. Завзоров и сам жил там, и там же имел свою торговую контору. Подпругин велел кучеру торопиться, но, когда они выехали на Невский, он тотчас же сообразил, что ему по дороге лучше заехать в Заграничный банк, помещающийся близ Невского, и узнать, не сидит ли там в правлении один из заправил этого банка Моисей Соломонович Линкенштейн, и ежели он там, то пригласить и его на журфикс, а уж из банка ехать к Завзорову на Васильевский остров, что и сделал.
Через две-три минуты рысак Подпругина остановился около банка. Подпругин вышел из саней и направился в подъезд.
– Моисей Соломонович здесь? – спросил он швейцара.
– Только что приехали. Пожалуйте.
Подпругин сбросил ему на руки свою шубу и, сняв калоши, направился по лестнице, устланной пробковым ковром, в помещение банка во второй этаж.
Небольшое помещение банка было переполнено публикой. У решеток кассиров стояли артельщики в чуйках и с мешками, пришедшие или положить деньги на текущие счета, или взять их с текущего счета, у столиков для публики сидели клиенты банка, выписывающие чеки или ожидавшие свои расчетные книжки, пока в них запишут вклад. Из-за решеток кассиров и контролеров выглядывали юркие носатые семитического типа конторщики, представляющие резкий контраст с чисто славянскими типами русобородых артельщиков, помещавшихся вместе с ними за решетками. Банк состоял из анфилады комнат, в глубине которой виднелась запертая дверь с надписью золотыми буквами на черной стеклянной дощечке: «Правление». Подпругин подошел к этой двери и сказал стоявшему около нее артельщику:
– К господину Линкенштейну… Скажите, что Подпругин.
– Сейчас доложу… – был ответ.
Артельщик скрылся за дверью, вернулся и отрапортовал:
– Сейчас выйдут. Потрудитесь присесть.
«Фу, черт возьми! Жидюга даже в правленской комнате меня принять не хочет, – подумал Подпругин, и это больно его кольнуло. – Звать ли уж на журфикс-то? Что он о себе, в самом деле, думает? Ну его к лешему! – мелькнуло у него в голове, однако он стал прохаживаться по комнате и наконец присел на стоявшую у стены скамейку с камышовым сиденьем. – Право, не позову. Выйдет он ко мне, а я у него порасспрошу что-нибудь о банковых акциях, что, мол, хочу купить полсотни, так как, мол, дела теперь и стоит ли дать биржевую цену», – рассуждал он.
Прошло минуты три, а Линкенштейн не показывался.
«Пархатый… Еще ждать себя заставляет! – мысленно ругался Подпругин. – Закурю сигару, – решил он. – Что это он меня за просителя воображает, что ли?»
Подпругин вынул из кармана сигару и спички и закурил, а Линкенштейн все еще не показывался.
– Скоро он там? – спросил Подпругин артельщика.
– Не знаю-с… Сказали, что сейчас… С нашим корреспондентом они там, с господином Моргулиенсоном, который заграничные письма пишут.
– Верно ли вы сказали фамилию?
– Вы господин Подпругин. Я вас знаю.
– Пожалуйста, сходите еще раз и скажите, что, мол, так и так: времени не имеет.
– Я не смею-с… Они заругаться могут. Они сказали, что сейчас…
«Нет, каков жидюга!» – мысленно восклицал Подпругин, то вставая со скамейки, то опять опускаясь на нее и нервно затягиваясь сигарой, а Линкенштейн все еще не показывался. Наконец его взорвало.
– Вот что. Я ухожу… Выйдет он, так скажите ему, что мне некогда было больше ждать, – сказал он артельщику и только что хотел уходить, как из комнаты правления вышел Линкенштейн, нагнал его, схватил за руку повыше локтя и заговорил:
– Куда вы? Уходите? Простите, почтеннейший, что заставил вас ждать, но никак не мог бросить очень нужного дела. Большова дела у нас есть, и надо сегодня с курьерский поезд писать об нем в Берлин. Теперь я к вашим услугам… Сядем здесь… Потолкуем.
Линкенштейн указал на скамейку, на которой сидел Подпругин.
«И все-таки в правление не приглашает. О, черт бы его драл, иуду!» – вспыхнул Подпругин и вслух прибавил:
– Да ведь и у меня делов по горло, Моисей Соломоныч, так уж я хотел уходить. Ведь дела не в одних только байках.
– Знаю, знаю, но простите великодушно. Право, был занят по экстренново дело. А теперь я ваш, господин Подпругин. Чем могу служить?
Они оба сели, и в ожидании ответа Подпругина Линкенштейн вытащил из кармана надушенный крепкими духами платок и утер крупный красноватый нос, оседланный золотыми очками. Это был довольно отъевшийся еврей с подстриженной бородой на широком лице, франтоватый, с бриллиантовым перстнем на мизинце и тяжелой золотой часовой цепью с массой жетонов на круглом колыхающемся чреве. На совсем уже поредевших спереди волосах он носил волосную накладку.
– Дело, конечно, не из важных, но от кого же и узнать, как не от вас, – заговорил Подпругин. – Хочу купить ваших акций, но они высоко стоят.
– О, мы теперь имеем блистательново дело! – воскликнул Линкенштейн и, спохватившись, сказал: – Да что ж мы здесь сидим? Прошу в правление.
«Ага, догадался, иудино племя!» – подумал Подпругин и сделался мягче.
Они вошли в правление. Правление была большая комната с большим столом посредине, покрытым красным сукном, и четырьмя письменными столами по углам. За одним из них сидел лысый человек тоже еврейского типа и писал что-то на бумаге карандашом.
– Прошу садиться, – отодвинул Линкенштейн от большого стола один из мягких стульев, которыми стол был обставлен со всех сторон, и, когда Подпругин сел, сам опустился на второй стул. – Должен вам сказать, что нам очень и очень было бы приятно иметь вас среди наших акционеров, уважаемый… Виноват… Имя ваше?
– Анемподист Вавилыч.
– Анемподист Вавилыч… Очень труднова имя, но зато самый русский. Очень приятно, Анемподист Вавилыч. Нет лучше, когда акции в твердых руках находятся, а ваши руки твердые, – поклонился Линкенштейн.
– Да акции-то дороги. На бирже-то они крепко стоят.
– Дела хороши. Биржа это знает. Будут еще выше, даю вам слово. А вы вот что… Вы выждете легкое понижение и покупайте, но покупайте не сразу, чтобы не возбуждать биржу, а понемножку, понемножку… Наше дело хорошее, наше дело крепко стоит.
– Ну ладно… – сказал Подпругин, подумал, взялся за свою бобровую шапку, чтобы уходить, и решил: «Черт с ним! Приглашу его на журфикс. Хоть жид, а все-таки банковый туз». – И он прибавил: – А второе дело, по которому заехал я к вам… тоже пустое дело, но… Заехал я вот зачем… По вторникам у меня будут журфиксы в моем новом доме. Я ведь дом новый отстроил.
– Знаю, знаю ваш дом. Говорят, чудеса там натворили.
– Какое! Хижина убога… – улыбнулся Подпругин. – Но все-таки милости просим во вторник вечерком… Мы ведь с вами давно знакомы, а вот акционером-то я буду, так уж… Пожалуйте, Моисей Соломоныч. В этот вторник у меня будет совсем хорошее общество. Бутыхов хотел быть… Тутыщев…
– Мерси, мерси… Приедем… – протянул еврей. – По вторникам у вас?
– По вторникам.
– Надо записать, чтобы не забыть. – И он сказал по-немецки пишущему за письменным столом лысому жид очку: – Запишите мне на памятном листочке, что господин Подпругин «по вторникам к себе зовет». Хорошо, хорошо, – снова обратился он к Подпругину и прибавил: – Я бывал везде за границей и знаю, как там живут, а потому всегда говорю, что лучше русской гостеприимство в целой Европе нет! Да, я люблю руссково гостеприимство!
Линкенштейн взял обеими руками руку Подпругина и потряс ее. Подпругин взял шапку и поднялся, чтобы уходить.
– Так ждем… – сказал он.
– Ваш гость, ваш гость, – пробормотал еврей и тоже встал.
Распростившись, Подпругин вышел из комнаты правления.
«Жид паршивый! – шепотом выругался он и мысленно прибавил: – Скажи на милость, как иерусалимские-то дворяне тон этот самый задают!»
XIV
Петр Петрович Завзоров, куда Подпругин направил своего кучера, жил на Васильевском острове в наемной квартире и занимал бельэтаж, а помещение для конторы нанимал в другом доме и даже в другой линии. Когда переехали мост на Васильевский остров, Подпругин стал соображать, где ему теперь лучше отыскать Завзорова – дома или в конторе, и решил, что в конторе, так как уж был третий час в начале, когда, по соображениям, Завзо-ров должен был уже давно отзавтракать. Соображения его, однако, не оправдались. Когда Подпругин приехал в контору, Завзорова там уже не было. Служащие в конторе сказали, что Завзоров поехал домой переодеться во фрак, так как приглашен куда-то на обед, но прежде обеда поедет в какую-то комиссию.
– Незадача… – досадливо почесал у себя за ухом Подпругин и спросил: – Стало быть, я его теперь и дома не застану?
– Не знаем-с. Впрочем, можно сейчас телефонировать и спросить, дома ли он, и ежели дома, то чтобы подождал вас немного, – дал ответ старший артельщик.
– Пожалуйста, голубчик. По очень, мол, нужному делу.
Артельщик отправился к телефону и через несколько времени вернулся.
– Дома. Подождут. Только просят поторопиться, – объявил он.
Через пять минут Подпругин подъехал к дому, где квартировал Завзоров. У подъезда уже стояла карета Завзорова. Подпругин вышел из саней и стал взбираться по раскрашенной в помпейском вкусе лестнице в бельэтаж. Лакей дал звонок в квартиру. Дверь перед Подпругиным растворилась, и показался лакей в сером фраке с серебряными пуговицами.
– Петр Петрович у себя? – спросил Подпругин.
– А вы господин Подпругин? – задал, в свою очередь, вопрос лакей.
– Вот, вот…
– Только вас и дожидаются. Хотели уезжать уж, но про вас по телефону сказали.
Подпругин быстро сбросил с себя шубу и направился в комнаты. Там в нарядной, но небольшой гостиной, сплошь устланной мягким ковром, его уже ждал Завзо-ров. Завзоров был крупного роста мужчина в золотых очках, с седыми бакенбардами в виде рыбьих плесов. Он был во фраке и белом галстуке и отнюдь не смахивал на купца.
– Милейший Анемподист Вавилыч! – воскликнул он, растопыривая руки при входе Подпругина. – Какому счастливому случаю я обязан, что вижу вас у себя, мой достоуважаемый?
– Дельце есть одно важное, Петр Петрович, хе-хе-хе… – пробормотал с легким смехом Подпругин. – Здоровьице ваше как?
– Как будто и здоров, но подагра… Стал лечиться гомеопатией – и вот чувствую облегчение, а то три дня никуда не выходил и на биржу не заглядывал.
– Подагра… Это насчет ног, кажется?
– Нога, нога… У меня одна нога… Правая… Но я свою подагру не нежу… разве уж очень приспичит, а то все на ходу и на езде. Вот и сейчас еду в одну комиссию при Министерстве финансов. В качестве сведущего человека вызывают. А оттуда на обед к англичанину Естердай… Знаете, представителя фирмы «Томсон Говард и компания»? Так вот, к нему. Нельзя не ехать – дела делаем. Однако что же это я? Прошу покорно садиться.
Завзоров усадил Подпругина, сам сел и вопросительно стал смотреть на него, что он скажет. До сих пор Завзоров и Подпругин домами знакомы не были, а потому Завзоров и ждал от Подпругина только делового разговора, но Подпругин отдулся и произнес:
– Визит вам приехал сделать, Петр Петрович.
– Батюшки! Так вот вы зачем… Очень рад, очень доволен, очень благодарен.
Завзоров хотел быстро подняться со стула, но тотчас же схватился за ногу и проговорил:
– Вот она, проклятая… Нет-нет да и даст себя знать… Очень рад, очень рад, – проговорил он снова и протянул Подпругину обе руки.
– Приехал визит вам сделать и попросить вас пожаловать ко мне во вторник на журфикс. По вторникам мы с супругой задумали… – рассказывал Подпругин. – А то живешь, живешь, и никакого около тебя хорошего общества нет. Так вот я за этим и приехал. Во вторник, Петр Петрович. С этого вторника начинаем.
– Очень вам благодарен, милейший, сочту за честь побывать у вас.
– Вы уж в этот вторник, Петр Петрович, – настаивал Подпругин, – потому хорошее общество у меня соберется. Бутыхов Кирилл Львович… Изволите, я думаю, знать.
– Как не знать! Большая птица теперь в министерстве, а только в нынешний-то вторник…
– Нет уж, пожалуйста, без отговорок.
– Да я в воскресенье или в понедельник сбираюсь в Москву дня на три съездить.
– Что Москва! Москву можно и отложить. Москва не сбежит, все на том же самом месте останется.
– Москва-то не сбежит, да дело-то…
– И дело не медведь, тоже в лес не сбежит. Генерал Тутыщев тоже обещался быть.
– С этим не знаком.
– Тоже большая птица. В пяти-шести губерниях губернатором был, а теперь вот по благотворительной части в разных местах. Нет, Петр Петрович, я уж с вас слово беру, что вы приедете в этот вторник.
– Ежели не уеду в Москву – к вашим услугам…
– Да бросьте вы Москву… Я жду, жду… И с супругой прошу… потому у меня и баронесса фон Дорф будет, Анна Львовна… Знаете?
– Да как не знать! А с женой моей я вас сейчас бы познакомил, но она в Гостиный двор уехала… Знаете, бабье дело…
– Жену пришлю, жена моя приедет, познакомится с ней и отдельно пригласит ее. А только уж в этот вторник, пожалуйста… и вместе, потому хочу, чтобы все вкупе собрашася, – не отставал Подпругин. – Гвоздь Гвоздевский будет.
– Много гостей все равно не соберете, – отвечал Завзоров. – Не прививаются эти журфиксы, не любят их. Вот у меня, например. У меня в прошлом году пятницы были… Но что же? Знакомство у меня большое, а приедут пять-шесть человек, так что даже и двух столов в винт не составишь. А готовишься на двадцать человек. Ведь нельзя же без ужина оставить, а ужин надо приготовить. Бились, бились мы с женой и бросили. Теперь только по приглашению. Зову обедать, зову иногда вечером.
– Нет, уж я порешил, – махнул рукой Подпругин и поднялся со стула, чтобы уходить. – Так во вторник, – сказал он еще раз.
