Прогулки по времени

Но, отправляясь странствовать, Тариэл и предполагать не мог, что это станет началом самой тяжёлой полосы в его жизни. Он был уверен, что сможет найти отца довольно быстро, и они вместе вернутся домой уже через несколько месяцев… Поиски же затянулись на годы, и Тариэл погрузился в них целиком, забывая о матери, брате, сестре, доме, – даже нежный облик Цисии постепенно стирался в его снах…

Три года молчало оставленное дома над очагом пандури, три года искал Тариэл отца, оставив всех своих близких и друзей, и делал всё возможное, чтобы его найти. Он был готов идти и дальше, преодолевая все трудности, которые выпадут ему на пути. Он не захотел беспокоить родных и расстраивать их напрасными ожиданиями во время длительных поисков, – поэтому и не предупредил о своих планах, дабы не обременять их лишними хлопотами и переживаниями. К тому же Тариэл был упрям и настаивал на продолжении поисков, не желая сдаваться, – даже когда почти понимал, что шансов найти отца нет. Три года прошло, а он всё безуспешно обходил пховские и кистинские селенья, расспрашивая о судьбе отца…

Осознав наконец, что отец потерян безвозвратно, Тариэл утратил смысл жизни и не мог понять, что же происходит. Ему казалось, что он заблудился в этом огромном мире, он не знал, куда ему двигаться дальше. Он искал отца повсюду, надеясь, что найдёт его живым и невредимым. Но время шло, а следов отца так и не обнаружилось. Эта неясность и беспомощность медленно переросли в глубокую тоску и отчаяние. Воспоминания о совместных моментах с отцом стали мучительными. Он сам не хотел сломаться, прощаясь с надеждой; вдобавок стыдился вернуться домой с пустыми руками после столь долгого отсутствия, и потому решил не сообщать заранее о своём возвращении, – а потом и попросту исчез, погрузившись в свои поиски…

Мать, сестра и младший брат Тариэла были глубоко расстроены его долгим отсутствием без вести. Они переживали за его жизнь и безопасность, погружённые в неведение о его судьбе. Три года – срок очень долгий, за это время могло случиться всякое. Они боялись, что Тариэл мог тоже погибнуть, навеки пропасть без следа, тосковали по сыну и брату, терзались болью от разлуки с ним. Исчезновение Тариэла стало для его родных тяжелейшим ударом, а возможная смерть его оказалась бы для них невыносимой утратой. Их мучила неизвестность – куда, следом за отцом, пропал и сам Тариэл? Почему он так долго не даёт о себе знать? Что могло с ним случиться?! – Эти вопросы томили их сердца день и ночь. Они то надеялись на счастливую весть о его возвращении, то отчаивались, погружаясь в глубокую скорбь…

Переживая за пропавшего, семья Тариэла всё больше отдалялась от соседей, – без единого укора со стороны односельчан, они сами вели себя так, будто бы на них легла опала. Чувствуя себя виноватыми в том, что не удержали Тариэла рядом, они смотрели на его исчезновение как на наказание свыше за их собственную оплошность. Вдобавок прежде, живя в родительском доме в Шатили, Тариэл помогал семье по хозяйству, а без него им становилось всё труднее прокормиться. Долгое его отсутствие грозило обездолить семью…

Но однажды измученный и обессилевший Тариэл всё же вернулся к ночи в родное село. Внезапное его возвращение явилось для его семьи и всех знакомых потрясением и неожиданностью. В любом случае, несмотря на все возможные обстоятельства и обиды, оно несло им огромное утешение, облегчение и исцеление многих душевных ран. Их любовь к сыну и брату и верность ему была крепче любых размолвок. Они были очень счастливы, принимая его живым и невредимым после трёх лет разлуки. Сердца их переполнялись радостью…»

Нежданные открытия и пошатнувшийся мир

«Встреча с родными краями после длительных странствий оказалась несколько неожиданной… Солнце уже садилось за вершины, когда на горизонте появилась фигура путника. Тихий ветер шелестел, словно приветствуя его возвращение, и разносил запахи горных цветов по долине, обрамлённой неприступными высокими хребтами. Медленно, словно тень, покрытая пылью дорог, молодой пховец возвращался в своё село. Три года он бродил, скитался по горным тропам, по далёким землям, искал своего отца, пропавшего без вести, оставив семью в смятении и страхе. Но все его усилия были напрасны – вернулся он с пустыми руками, лишь с горем в сердце.

Пронизанные косыми лучами заката, скользившими на лужайку, сидели рядышком на расстеленном по траве холсте, вполголоса переговариваясь и напевая тихую песню под звон пандури, – четыре красотки из Муцо: Манана, Маквала, Эндзела и Пиримзэ… Как и зачем оказались они здесь в поздний час?

Из Муцо?!..

Торолу бросило в жар, в глазах у него потемнело… Не подавая виду, он шутливо поприветствовал девиц:

– С миром ли пришли, добилни?

Те загадочно переглянулись, удивлённо засмеявшись; послышался нестройный перебор струн, и сёстры пропели ему хором:

– Перед грозой темнеют небеса,

А жаворонок к солнцу вознесётся!

И мгновенно разом все они скрылись из виду, будто бы их тут и не было, – Торола и глазом моргнуть не успел…

Он вдыхал запахи родной земли, ощущая тепло и искренность, которые здесь всегда царили. Когда он поднялся на холм и издали увидел Шатили, сердце его забилось сильнее. Село виднелось впереди, грозно и живописно раскинувшееся на отвесной скале. Расположенные многочисленными террасами над левым берегом Аргуни, крепкие сооружения из тёмных гладких сланцевых плит лепились к склону и, плотно сливаясь друг с другом, напоминали ласточкины гнёзда.

По всему селу в этот час можно было увидеть жителей, занятых повседневными делами. Взгляд Торолы упал на девочку-подростка в сатаури, что работала у маленького окна, закопчённого смолистой сажей, неуклюже пытаясь справиться с огромным кда… Деревянный бечи наносил равномерные удары по сукну, уплотняя полоску уже вытканной материи.

Мужчины в другом жилище затачивали косы, готовясь к предстоящему сенокосу. На одной из террас старушка мирно доила корову… Мягкие лучи заходящего солнца придавали всему зрелищу тёмно-алый оттенок. Вдалеке, по крутым проходам и коридорам узких улиц, протяжно блеяли овечьи стада, возвращавшиеся с пастбища. Темнота уже начинала окутывать окрестности… На Шатили нисходили горные сумерки, и чёрные покровы южного неба медленно простирались над хаосом пховских строений.

Торола перешёл реку по тонкому мостику, который покорно гнулся под его шагами, и вошёл в селение. Внезапно его появление вызвало неистовую реакцию шатильских овчарок – свирепых косматых зверей, которые с грозным видом набросились на него с плоских крыш домов. Повсюду в темноте загорелись зловещими красными огнями их глаза, и остроухие, лохматые, с телёнка величиной, белые тени ринулись со всех сторон к Тороле, ставя лапы ему на грудь и хрипло рыча.

Огромные местные псы были известны своей жестокостью и могли стать опасностью для любого человека. Для них не редкостью были и схватки с волками и медведями, иногда подбиравшимися к самому селу, о чём свидетельствовали шрамы от когтей на их широких коротконосых мордах. На шее у каждого из них был надет тяжёлый широкий ошейник, украшенный массивными шипами, – чтобы не давать хищникам возможности перегрызть собачье горло. Стая, вне себя от ярости, лаяла на всё село, излучая злобу, действия их были непредсказуемыми, они просто жаждали раздробить его зубами на куски.

Торола чувствовал, что ему нужно быть бдительным, пока он находится рядом с собаками. Он осторожно приблизился, стараясь не раздразнить их. Он смотрел на них с уверенностью, зная, что, если он сохранит хладнокровие, собаки не посягнут на него, но, ощутив запах страха, они станут ещё более агрессивными. И, конечно же, горец не забывал о надёжной палке, которая в подобных случаях всегда должна быть у путника под рукой.

Торола понимал, что справиться с такими соперниками не так-то просто, но не собирался позволить им преградить ему путь. С присущими ему отвагой и сообразительностью он поторопился извлечь свою дашну из ножен и готовился к схватке.

Звери сужали кольцо вокруг него, подходили всё ближе, выражая своё враждебное отношение к прохожему и готовность к нападению… Но Торола не остался в оборонительной позиции. Он приблизился к собакам и начал двигаться по кругу, избегая бросать им вызов напрямую. При каждом движении молодой пховец искусно размахивал то палкой, то дашной, нанося точные и крепкие удары по пастям и телам животных. Несколько выпадов – и вот визг, стон и хрип слились в мрачной симфонии скомканных звуков…

Однако Торола понимал, что его натиск не мог уничтожить всех псов, ведь они были очень крупными и мощными. Поэтому он сделал выбор в пользу тактики и ловкости. Он совершал быстрые и уклончивые движения, уворачиваясь от каждого прыжка собак в его сторону и совершая ответные броски… В шатильских постройках тем временем загорелись огоньки, в дверных проёмах заколебались яркие смоляные факелы… Багровый их свет изливался на стены и башни.

С помощью сноровки и боевой практики Торола сумел избежать зубастых челюстей и отвечал на каждую атаку собак горячими и меткими тычками по их головам, бокам и животам. Он использовал все свои быстроту и гибкость, чтобы преодолеть преимущество противников в размерах и силе. В течение всего поединка Торола продолжал сражаться с бесстрашием и решимостью. Даже когда его охватывала усталость, он находил в себе волю продолжать бороться за свою жизнь.

Длительная битва начинала набирать обороты… Обитатели Шатили, разбуженные неистовым лаем собак, высыпали из домов, собирались у входа в село и с беспокойством наблюдали за сражением, не зная, чем оно закончится. Отдельные сельчане уже скликали соседей на помощь Тороле…

Но тут уже собаки, напуганные неожиданной силой своего противника и его нескончаемым сопротивлением, в конце концов ретировались. Утомлённый, но довольный Торола остался стоять на месте с видом победителя. Затем он вложил оружие в ножны и, пройдя через ворота, был встречен радостными восклицаниями и приветствиями односельчан, покорённых его ловкостью и самообладанием. Старожилы же качали седыми головами и вполголоса переговаривались, намекая один другому на зловещий смысл происходившего.

Возвращение было для Торолы одновременно мучительным и радостным моментом. Каждый шаг приближал его к встрече с матерью, сестрой и братом – самыми близкими людьми. Торола давно мечтал о том, чтобы снова увидеть их, вновь ощутить тепло и любовь семьи. Когда он подходил к своему дому, сердце его замирало от ожидания…

Дом, как и все другие в селе, был построен с помощью сухой кладки из шиферных плит, иногда стены заменялись плетнём. Возле дома, под прочным навесом, украшенным деревянными резьбами, красовались кожи убитых животных, медленно высыхая на ветру; также здесь сушили табак…

Дверь скрипнула, и на пороге дома перед ним появилась мать, с печальным взглядом и уже седыми волосами. В её глазах, словно речные волны, надежда и тоска то и дело сменяли друг друга… Когда она увидела идущего к ней сына, глаза её наполнились слезами, а руки задрожали. Она поцеловала Торолу в лоб, словно берегла для него этот поцелуй все годы, и вот, наконец, отдавала его повзрослевшему уже сыну. Мецкина всегда была опорой семьи, но сейчас сама нуждалась в поддержке. Мать, которая всегда была такой сильной и непоколебимой, оказалась слабой перед его возвращением… Они обнялись и простояли так некоторое время, словно время остановилось, а вокруг них витали лишь шёпот ветра и пение вечерних птиц.

Младший брат его, Вепхо, ещё ребёнок, неопытный и наивный, поначалу держался в стороне. Он восхищался мужеством брата, но не знал, как встречать его после столь долгого отсутствия, стараясь вести себя, как взрослый. Но, когда Торола подошёл к нему и улыбнулся, мальчик не выдержал и, прыгнув к нему на шею, начал беспорядочно его целовать:

– Братишка, ты такой сильный и храбрый, я всегда хотел быть как ты! – завопил он.

Внезапно из темноты выступила, изумлённо всматриваясь, Минани, его сестра, лучащаяся гордой красотой и молодостью. Она смеющимися глазами посмотрела на Торолу и произнесла:

– Вот ты вернулся, Тарика! Мы так скучали по тебе!

Она нежно обняла брата и, не сказав больше ни слова, легонько погладила его щёку.

Торола смотрел на своих близких, и сердце его наполнялось счастьем и гордостью. Он понял, что эти три года безвестного отсутствия не прошли даром. Ему пришлось преодолеть множество трудностей, но они сделали его сильнее. Он так и не нашёл своего отца, но обрёл себя, своё мужество. Торола до глубокой ночи рассказывал семье о своих приключениях, о том, как боролся с опасностями и неизвестностью…

* * *

Мебель в пховском доме была массивна, проста и лишена каких-либо изысков. Обычно она состояла из таблы – небольшого низкого дощатого стола на четырёх ножках, чиги – тяжёлых трёхногих табуретов, и скамеек. С перекладин, прибитых под потолком, свешивались бараньи тулупы, шкуры, запасная одежда. На столбе, поддерживающем крышу дома, висело оружие и несколько пар носков из толстой шерсти. В одном из углов комнаты помещалась украшенная резьбой твёрдая тахта на высоких ножках. Последняя представляла собой просто деревянную конструкцию, на которой можно было отдохнуть после тяжёлого дня, – без особого комфорта и каких-либо признаков постельного белья, она была устлана соломой и накрыта лишь полосатым ярким ковром.

Торола бросился на кровать, едва успев скинуть намокшие тяжёлые башмаки, и немедленно провалился в глубокий сон. Одеяло сновидцу, как водится, заменила его собственная бурка.

* * *

Наутро отдохнувший с дороги и ещё ничего не ведавший Торола решил навестить друга – Имеду Кистаури, да заодно проведать и других своих соседей, – то есть всё родное село в тридцать два двора.

В просторах Хевсуретии, где время держит в плену вековые стены, село Шатили раскрывалось как загадочная крепость-лабиринт. При первом взгляде на облик этих строений представлялось, что художественный беспорядок царит здесь безраздельно. Однако, лишь оставив спешку и остановив свой взор, начинаешь распутывать тонкие нити устройства каменного убежища.

На первый взгляд рисунок села был довольно хаотичным, но, вглядевшись в него пристальнее, можно было отметить, что по периметру пролегала главная улица, пронизавшая всё укрепление, словно извилистая, скрученная артерия. От неё, как корни дерева, разбегались маленькие улочки, ведущие к тесным входам в дома-башни, и в этой разветвлённости присутствовала симметрия, что трогала сердце неизменной гармонией.

Место это было не случайным последствием капризов природы, но тщательно продуманным сочетанием красоты и элементов обороны. Жители этой земли использовали все возможные меры для защиты себя и своих домов от врагов. Выносливые и настойчивые пховцы вложили частичку своей души в каждый слой непробиваемых стен. Все здания здесь были сконструированы из камня и любая попытка поджечь их была совершенно бессмысленной, никакой пожар не мог бы их уничтожить. Они, казалось, росли прямо из скал, тесно примыкая друг к другу и на значительной высоте сплетаясь в единое целое, словно живой организм, своей вершиной уходящий в небо, а проходы меж ними были узенькими. Эта особенность строения делала село неуязвимым для недругов, позволяя ему выстоять перед любой осадой.

Архитектура пховских домов олицетворяла простоту и функциональность. Двух- или трёхэтажные постройки с крышами плоскими, словно сглаженная тропинка, располагались террасами. Такой уникальный подход к планировке создавал на кровлях нижних домов пространство для дворика или уютного балкона для верхних ярусов. Каждый из этажей дома играл свою особенную роль, отражая многогранный характер жизни.

С улицы в дом вела входная дверь – низкая и узкая, еле-еле позволявшая человеку втиснуться внутрь. На нижнем этаже – садзрохе – в темноте содержался скот, воплощение изобилия и благоденствия; там также хранили навоз для удобрения земли, не очень-то радовавшей местных жителей плодородием.

На втором этаже – сацхваре – в центре помещения, был очаг, который в Шатили топили, как правило, сосновыми корнями. Здесь можно было готовить пищу и согреваться холодными зимними вечерами. Вокруг очага уровень пола спускался вниз на несколько дюймов, образуя удобную площадку в форме удлинённого четырёхугольника, которую обкладывали шиферными плитками. Дым от огня медленно тянулся к потолку и выходил на верхний этаж через саркмели; оттуда же проникали в комнату слабые лучи солнца.

В толстых стенах пховских домов можно было увидеть и маленькие окна, больше напоминавшие бойницы. Они предназначались для защиты от врагов и обеспечивали естественное освещение внутренних помещений. В домах более зажиточных людей окна были оформлены не столь примитивно, их украшали подобием рам, обтянутых бычьим пузырём, что добавляло немного света и красоты мрачному, тёмному и холодному жилищу. Но такие дома здесь были редкостью.

Вдоль стен стояли мешки с мукой и зерном и хозяйственные сундуки, в которых хранилось конное снаряжение – сёдла, упряжь, сбруи, потники и всё, что могло пригодиться в сельской жизни. На балках по стенам были развешены тканные вручную ковры, вышитая одежда и символ силы и доблести – оружие: шашка и кинжал, над которыми висели кольчуга, латы, шлем, круглый железный щит, палаш, дашна и зазубренные боевые кольца сацерули. Всё это создавало атмосферу величия, древности и воинского мужества.

Третий этаж, шуатвали, использовался для приёма гостей. А в черхо – наверху, под самой крышей, куда вели крутые лестницы, – укрывалась от зноя летняя спальня, место для сна и отдыха в жаркие дни. В этом месте сберегалось множество полезных вещей, которые помогали обеспечить уют в доме: плетёные корзины, наполненные ячменём, множество глиняной и медной посуды для повседневного использования, медные тазы и котлы, запасные тёплые ковры… Там же находилась кладовая для овечьих шкур и других ценностей. Этот уголок был настоящей сокровищницей, где каждый предмет домашнего скарба был тщательно сохранён и при необходимости легко доступен.

Шатильцы, казалось, не знали границ между строениями. Не спускаясь на землю, здесь можно было проскользнуть из одного помещения в другое – как по ровным песчаниковым крышам, так и по специальным переходам, которые, подобно паутинкам, соединяли каменные тела домов. Чтобы перебраться на следующий этаж высоко расположенного дома, были необходимы жерди-мосты, перекинутые между дворами. Храбрые местные жители балансировали на высоте, словно птицы на ветках, чтобы переходить от дома к дому по тоненьким нитям. Даже дети, родившиеся и выросшие в Шатили, перебегали по этим жердям без страха, будто и не были знакомы с землёй!

Великое множество секретных проходов и подземных туннелей, ведущих в другие жилища, скрывалось в каждом доме. Они, как жилы, переплетали селение, создавая мозаику путей между соседями.

Иные стены таят в себе порталы в другие миры, двери, что открываются лишь тем, кого ведёт истинный путь… Ибо, – как знать? – тайны этих домов – забытые страницы истории… Такова Хевсуретия – земля, где сливаются воедино стойкость и изысканность, где всякий камень – часть рассказа, зовущего нас к мистическому танцу времени и материи.

* * *

Итак, добравшись по одному из внутренних переходов из своего жилища в дом Имеды, Торола на едином дыхании через сакоми взмыл в черхопо лестнице-бревну с косыми глубокими зарубками вроде ступеней, полный надежды вновь увидеть друга, но очам его предстала убийственная картина. И как же был он поражён тем, что ему внезапно там открылось!

Ещё не заметив нежданного гостя, Имеда обнимал свою жену… – Ах вот оно что, – надо же, за время странствий Торолы товарищ уже успел обзавестись супругой, а тот – певец и музыкант! – даже не погулял на их свадьбе?! Уж сколько бы песен он им подарил! Ну, не беда, это-то мы наверстаем!..

Застигнутая врасплох парочка обернулась на смущённое приветствие Торолы, поспешно отпрянув друг от друга. Молодая женщина во мгновение ока накинула на плечи кокло, скрыв от посторонних взоров запретные алые квадраты на спинке платья. Её серебряные украшения – браслеты, кольца, тройные серьги, шиба, – зазвенели в унисон от резкого движения; словно гуройская Адгилис-деда, она была увешана ими до самого мандили… и тут Торола застыл, увидев здесь, в доме Имеды – лицо своей возлюбленной! – и голос его словно застрял где-то в горле…

Волосы Цисии, прежде напоминавшие оттенком спелую рожь, теперь были коротко подстрижены и, лишённые ежедневного подкрашивания, обрели свой природный каштановый цвет, поэтому в первый момент он не сразу узнал её со спины с новой причёской. Но смертельные глаза, сверкнувшие из-под густой чёлки, были всё теми же тёмно-синими – как грозовое небо…

* * *

– Ты вернулся, Тариа! – вскрикнула Цисия, словно огонь в её душе вспыхнул заново, и, скрыв лицо в ладонях, залилась плачем.

– А ты встретила меня – изменой!

Дом Имеды наполнился гневом и слезами. Четыре странные тени нависли над кровлей, словно облака на сером небе…

– Так вот ты как поступил со мной, предатель?! – не в силах сдержаться, воскликнул Торола. – Выходит, пока я бродил в поисках следов отца, ты обольщал мою невесту и нежился с нею?! Сколько же лет нашей дружбы сгинуло в мгновение ока!

– Послушай, Торола, – пытался урезонить его Имеда, – всё не так, как тебе кажется…

– Не так?! – прервал его возмущённый Торола. – Значит, это не я только что видел собственными глазами, как ты обнимал мою Цисию, здесь, под этой кровлей?

– Тариэл, прошу, выслушай, – с мольбой в голосе промолвила трепещущая Цисия. – Всё произошло случайно, внезапно, мы не могли изменить предрешённое божественной милостью…

– Цисия права. Это было неизбежно, мы только исполняли волю богов, – заявил Имеда, пытаясь сберечь свою репутацию. – Судьба нас свела, и нам не оставалось выбора.

– Что это значит?! – с округлившимися глазами застыл на месте Торола. – А!.. я понял всё! – всплеснул руками он и, отстранив протянувшую к нему руки Цисию, вне себя надвинулся на Имеду: – Ах ты, преступник! Чтоб тебе сойти в мрачную могилу с чёрным саваном!

– Торола, друг, – безуспешно уговаривал его тот, – ты ведь три года не возвращался, и мы все уже думали, что это ты сошёл в могилу…

– Умолкни! Чтоб ты лишился брата! – Торола кипел гневом, он презрительно отмахнулся от Имеды, не желая слушать его аргументы. – Ты не заслуживаешь теперь, чтобы твои слова хоть что-то значили для меня! Ты ведь знал, что случилось с моим отцом, а ничего не сказал Цисии, чтобы самому заполучить мою невесту!

Цисия в недоумении пристально посмотрела на Имеду…

– Торола, – засуетился Имеда, стараясь успокоить друга и разрядить напряжение, – сердце Цисии принадлежало тебе; но ты не знаешь…

– Молчи, говорю! – по-прежнему не желал ничего слушать Торола. – Она предала мою любовь, а ты осквернил нашу дружбу! Вызываю тебя на поединок, чтобы омыть позор кровью!

– Торола, ты должен верить мне. Я никогда бы не предал тебя! – Имеда жарко уверял его, но слова его были эхом, падающим в пустоту.

– Давай разрешим это в бою! – голос Торолы не мог скрыть отчаяния и боли, которые разъедали его душу и сердце.

– Тариа, нет! – в слезах металась встревоженной птицей от одного к другому Цисия. – Вы же друзья с детства, не поступай так! Имеда, спаси меня от этого кошмара!

– Дружба мертва! – резко отрезал Торола. – Ты лишила меня всего, чем я жил…Теперь только месть! Имеда, принимай вызов или считай себя трусом!

И две руки, одновременно потянувшись к стене, сорвали с неё два меча…

Чувства вспыхнули в душе Торолы с яростью палящего солнца. Он был ошеломлён тем, что произошло. Ревность, глубокое чувство обиды, растерянность – всё это смешивалось в нём, не давая покоя. Боль ослепляла его, превращая в раненого барса. Он не мог смириться со счастьем предателей на его глазах и был готов немедленно сразиться с обманщиком.

И вот уже он вызывает друга на смертельный поединок, чтобы отомстить за вероломство. Кровь будет пролита, но ни один не отступит!

* * *

Забившись в самый дальний угол женской комнаты, отделённой от прочих помещений дома плотной ковровой завесой, Цисия кусала губы и тщетно пыталась сдержать поток обречённых слёз. Три года она ждала его, каждую минуту надеясь на его возвращение. Расставание с Торолой пожирало её сердце, разбивая его на мелкие осколки. Три года томилась она, надеясь, что вот-вот он вернётся к ней из своих скитаний, – и, не выдержав долгой разлуки с любимым, нашла нежданное утешение в объятиях его друга Имеды…

То был священный день, когда все шатильцы, мужчины и женщины, сходились в Лесу божественной милости ради особенного ритуала, призванного обновить силы их любви…