Прогулки по времени

Алаш кулаком ударил себя в грудь:

– Да что ты всё напраслину измышляешь, Дуй! Пригубил только… Ну разве мог бы я себя до такого допустить!.. как раз в эту ночь моя череда была! что, в самом деле…

– Ладно уж, будет тебе, Алаш, верим, ещё как верим, – заулыбались остальные слуги, с понимающим видом подталкивая друг друга в бока.

Отделавшись от их назойливого внимания, Алаш забросил на плечо лопату и направился было к конюшне, но тут его остановил, придержав за локоть, второй конюх – чернявый Янтор-Гила с длинным зарубцевавшимся шрамом на лице поверх правого глаза:

– Ты погоди, Алаш… Позабыл я, видно, – час назад ты нам сказывал: вроде как у тебя не рогуля была в руках, а секира?

– Так и есть; мы сами слыхали, – горячо подтвердил стоявший тут же, опираясь на грабли, садовник Хоси.

К нему присоединились трудившиеся неподалёку во дворе шорники Джонсу и Мюстиг. Худощавый Джонсу усердно разминал мускулистыми руками кожаные ремни между зубчатыми поверхностями деревянного кхима; Мюстиг же, имевший более плотное телосложение, уселся на другом конце оного в качестве увесистого груза.

– Ну так что ж!.. и секира тоже была, – нехотя согласился Алаш, сам будучи зажат, словно ремень в зубцах кхима.

– Точно – была у тебя секира? – напирал на него Гила. – Ты подумай хорошенько, не спеши!

– Говорю тебе, была! – стоял на своём Алаш.

– Стало быть, – Гила обернулся за поддержкой к постепенно растущей у ворот кучке крестьян, – это сколько ж у тебя рук-то выходит? Неужто все три?!

Алаш насторожился, заподозрив, что пропустил подвох. Слушатели прыснули, а Гила незамедлительно сообщил:

– Вот так незадача, парни, – объявился средь нас вампал многорукий!

Сельчане покатились со смеху: Алаш ростом был велик, в плечах широк и с виду неказист, а народные сказания описывали вампалов именно такими.

– Что, ребята, плохо наше дело, – сделал вывод Гила, сочувственно цокая языком, – вампалы-то эти беда как прожорливы, зубы у них – по целому серпу, ножи точить о них можно! Право слово! Бывает, так и шестерых уминают в один присест…

Толпа загоготала. Уязвлённый Алаш насупился и засопел.

– Не дожить нам до завтрашнего солнышка, – тешил соседей Гила, – того и гляди – враз проглотит всех нас Алаш, не поморщится… Эх, что за времена настали нынче!

– С чего бы это я в вампалы многорукие угодил? – озлился Алаш. – Кто у нас кривой-то? – у меня вот пока что оба глаза целы, да и рук, как у всех людей, две!

Гила жестом призвал публику к сугубому вниманию и не торопясь пояснил:

– Так нам всё невдомёк – коль и при рогуле ты был, и при секире, – чем же ты, друг, головню держал тогда?

Алаш слегка смешался. Зрители, тихо хихикая, навострили уши и ждали ответа.

– Зубами ведь, не иначе?! – подсказывал Гила.

Алаш подумал немного и кивнул.

– То-то и оно, про что я и толкую, – торжествуя, заключил Гила, – а он ещё отпирается, братцы! Видали, каковы зубы-то вампальи?..

– Кстати, а шапку я не твою ли возле дуа видал, – неожиданно спросил он, дав всем отсмеяться как следует, – почему не на тебе она?

– Да, точно, вчера я вместо себя её там караулить поставил, – проговорился Алаш.

Народ просто застонал от восторга…

– А ну вас всех в Сикким! – взвыл Алаш, отмахнулся и подвзрывы всеобщего хохота вынужден был наконец спешно и надолго скрыться в конюшне.

* * *

День, казалось, начинался как нельзя лучше и сулил селу Цайн-Пхьеда долгое веселье, если бы не портил общей картины один горький неоспоримый факт: ранним утром, когда лошадей стали выводить к коновязи, встроенной в стену башни, – в стойле Чкары, любимого коня гостя Олхудзура, вместо белоснежного скакуна с палевой звёздочкой во лбу обнаружилось… живое недоразумение!

Возможно, небожители, вершащие судьбы и человека, и скота, сошли в тот час с вершины Башлам-корт и за компанию со смертными тоже немного подгуляли, – вот и не замедлил сказаться результат. А он был налицо: виновник всеобщего переполоха, низенький конёк пегой масти, – смирно стоял у каменной кормушки, будто уже целый век тут находился, и, закрыв глаза от непривычного удовольствия, пережёвывал остатками зубов отборный овёс, который изначально предназначен был вовсе не ему!

– Ваа, ватаа!.. Чей такой, откуда взялся он? – Дуй застыл, как громом поражённый. Он протёр глаза, помотал головой…

Пятнистое наваждение даже и не думало исчезать. Оно по-прежнему шлёпало истрёпанными губами и зарывалось мордой в овёс.

– Что это, я вас спрашиваю?! – Дуй повысил голос и, обернувшись, метнул суровый взор на подоспевших младших конюхов, которые в недоумении переглядывались за его спиной.

– Известно что: это гулинг, – авторитетно заявил острослов Гила. – Верно говорю, он самый и есть!

Невзрачный конёк переступил несколько раз на месте, и тут вдобавок обнаружилось, что он хром на одну ногу.

– Смотрите-ка, – удовлетворённо прокомментировал Гила, – о трёх ногах – всё как полагается!

– Разве ж это конь?! – подивился Алаш. – Скорее уж… за зайца принять можно. Маленький-то, пёстрый какой; а уж уши-то, уши!

– Это да, не меньше твоих, – подтвердил Гила.

Недовольный сравнением Алаш покосился на него и скривил рот:

– Кто ж на таком ездил-то, а?!

– Тю, будто ты не знаешь, – подмигнул хитрым глазом Гила, – кто на таких «конях» ездит! Заячьи всадники, вот кто – карлики, что с журавлями воевали.

– Вчера его тут вроде не было… – почесал в затылке Алаш.

– Так ведь то конь особый, – доверительно сообщил Гила, – подарок судьбы. Бродит он на воле и является из-за семи гор, когда сам захочет!..

Дуй закрыл глаза рукой и, не помня себя, закричал в голос…

Подарок судьбы закинул клочковатую головёнку и надтреснутым горлом издал ответный приветственный звук, отдалённо схожий то ли с пением старого петуха, то ли со скрипом ржавых петель…

Контраст с прежним обитателем стойла был столь очевиден, что Дуй даже зашатался от горя.

– Курдючным салом смазать, что ль, его, – озабоченным тоном проговорил Гила, – глядишь, всё меньше скрипел бы…

Алаш гоготнул и тут же удостоился от него лёгкого щелчка по затылку.

Дуй отчаянным взором обвёл соработников и стены конюшни:

– Как же такое случиться у нас могло-то?! Как это мы недоглядели?

– Он, сдаётся мне, долго в конюшне простоял, – нашёлся Гила, – оттого и колченогим сделался в темноте, без солнечных лучей. Ты, Алаш, его выводил вчера по двору? -Забыл, как пить дать!

– Я? – заныл Алаш. – Чуть что, так опять я. Что все сразу на меня?!

– А не расчёсывал-то, поди, век целый?.. – не унимался Гила.

Видавший виды конёк был поистине неподражаем. Хвост, которым он обмахивался от мух, местами облез, как выцветшая мочалка. Жидкую свалявшуюся гривку можно было без сожаления остричь, ибо колтунов в ней насчитывалось едва ль не больше, чем волос…

– Это всё илбизиш, они коням ночью косички заплетают, – подал голос Алаш, – а моей вины нисколько тут нет.

– Да ну, пустое, что там твои косички! – безнадёжно махнул рукою Дуй, – Зверь-то сам, погляди, каков?! Уж тот-то, чудо пховское, снега белее, всем коням был конь, глаз было не отвести! Не уберегли сокровища! Это моя вина… постарел, не справляюсь, выходит, больше…

Собрав лоб скорбными складками, старший конюх погрузился в раздумья.

– Ну что ты, Дуй, не падай духом, – попытался успокоить его Гила, – зато ты много повидал за долгую жизнь свою и сколько всего умеешь! Главное – никогда не вешать нос. Ещё придумаем что-нибудь, – глядишь, всё обойдётся…

– Князь наш вернётся – головы со всех снимет! – изрёк мрачным тоном Дуй.

– И поделом, – резонно согласился Гила, – было бы что снимать. Коль папахи вместо нас караулят, не на чем, видно, нам их носить!

– Что гость скажет, как узнает?!

– Что ему говорить? – пожал плечами Гила, у которого кошки на душе начинали скрести, но он старался вида не подавать. – Он-то, пожалуй, пойдёт хиелхар танцевать на радостях!

– Да в чём же ему тут радость, скажи?! – всплеснул руками потрясённый Дуй.

– Что значит – в чём? – воскликнул Гила. – По-настоящему – цены коню такому нет. Это же турпал-гавр – не скакун, живой огонь! Словно сокол длиннокрылый, в бой по воздуху летит…

Дуй посмотрел сквозь него бесконечным тоскливым взглядом…

Алаш захрюкал от смеха, хлопая себя ручищами по коленям:

– А ещё человечьим языком говорит, – загибая пальцы, взялся он также перечислять свойства турпала, – советы полезные даёт… – и вдруг схлопотал от товарища крепкого тычка в бок.

– Совет полезный и я тебе дам: не раздражай начальство, – вполголоса пояснил Гила, глазами указывая тому на Дуя. – Старику нашему и без того теперь не сладко. А такому, как ты, только и осталось коней обсуждать – девушки тебя небось обходят стороной!

Алаш побагровел и посулил немедленно избавить Гилу от второго глаза – чтобы того, красавчика писаного, ещё больше девушки любили…

– У умного слово, у дурака кулак, – пожав плечами, небрежно ответствовал Гила.

Дуй тем временем уже несколько раз обошёл вокруг турпал-конька и поник головой в тягостных размышлениях.

– Может быть, того, настоящего коня г1ам-сагплетью ударила, – предположил вслух Гила, – вот он и превратился… в это пугало огородное?

– А что ж, и очень просто! – подхватил Алаш. Эта идея вполне пришлась ему по душе, и он с готовностью её поддержал.

– Хороший конь себя плетью стегать не даст, – возразил, рассудив, Дуй.

– А может, та гам-сагв него и вселилась, – оживился Алаш, – а то ицелыйубар?!

– Да ты что?! Держись-ка от него подальше, коли в нём убар, – округлил лукавый глаз Гила, – а ну как он в горло тебе вопьётся и в подземный мир утащит! Убару ведь кровь человеческая слаще, чем, к примеру, нам с тобою них!

На радость шутнику, Алаш задним ходом отскочил от подменыша и немедленно плюхнулся наземь, чуть не опрокинув прямоугольную деревянную поилку, за край которой он зацепился ремешком своего калба. В брызгах выплеснувшейся воды затрепетала серебристо-синяя россыпь искорок…

– Вей-тал! – резким движением вдруг наклонился к поилке Дуй, спешно выхватывая оттуда нечто. – Вот так дела! Да это что же… Вададай!.. Ну, теперь я знаю, какой убар бывает!.. Ух, как он в окошко чердачное вылетел тогда!..

Широкое веснушчатое лицо Алаша при этих словах смертельно побледнело. Приземлившись при падении на ворох соломы, он сидел, в суеверном ужасе вращая глазами.

– Так и сыплются напасти на дом, одна за другой… – сокрушался Дуй, качая головой. – А ведь случись что с этим конокрадом, кровь его будет на владельце коня! Вот же глупышка… с кем связалась она!.. – тут, внезапно опомнившись, он осёкся.

– Интересно… – вмиг подобрался, затаив дыхание, досужий Гила, – а кто бы это была она?.. И что там такое оказалось в поилке? – добавил он вкрадчивым тоном.

Дуя тотчас взорвало, точно котёл, выкипевший на сильном огне:

– Вор к нам забирался, вот что, – возопил он, проигнорировав вопросы и потрясая костистой рукой, в которой был крепко зажат неизвестный предмет, разжигавший любопытство Гилы и Алаша, – а я-то приметил тогда его… да принял совсем за другого!

Алаш и Гила молча уставились во все глаза на Дуя, затем друг на друга, потом снова на него…

– Старый я болван!!! – стенал старший конюх, хватая себя за волосы на висках. – Ах ты, недостойный парень, да лучше б и вовсе ты не родился!.. Дер йис и дж1али ги!.. Ц1е хала хьан! Ворх ватта хьан! Син п1илдаг хал долийла хьан!..

«То, что было ведомо Делу Единому, узнал потом и народ,» – эти строки выведет в летописи родного края молодая жрица с огромными задумчивыми глазами, годы спустя, когда совершится предречённое свыше и станут приходить к ней односельчане, чтобы излить душу и поделиться пережитыми радостями и наболевшими горестями (второе, впрочем – намного чаще…). – «И награда вору – проклятие людское; крыша для него – синее небо; подушка ему – локоть под головой; одеяло его – быстрый ветер; постель его – чёрная земля.»

Ночные тропы и найденные сокровища

«Земля всё глубже погружалась в ночь. Он, устроившийся на ночлег в развалинах старого куах высоко в горах, задумчиво созерцал волшебный пейзаж. Мало-помалу темнело свежее апрельское небо, распростёртое над его головой. Внизу же, по долине, – под льющееся отовсюду слаженное потрескивание цикад, – угольками очага, томящимися в тёплом пепле, то рождались, то гасли, то снова воскресали огни соседних селений.

Ночь распускалась повсюду, как надмирный рододендрон, на глазах многократно меняя оттенки и форму лепестков, перерождаясь и становясь изумительно красивой, а из алого горячего марева её сердца стайками выпархивали посланные людям сны, видения, тени и ц1олаш… Словно самоцветы, врассыпную пущенные из горсти, разлетелись по бархату горных склонов целые колонии светлячков, манящие мягким зеленоватым свечением. Над ними, в омытых прохладой небесах, взмахивали, плавно колеблясь, незримые крылья, и глубокими затихающими вздохами дышали звёздные мехи. Пхагалу казалось в такие минуты, будто границы между небом и землёй исчезали понемногу, и так в распахнувшиеся створки его души, постепенно наполняя всю её до краёв благоуханной дымкой, проникал бескрайний ночной мир…

Уж минул год, как в такую же точно ночь ушёл он из дому. – Пхагал толком и не понимал, что же влекло его вдаль от привычной жизни, от знакомых мест. Скучен ли показался подростку ежедневный упорный труд в отцовской кузнице; угнетал ли его вечный жар раскалённой печи; пугала ли боль бесчисленных крошечных ожогов от мелких искр, поминутно вылетающих из горна; давила ли тяжесть молота в неокрепших ещё руках?.. – безотчётно томясь неведомым, уходил он, погружаясь в стелющийся над вершинами молочно-белёсый туман, откликался на зов безымянных сил, и там, в нарастающем мятеже души, пытался различить тревожные свои пути. Был ли то призыв богов, поиск смысла жизни, или мечты о любви, или тоска по брату, – кто мог бы ответить за него? – но он и сам, похоже, не ведал того, не осознавал до конца…

* * *

Их было трое братьев, и старший из них, удалой, бесстрашный Цхогал, отправившись, как обычно, со своими шичойНалом и Кейгом в опасные места, не вернулся однажды – погиб, видно, в горах. Накануне подметили соседи зловещий синий огонёк, гнездившийся над его дымоходом; предупредили парня о дурном предзнаменовании: так и так, мол, не ходи сегодня на охоту, тебе же добра желаем, – но решил он, как всегда, доказать всем и каждому, что нет для него преград… вот и приключилось непоправимое.

Не спас молодца галочий язык, не подействовали молитвы к Хьун-нан и одноглазому Ялату, не помогло и обережное ожерелье из медвежьих когтей (оно лишь одно и осталось последней памятью об охотнике на камне у обрыва в Эрджа-Цунгал), – да и уж не сам ли медведь, в жуткой борьбе не на жизнь, а на смерть, сбросил там несчастного со скал в реку?!

Виделось многим в тот день, будто реяло вдали над деревьями странное тёмное облако, чьи очертания напоминали волосатое, – возможно, то как раз дух медведя и был, витающий над лесом…

Тягостное, нездешнее ощущение находит всегда на путника в Эрджа-Цунгал. Не селится здесь человек, не пробегает зверь, не пролетает птица. Чуть плеснёт зеленоватый холод волн под чёрной горой да проскрипит под подошвой хуьлчеш серая, привядшая травка синз, – вот и всё, что услышишь ты за целый день в этом месте, больше ни звука, лишь откликнется многократно на твой крик насмешливое илбизмуох. Резки причудливые очертания сланцевых глыб, страшна их мертвенная, бездыханная тишина. Молчаливые громады надвигаются на тебя со всех сторон, словно сговорившись стиснуть пришельца и расплющить за то, что вторгся тот самовольно в божественные владенья, преступил нерушимый запрет – и неумолим будет закон возмездия…

Тела так и не нашли; напрасно ведун неумолчно выдувал из ц1уза призывные мелодии над водами Чанти-Орг; тщетно пускали всем селом по реке свежевыпеченную лепёшку – словом, сгинул Цхогал. Поговаривали, между прочим, перешёптываясь и обиняками, что был наказан Цхогал самим Хозяином Животных, – за что же? За то, что доводилось ему убивать зверей на охоте без нужды – не ради пропитания, а ради развлечения, из охотничьего тщеславия. Вот и покарал его Божий Ялат.

«О, если бы ты не умер, а убит был, чтобы мы могли отомстить за тебя!..» – причитали, скорбя, родственницы покойного в доме на седьмой день после его пропажи. Но мог ли Цхогал и в самом деле так просто умереть, как умирают прочие люди? – Пхагал в это верить никак не хотел. Он сам столько раз незамеченным увязывался за братом и немногим хуже его самого знает все любимые его тропинки; сейчас прямо вот отправится по следам в горы и непременно найдёт Цхогала, приведёт домой живым и невредимым, всем на удивление, разыщет во что бы то ни стало…

Светится кромка льда, прозрачная, словно замёрзшая слеза, пронизанная золотыми жилками солнечного света; крупными живыми жемчужинами пульсируют под ней пузыри воздуха; пробиваются сквозь ломкий снег дерзкие стебельки грациозных эдельвейсов… только Цхогала не встретить уже больше нигде на земле среди живых.

Не ходи по узким крутым тропкам, если не чтишь их хранителей, – здешними местами правят покровитель пещер Хагар-ерда, посягнувший некогда на красоту светлоликой Тушоли, и Мехк-нан, богиня гор. Осенью протягивает она незримую верёвку по низу Башлам-корт – кто перейдёт её, неминуемо замёрзнет… Пхагал поначалу горячо молился ей, рассчитывая заручиться помощью Мехк-нан, ибо ей лишь одной известно, где на горе среди камней сокрыты клады. Но не снизошла та, не ответила… – Покинув дом ради поисков брата, обратно Пхагал уже не стал возвращаться. Сорванное яблоко к яблоне обратно не пристанет.

Поскольку затея с кладоискательством успехом почему-то не увенчалась, – Пхагал, слегка разочаровавшись, надумал податься в проводники и некоторое время пробавлялся небольшой платой от погонщиков заморских караванов, пробиравшихся через горы с товаром. Тонкие ткани и мягкие ковры, оливковое масло, вина, пряности, снадобья, яды, стеклянные египетские и сирийские бусы, драгоценности, оружие, – какие только диковинки не водились в их бурдюках и хурджинах!.. И в пути, и на привалах наслушался он от торговцев такого множества сказаний о далёких землях на Востоке, паччахах и пери, битвах и джиннах, что теперь впору самому было легенды слагать. Рассказывали они и о семи раях, первый из которых назывался Фердовс-аль-Джаннати. Этот рай сделан был из красного золота, и омывали его два источника. В одном текла холодная ключевая вода, во втором – молоко…

Но из всех восточных преданий больше всего западали в душу Пхагала истории об отважных и благородных разбойниках, и неудивительно, что вскоре захотел он сделаться одним из них. А почему бы и нет?! Не страшили его волчьи ночи, когда лишь духи да знахари выходят на промысел; он находил даже особый вкус к темноте и опасности. Он будет не хуже брата… Тот мог бы им гордиться!

Через год после гибели Цхогала он сам пришёл к ним знакомиться в Воровские пещеры, где находилось мазант1и. Это стало его своеобразной тризной по брату.

* * *

На Пхагала хмуро взирали трое матёрых главарей – настоящих разбойников, чей свирепый и живописный вид не оставлял сомнений в их роде деятельности.

В тот вечер разбойники успешно поохотились, выследив на закате в сосново-берёзовом разнолесье небольшое стадо безоаровых козлов. Учуяв издали запах человека, «сторожевой» козёл, наблюдавший за окрестностями, пока собратья паслись, подал сигнал тревоги – предупреждающий резкий свист. Остальные козлы тут же подняли головы и осмотрели окрестности. Спасаясь от опасности, стадо мигом сорвалось с места и пустилось в бега, длинными летящими прыжками приближаясь к отвесной скале, но самому «дозорному» не удалось избежать меткой стрелы…

Теперь же шкура достославного козла просушивалась на камнях у входа в пещеру, в которой был разложен костёр, и разбойники за обе щёки уплетали палённое на огне мясо. Пхагал явился вовремя – то есть как раз к ужину.

– Значит, так! – выслушав его и вытирая засаленные пальцы о пиедзагаш, уверенно заявил ему К1унзал-Сутарби. – Сегодня ты можешь видеть перед собой трёх самых уважаемых волков-основателей нашего дела. Присоединиться к стае – большая честь, как ты уже понял! Только в этом году желающих явилось к нам раз в десять больше, чем свободных мест в наличии.

(Двое других разбойников согласно закивали с набитым ртом.)

– Но мы принимаем далеко не всех! Если ты рассчитываешь стать нашим товарищем, то должен пройти испытания. Не каждому дано с ними справиться. Во-первых: сумеешь ли ты раздобыть коней?

Пхагал долго не раздумывал. Только совершеннейший остолоп упустит такой шанс, когда он сам плывёт в руки!

– Ч1ерана нека ца 1амадо, – храбро заявил он. – Я этим одним и занимаюсь с детства!

У Пхагала была одна маленькая слабость – он любил прихвастнуть и всегда, хоть самую малость, да преувеличивал…

– Как тебя кличут-то, рыбка-пхаринг? – вопросил заросший бородой до самых глаз мрачный смуглый тип по кличке Астах, всё это время присматривавшийся к Пхагалу. Рядом с ним лежал деревянный костыль. Именно ему сегодня удалось подстрелить козла, и потому он был героем дня.

– Пхаринг, да не совсем, – ответил тот, глядя исподлобья. – Я Пхагал из Комалхи.

Астах оценивающе оглядел ладную фигурку шустрого парнишки.

– Ничего, сгодишься, – небрежно бросил он. – Примем тебя, рыбка, – условно. Испытательный срок – месяц, понял? Из Комалхи?.. – стой, а ты Цхогала, сына кузнеца Алу, не знаешь ли? Было время, вели с ним кое-какие делишки…

– Брат мой он, – встрепенувшись, скромно ответил Пхагал с тайным ликованием в душе. Звёздная минута стояла рядом, обнимая его за плечи, и подмигивала ему с заговорщической улыбкой…

Астах подвинулся, давая пареньку место у огня:

– Подплывай, рыбка-пхаринг, попробуешь наживку. В позапрошлом году твой брат две недели в лесу со мной добычей своей делился. Без него я бы к Эл-да отправился из-за этой ноги… – он показал на костыль и заключил: – Ты из правильной семьи.

Лежиг, толстый атаман, лишь важно кивнул, подтверждая сказанное Астахом, поскольку был основательно занят увлекательным процессом обгладывания козлиной головы. Длинные, чуть сплющенные с боков рога с бугристым острым гребнем по верхнему краю торчали сбоку, будто две изогнутые аланские сабли… Пхагал засмотрелся на них.

Тут плешивый Сутарби срезал и вручил парнишке шмат козлиной ноги, и тот, с первой же попытки откусить, чуть не сломал себе зуб о жёсткую коленную мозоль… Астах скосил глаз на подельника, хмыкнул, но вслух ничего не произнёс. Ему самому досталась лопатка.

– А куда потом рога эти пойдут, са вош? – поинтересовался у него Пхагал. – В святилище на жертву?

– Ещё бы, – с хохотом изрёк Лежиг, услышавший его слова, – на жертву, знаешь кому? – Мелер-ерде! Лучшему из покровителей, вел вал со! Мы славим его усердно! Будем пить из этих рогов малар, и куомал, и ч1аг1 – так часто, как только раздобыть сможем! Ты-то, пхаринг, ещё рыбка невеликая – не плавал ещё в реках Мелер-ерды, поди, глубоки они для тебя?..

И так впервые вкусил Пхагал хмельного напитка, изобретённого в подземном царстве, и распевал он с разбойниками их разбойничьи песни, причём плешивый Сутарби дирижировал остальными, размахивая в воздухе берцовой костью; и затем – рассказывал он взахлёб Астаху, как дал зарок не возвращаться домой, пока не найдёт брата – но до сих пор так и не нашёл его…

И сам не заметил он, как прикорнул там, в Воровских пещерах, и виделся ему в том сне родной дом; и там мать его Суй, давно уже унесённая оспой, была жива и здорова, проворно лепила шуьри ч1абилгиши раздувала в очаге огонь; и Цхогал, весёлый и загорелый, вернулся домой с охоты и привёл с собою друга Астаха, а ему, Пхагалу, принёс заветную мечту восточных торговцев – вынутый из козлиного живота вишнёво-красный безоаровый камень, что ценился дороже золота и алмазов и стоил едва ль не с целое село…»

Превратности разбойничьей жизни. Меж конём и барсом

«Село Цайн-Пхьеда было похоже на первый рай из восточных сказок, – тот, что из красного золота, Фердовс-аль-Джаннати. Один край села Цайн-Пхьеда омывали холодные воды Чанти-Орг, другой – ледниковая речка Меши-хи – «молочная река»…

Рыбка-пхаринг стремилась к этим водам душой и телом.

Потому что там, в конюшне аульского князя, находились самые красивые на свете кони!