Прогулки по времени

Восемь долгих месяцев в году по пховской земле плывёт долгая, безжалостная зима. Она негостеприимна: долины и ущелья укрыты пеленой и погребены в глубоких снегах, все проходные пути и переправы между селениями перекрыты. Ветер, словно дух холода, несёт с собою призрачные мелодии… Среди мёртвой тишины слышится повсюду лишь вой волков, их голодные завывания растворяются в воздухе, становясь частью бессловесной симфонии, к которой примешиваются шум ветра и гул застывших водопадов, наполовину скованных льдами и словно оглушённых.

В этих местах, где время словно замирает, чувствуются загадка и волшебство, но они жестоки и непредсказуемы, будто чей-то дикий, неуправляемый танец, в котором нет места разуму. Невероятные земли, подчинённые твёрдым, непреклонным законам природы, надолго запечатлеваются в памяти тех, кто оказался здесь. Затерянные среди горных вершин и утопающие в громадных сугробах сёла едва вырисовываются на горизонте; лишь их башни, испачканные сажей, да верхушки сосен, словно стражи замёрзшего царства, проступают единственными контурами на фоне белой пустоты. Нестерпимое сияние солнечных лучей, отражённых бескрайним зеркалом морозного пейзажа вокруг, слепит и бьёт прямо в глаза ледяными иглами. Беспощадные горные склоны поражают своей неукротимой красотой, а разреженный холодный воздух лишает даже вздоха.

Природа беспрестанно движется и, словно вечный художник, без устали рисует свои непредсказуемые шедевры, не допуская тени покоя. Жизнь в том суровом краю не останавливается ни на миг, сплетаясь из нитей упорства, но во время периода зимней чиллыособенно стоит быть настороже. Обрушивающиеся с отвесных высот снеговые завалы возводят над мерцающими руслами рек грандиозные арки. Смелому путнику приходится преодолевать сугробы до пояса, и когда он пытается выбраться, то они, словно гигантские волны, заставляют его буксовать и погружаться в холодные объятия снега, – на каждом шагу он проваливается и тонет снова и снова… Весной же эти необъятные белые полотнища начинают таять, ещё более усложняя движение.

Просторы лугов, поросшие трилистником, дикой люцерной, донником, хохлаткой и водосборами, одевали склон горы и простирались вверх до самой вершины. Теперь их зелень уже не прятало пушистое белое облачение, до недавнего времени её покрывавшее, – оно растаяло, не оставив и следа. Однако в низменности узкие полоски остатков зимы ещё продолжали сверкать слитками серебра, норовя найти укрытие в тени ложбинок. Взорам наездника предстал завораживающий пейзаж, которому вечнозелёный хвойный лес и обильный поток, грудой весёлой пены летящий через скалы с громким плеском, придавали дыхание жизни.

Торола приближался к скалам, окаймлявшим русло Аргуни. Прибой становился всё мощнее, а звук бушующей воды всё громче. Клокочущий поток, ниспадавший бесконечными каскадами, казался свирепым зверем, что раз за разом набрасывался на серый камень огромных скал, испытывая их на прочность. Высокие утёсы дрожали от буйных прыжков неистовых волн и время от времени отпускали вниз каменные глыбы, с глухим плеском рушившиеся в реку, но сами оставались на месте, подобно терпеливым стражам.

Рядом с бурлящим потоком тянулась тесная тропинка, поднимавшаяся высоко над рекой по крутому шиферному обрыву. Под ногами пролегла зелёная дорожка из травы, которая вздымалась здесь почти до человеческого роста. На каждом шагу попадался борщевик, что говорило о влажности земли. Под копытами постоянно обрушивались куски шифера, но бесстрашные кони не останавливались, упорно продолжая движение вверх. Нижние склоны, окаймляющие густой лес, вдоль тропы были украшены пышными кустарниками.

На них, как и на камнях, можно было заметить первые признаки весны – розовые цветы, которые вот-вот должны будут переполнить пчёлы… Встречались молодые сосны, росшие всё выше и выше, до самых вершин скал, где густые кроны деревьев скрывались в тумане и превращались в мрачные тени. На склонах горный лес привлекал своей пёстрой красотой, в которую хотелось погрузиться глазами.

Раскидистые кусты млечно-розовой волжанки с поникшими ажурными листьями источали свой терпко-сладковатый аромат. Среди стройных, высоких лесных деревьев на мшисто-травяном ковре издалека были заметны жёлтые ядовитые наперстянки на долгих стебельках. Местами среди зелени яркими красками выделялись золотистые головки марены, которую пховские рукодельницы используют для окрашивания сукна в алый цвет, сине-фиолетовые лепестки камнеломок и нежные в своей простоте цветы башечницы – кремовые, огненные, лиловые…

В воздухе висел туман, и оттого ведущая сквозь душный пойменный лес тропа распознавалась дурно. Полумрак не давал возможности рассмотреть очертания окружающих предметов. Кони неохотно, с трудом переступая, поднимались по крутым скалам, временами сменявшимся кладками из камней и брёвен. Внизу же, в долине, дорога петляла вдоль реки, чьи воды укрывались от человеческого взора за огромными стволами ольхи. Грунт, из-за сильных дождей и близости реки, сделался совсем скользким. Сырая дорога вязла в сети весенних потоков, местами раскрывая безмолвное ущелье. В некоторых местах поперёк пути лежали, затрудняя проезд, поваленные недавней бурей деревья; половодье местами снесло дорогу, к тому же узкая тропа, идущая по дну ущелья, была затоплена. Тороле пришлось ехать по руслу реки.

Пока молодой джигит пробирался вдоль дна ущелья, тропа внезапно совсем исчезла из-под ног. Таким образом, пховец столкнулся с неожиданной проблемой, оказавшись в ледяной ловушке вместе с лошадьми, и вынужден был преодолевать водоворот. Оглушительный шум воды, словно жуткий хоровод призраков, наполнил воздух, проникая в душу скитальца. Одежда его промокла, отяжелела и, казалось, впитала в себя весь холод ледников, когда они двигались против течения, отталкивавшего их назад. Словно дыхание зимних великанов насквозь пронизывало тело при каждом движении встречной воды… К тому же путь им перекрыл громадный обломок скалы, расположенный прямо посреди реки и разделивший её! – Зубы Торолы выбивали барабанную дробь, в такт его тревожным мыслям, пока он, что-то бормоча сам себе под нос, лихорадочно искал выход из опасного места.

К счастью, вскоре над ревущими водами реки засиял, как радуга после грозы, спасительный мост, построенный из трёх покрытых землёй и хворостом балок, опиравшихся на прибрежные камни, – в конце концов, и всадник, и его кони как-то сумели выбраться к нему из речных волн вверх по камням.

Торола спешился, тщательно проверил маленький, узкий, качающийся под ногами мост и по очереди осторожно провёл по нему обоих коней. Он не стал попусту рисковать: переезжать верхом через такой мост было бы слишком безрассудно, а решение выпустить по нему двух коней одновременно могло повлечь за собой непоправимые последствия для всей хрупкой конструкции. Ведь если бы под тяжестью животных шаткий мост обвалился в реку, они не смогли бы снова так же благополучно выкарабкаться из стремительного потока – и на этот раз погибли бы!

Перейдя на другой берег, молодой джигит нашёл укрытие от ветра под скалой. Затем он набрал хвороста и не мешкая разжёг на прибрежных валунах большой костёр, чтобы согреться самому и дать обсохнуть обоим коням. Расположив своих четвероногих спутников поблизости, пховец вознёс благодарность Каратис-джвари за спасение от ледяного потока. Продрогший до костей Торола принялся выжимать холодную воду из своей сырой одежды и волос, а затем стал раскладывать свои вещи на камнях подле костра, чтобы просушить их. К счастью, главная его драгоценность – деревянное пандури, привязанное за спиной, – не успела промокнуть, благодаря кожаному чехлу.

Свет и тепло пламени окутывали островок суши вокруг костра, и, наконец, бурка и чоха Торолы начали понемногу просыхать. Он ещё некоторое время сидел у огня, поглядывая на дремлющее небо над головой…

Жар от костра возвращал жизнь в его озябшие конечности, усталость и холод постепенно уходили. Устроившись поудобнее, путник перекусил имевшимися в сумке припасами, сделал пару глотков араки из тыквенной фляги и, поднявшись на пустынный холм, остановился, чтобы посмотреть на горы вдали… Вечные их вершины манили его, как всегда, и, поправив сумку на плече, Торола снова запряг коней и двинулся в путь. Подъём становился всё круче, но душа Торолы, словно целительным эликсиром, наполнялась тайной радостью, пока он поднимался на снежные поля, расположенные двумя величественными террасами.

Каменистые выступы, затерянные среди белых завихрений, выглядели, словно забытые пергаментные свитки, покрытые пылью времён… Пховцу вдруг пришло на память, как в детстве родственники привели его в дом хевисбери, чтобы тот обучил его грамоте. Мальчик подолгу упражнялся в письме, выводя буквы заострённой палочкой на золе, покрывавшей каменную плиту у очага… Старый Хвтисо при этом часто напевал вполголоса песню о саикио, ту самую, что срывалась теперь с уст Торолы:

В обиталище душ мост ведёт невесомый,

По нему как пройти бедняку-бедолаге?

У подножия гор строй судей собрался,

Чтоб дела разобрать по закону, по чести, отваге.

Час настанет и твой…

Всех ждёт мост – власяной.

Взгляд Торолы устремился вдаль, и вот – перед ним разверзлась грань горизонта, обрамлённая заметённым снегом гребнем. Однако по мере того как он, преодолевая преграды, продвигался вперёд, новая картина расстилалась перед его глазами, сама природа претерпевала в этот миг перемены: растворяясь на тревожном фоне неба, линии гребня словно растекались. Это было странное ощущение, будто Торола приближался к некой мистической точке, а та ускользала, удаляясь в недосягаемую даль. Но секрет этого явления вскоре был разгадан: вершины гор носили на себе угрюмые тучи, чьё хмурое присутствие обволакивало небесный свод молочной дымкой.

За мягким клубящимся покровом вечерних облаков исчезали яркие пятна сочных лугов и изумрудные складки хребтов. С каждой минутой тени на земле растягивались, становились всё длиннее, и тёплый луч касался последних шапок далёких гор. По мере того как солнце скрывалось за горами, начиналось незабываемое зрелище – чарующие сумерки, в которых мгновение становилось вечностью… Горы постепенно погружались в пелену ночной мглы, небо над ними всё темнело, и наконец сверкающим венцом загорелись на нём звёзды, словно на холсте, покрытом тысячами кристаллов. Тотчас ответным сигнальным пламенем полыхнули жгучие алмазы ледников, отразившись зеркальным блеском по верховьям ущелья, там, где крутые вершины становились крепостями. Это было место, где обитала сказка, там таились врата в магический мир, там находилось преддверие неприступного замка Тетри-Гиорги…

С трудом кони и Торола сумели покорить вершину хребта, взбираясь по извилистым тропинкам и каменистым склонам, погружённым в мглистый туман. Словно заточённый в сумеречной гробнице, Торола цепенел, не различая ничего вокруг, кроме узких стёжек под ногами…

Слабо проступавшая тропа погружалась в снег, словно пытаясь следовать за спиральной траекторией осы, затерявшейся в белой пустыне… Однако вскоре и она совершенно исчезла, утонув в бездне снежного поля. Кони оказались обречены на глубокие провалы, копыта их на каждом шагу издавали глухой стук с жёстким сопротивлением. Торола на некоторое время был вынужден развьючить коней и нести на себе груз. Но даже без этой ноши животным было трудно продвигаться по крутым холмам, сверкающие валуны под ними поддавались и таяли, и следы копыт ложились на скользком склоне, как тонкие кружева, вышиваемые незримой нежной рукой… Пховец осторожно сводил Раши и Чкару по обледенелым скатам, придерживая за поводья и хвосты.

На рассвете же ласковое прикосновение ветра к его лицу, окутанному мантией из плотного облака, сотворило чудо: застывший туман разлетелся, и перед Торолой открылась картина, исполненная красок и чувств. Распахиваясь по двум сторонам, словно занавес, густой белый туман уступал место сияющей панораме, купающейся в бархатных лучах восходящего солнца.

В небо башни глядят, кипарис – золотой.

Из гор струится там родник живой,

И сердце наполняет радостью святой,

И утоляет жажду, на века даря покой!

Мир посетила весна и расправила свои крылья. Пушистый снег таял, растопившись под лучами солнца; примулы десятком маленьких светил являли из-под него золотистые мечи своих острых лепестков, а благоуханные деревья были окружены зелёной пеленой. Изумрудный ковёр нежной травы расстилался по склонам гор и холмов, приглашая полюбоваться яркой красотой каждого, кто готов был смотреть.

Кони легко спускались по пологому склону Щитовой горы вдоль мелкой речушки, которая словно плела серебристую нить между горных гряд… Раскинувшиеся внизу глубокие зеленеющие долины, разделённые скалистыми громадами, смотрелись великолепно. Вёрст через десять после Кистинского хребта, окружённого множеством массивных ветвистых узких кряжей, впереди, на севере, по правому берегу Меши-хи наконец-то показался аул Джарие. По круче холма лепились маленькие сакли, укрытые лесом и горами; напротив, по склону простирались пастбища, где пастухи со сторожевыми собаками пасли стада коров и овец.

По преданию, прославленная царица Грузии Тамара, не раз гостившая в Чечне у своего союзника и тайного поклонника – терлоевского князя Берг-Бяччи, основным делом своей жизни считала распространение христианства по всей земле и часто отправляла священников к соседям за хребет. Проповедь их принесла плоды в Чечне, – и некоторые вайнахи, к неудовольствию местных жрецов, начали отступать от отеческих традиций. В Нохарасте, Комалхи, да и в самой Цайн-Пхьеде, от самых дней основания посвящённой богу Цу, тайно собирались для совместной молитвы горсточки новообращённых христиан.

В одном из селений Мелхисты местные жители, под влиянием приходящих из Грузии миссионеров, не только в большинстве своём пожелали перейти в христианскую веру, но даже выстроили себе из камня скромную керстнеха арда. Из-за церкви село получило название Джарие, а протекавший неподалёку от него источник – Джаран-Хьостуй. Он стал на долгие годы источником волнения и досады для достопочтенного Элгура, его непреходящей головной болью: обычно там совершалось крещение оглашенных, чьи ряды постепенно умножались…

Путь кряжистый в страну мечты лежит,

Что стелется вокруг благих вершин…

И тот, кто не свернёт с сего пути,

Он счастье в мире сможет обрести

И вступит в рай – наследник он и сын.

На горизонте показались тянущиеся к небу кистинские башни, оживившие массивы гор новыми красками. Эти башни были увенчаны изящными навершиями в виде небольших пирамид, а иные – плоской площадкой вместо крыши, и являлись истинным украшением той местности. В розовых тонах зари они смотрелись словно сказочные шахматные фигуры, выточенные из белоснежной кости. Под лучами восходящего солнца башни эти, обманчиво хрупкие с виду, мерцали нежным серебром, а крытые балкончики, словно вырезанные из голубовато-льдистого жемчуга, с четырёх сторон охватывающие их высокие стены, создавали впечатление защиты и уюта. На фоне башен виднелись высокие горные вершины, покрытые снегом, а под ними простирались бескрайние просторы леса.

Спешившись на перевале, который находился выше Джарие, Торола повёл коней вниз в глубокую долину Меши-хи, где текла река с тем же именем. Путь был долог и утомителен, но прелесть окружающей природы не давала скучать. Когда пховец проходил дальше по узкой тропе вдоль реки, дорогу ему перебежал бесстрашный зайчонок и, не обращая больше никакого внимания на путника, быстро скрылся вгустом лесу, который покрывал крутой склон берега почти до самой вершины.

Лес представлял собой маленький дивный мир. Его неповторимая атмосфера очаровывала, стоило только на мгновение остановиться и вглядеться. Всё вокруг было живым, и дух захватывало от таинственности. Торола слушал плеск протекавшей неподалёку реки, шелест трав под конскими копытами, свист ветра в листьях и птичье ликование, наполнявшее воздух. После долгой зимы, когда всё было тихо и безмолвно, наконец настало время птиц. Легкокрылые создания порхали, перелетая с дерева на дерево, и радовали глаз. Меж ветвей пару раз мелькнул хвост то ли белки, то ли маленькой куницы. Поодаль, в глубине леса пховец заметил пробиравшуюся сквозь заросли лису…

Ветви деревьев скрещивались над головой Торолы, создавая своеобразный свод. Он был таким густым, что свет едва мог пробиться сквозь листву и сливался с нею. Запахи распускающихся весенних цветов и свежей земли, покрытой густым слоем мха и лишайников – всё пронизывало душу особым трепетом, радостью и волнением. Тихие тропинки манили в лес, переплетались с полянами, по пути сквозь которые можно было наслаждаться свежим воздухом и погружаться в удивительную атмосферу.

«Я, похоже, в страну кукушек угодил!» – усмехнулся про себя Торола. Белый конь продвигался вперёд уверенной поступью, неся всадника через лес. В шелковистую гриву его упали сверху с ветки и запутались два любопытных светлячка…

Чкаре, своему белоснежному любимцу, Торола уделял всё же большее внимание, чем другому коню. Стараясь разгрузить его в трудных переходах, дать отдых на привале чуть дольше, чем чёрному скакуну, он невольно выказывал особенную заботу о своём друге. Вот и здесь он решил немного побаловать Чкару, позволив ему на свободе попастись на свежей траве, и, пересев на Раши, направил его вверх по холму, туда, где ещё сгущались извивы утреннего тумана…

Словно бы сама любуясь своей холодной чистой красотой, текла вдоль горных троп Меши-хи, и небесные оттенки переливались на её поверхности, так что Тороле представлялось, будто там небо и земля соединяются в единое целое. С мелодичным плеском волн смешивались птичьи голоса. Вокруг лились трели дроздов, пение соловьёв и щебетание весёлых ласточек…

Весенний пейзаж в горах Кавказа – зрелище поистине пленительное… Словно тёплый целебный настой, проливало свой свет солнце на зелёный шёлк полей, за долгие зимние месяцы истомившихся в узах под тяжким льдом и снегом. В воздухе витала свежесть и лесные ароматы, дарившие ощущение лёгкости и свободы. Жестом танца простёрли деревья объятия тонких рук к прозрачному ярко-голубому небу, с плеч их радостными трелями заливался птичий хор, – и, напевая подхваченный от них мотив, ехал верхом из родного Шатили в Цайн-Пхьеду молодой джигит Тариэл Чинчараули, по прозвищу Жаворонок. Не меньше птиц любил петь Торола, и голос его оживлял лесную дорогу…

Земля несёт волшебный дар,

В ней правит предопределенье.

Здесь каждый шаг исполнен чар,

В природе здесь царят виденья.

У гор, холмов, полей и трав,

У каждой речки и долины

Есть дух, что их хранит устав,

Как пестун – княжеского сына.

Гора, как великан средь туч,

Ввысь над равниною стремится,

И первой встретит солнца луч,

И примет песню ветра с птицей.

Несётся мимо скал река,

Течёт мимо песчаных бродов,

И омывают берега

Живой мечты цветные воды.

Манит природа красотой,

В ней – силы жизни неизвестной,

И счастлив всадник молодой,

Что мир открыт ему чудесный.

Духов земли незримый лик,

Те силы, скрытые повсюду,

Их речи строгие, их крик, -

Пока подвластен мне язык, -

Я в своих песнях славить буду.

Вдруг он почувствовал, что кто-то следит за ним, и оглянулся. На его глазах небольшое стадо забавных пятнистых ланей стремительно вынеслось на склон напротив, по той стороне оврага. Весенние ливни привели к разливу быстротечных горных рек, и возможно, лани как раз торопились к берегу напиться воды. Одна из них, отделившись от своих сестёр, притаилась в зарослях ясменника и оттуда робко наблюдала за чёрным конём и его всадником.

Туман постепенно рассеивался, и неожиданно Торола обнаружил, что на соседней горе за кустом ясменника вместо золотисто-белой лани стоит рыжеволосая девушка в длинной белой рубашке. Она замерла, словно изваяние, с охапкой трав в руках… Грациозное видение было неотделимой частью той природы, которую он созерцал во время своего путешествия.

Пховцы сызмальства проникаются до самых сокровенных глубин влиянием мистики, сочетая в себе дикий дух и таинственное восприятие мира. В глазах их сверкает огонь страсти к загадкам, и они шагают по дорогам, ведущим к божествам и прочим необъяснимым явлениям. Смело они проникают в области, где разум колеблется, а сердце начинает биться сильнее, ощущая волнение перед неизведанным. Их души, пронизанные тайнами ночного неба, открывают перед ними пути к самым глубинам древних мистерий. Неутомимые исследователи мрака, пховцы, не побоявшись риска, часто вступают в общение с богами… Это не означает, что пховцы ведут себя необдуманно или безрассудно, – просто они обладают особым чутьём к потустороннему и могут совершать действия, которые кажутся остальным людям непонятными или даже опасными. Они будто живут в другом измерении, где логика обретает новое значение, а опасности приобретают совершенно иную окраску.

Даже благодатное дуновение учения Христова, осенив краем святого крыла доблестные пховские души, не смогло окончательно искоренить в них привязанность к некоторым давним языческим обычаям. Можно было бы сказать даже, что среди этого народа сложилась своя собственная, особенная религиозная иерархия. Они веруют во Христа, Богоматерь, архангела Михаила и «ангелов обилия», но по-прежнему признают и свои божества – Иахсари, Квириа, Пиркуши, а также чтят второстепенных духов-покровителей лесов, полей, дома и всего, что окружает: Дид-гори, Горис-ангелози, Мухис-ангелози… Именно богов считают пховцы повелителями своей страны, а себя – их верными слугами. Кроме того, пховцы поклоняются ещё маленькому богу, большому богу, богу душ, богу запада и богу востока… Что же странного встретить однажды средь бела дня в росистых травах одного из "миндорт убани"– хранителей видимого мира?! – Торола был готов к новым открытиям в путешествии по этой удивительной земле, где непредсказуемые силы стихий могут повернуть ход событий в совершенно неожиданном направлении.

Девушка несколько минут простояла, не сводя глаз со всадника и коня, застыв среди высоких стеблей ясменника почти вровень с её ростом. Бледные трепетные пальцы рассеянно гладили травинки из охапки, прижатой к груди. Снежная ткань одежды сливалась с белыми соцветиями куста, и разметавшиеся пряди золотых волос словно ложились нимбом в солнечных лучах, теряясь в зелени кустов и деревьев…

Внезапно она выронила собранные ею травы, закрыв лицо руками, стала медленно отступать назад – и, резко развернувшись, быстрее ветра исчезла в густых зарослях. Вспугнутая лань пустилась в бегство от охотника…

Певец зачарованно посмотрел вслед девушке и понял, что был то лесной дух, – Али? – Дали? – Мзетунахави? – а он сам только что стал свидетелем чуда. Сплетаясь с таинствами леса и скрытой жизнью природы, слова, что пропел наш герой, приобретали новые смыслы, новые оттенки цвета и новое дыхание.»

Пховская юность

«Дыхание прохладного ветерка порхало под сводом деревьев, окутывая долину веянием распускающихся цветов. По бархатным чёрным пятнам обнажённых осыпей, высвободившихся из-под покровов снега, яркими самоцветами рассыпались цветы колокольчиков, блестевшие на тёмном фоне, точно звёзды в ночи. Вокруг пели и играли многочисленные ручьи, наполняя бескрайнее пространство музыкой, – и каждая нота, таившаяся в ней, сверкала гранями, словно крошечный алмаз. Сквозь зелёный купол листвы просачивалось солнце, отбрасывая тени на землю и осветляя лесные травы, а небесное полотно над головой, по которому изредка проплывали облака, было глубокого, бесконечно синего цвета и наполняло душу чистотой, – как взгляд незабываемых глаз Цисии…

Вечерами в Шатили, когда солнце начинало склоняться к закату над селом, окрашивая небо в оттенки старинного золота, и горы медленно погружались в прохладу и безмятежность, молодой пховец сидел на кровле своего скромного жилища и наигрывал на пандури. Проворные пальцы скользили по струнам, сплетая проникновенный мотив, пронизанный духом этой древней местности, который струился без усилий и казался простым, будто родился сам собой в объятиях вечерней тишины.

В то время он выступал уже на многих праздниках, и был желанным гостем везде, где исполнял песни собственного сочинения под мелодичный струнный звон… Люди издалека, со всех уголков, приходили послушать игру его и пение. Музыка и голос завораживали сердца слушателей, принося им умиротворение и отраду, и переплетались с неповторимой ночной атмосферой, – словно бы сами звёзды, мерцающие на небосклоне, выткали ему эту паутину из нот.

За это искусство и прозвал народ певца Торолой – Жаворонком, переиначив на свой лад распространённое в те времена имя Тариэл, данное в честь героя всем известной поэмы Руставели.