Прогулки по времени

Ловдзаби только присвистнула. Молча смотрели вслед разинувший рот пастух и оцепеневшие на месте девушки, среди которых, волею судеб, оказалась в тот день и вышеупомянутая Яхита; казалось бы, что ей за дело, однако именно её данная история отчего-то задела больше всех…

Однако мы с вами должны знать: истина прежде всего заключалась в том, что Марха с детства привыкла избавляться от наскучивших людей так же легко, как от надоевших игрушек…

* * *

На заре следующего дня захотелось прекрасной Мархе пройтись по замковому двору… А куда же ещё оставалось направить свои стопы бедняжке, спрошу я вас? Тропинку, ведущую на горный ключ, теперь ведь придётся забыть надолго!

Девушка была уязвлена до глубины души. Она напряжённо обдумывала планы вразумления забывшегося Мимы, а также очевидиц выпавшего на её долю случайного конфуза. Овечка одна… от стада отбилась… да ещё моя!!! – нет, что за непревзойдённая наглость! И вообще, что такое значит овечка?Уж не хотел ли Мима сказать, что Марха в его глазах не умнее овцы?..Да сознаёт ли этот неотёсанный чабан, кто по сравнению с ним Марха и кто её отец?!

Сама-то Марха это сознавала, и неудивительно, что с недавних пор она решила временно затаиться за стенами замка. Быстроглазая Ловдзаби – заводила на всех посиделках, без неё ещё ни одно игрище не обошлось. Ей палец в рот не клади – скажет мимоходом, сама забудет, а три села тут же хором на все лады повторять примутся. У Ловдзаби-Мельницы язычок – что твой жёрнов, попадись на него только – в муку смелет, вмиг прославишься на всю Мелхисту и далеко за её пределами, до восьмого колена будешь народ изумлять…

Олхудзур на тот момент как раз был в отъезде – разбирал далеко зашедший спор двух крестьян о меже на поле. Один из жителей селения Сахана, по имени Гезг, не найдя согласия по земельному вопросу с Чхьевригом, своим соседом, под горячую руку лишил последнего жизни. Так как родственников у каждого из них имелось великое множество, кровная месть предполагалась с обеих сторон продолжительная и грозила растянуться на несколько поколений (что, впрочем, и никогда не было редкостью для нашего края).

Сложившаяся ситуация могла нанести серьёзный урон населению Саханы, в частности, и Мелхисты, в целом. Дело предстояло важное; на церемонию примирения семей и установления межевых камней собирались срочно созвать местный совет старейшин и даже пригласить жреца.

Временное отсутствие Летающего по небу в замке оказалось спасительной ниточкой, за которую с надеждой цеплялась его дочь: если всю округу вот-вот затопит кровью, то некогда ведь будет князю слушать женские сплетни о таких мелочах, как вчерашнее происшествие у родника, – глядишь, мало-помалу история эта и сотрётся из памяти людской…

Смотря себе под ноги, сестра нарезала круги по двору, но легче на сердце ей не становилось. И тут…

За воротами почудился ей едва слышный шорох, – вдруг силуэт юноши, чёрным мотыльком вспорхнув на земляничном фоне рассветного неба, ловко перемахнул через стену и приземлился во дворе.

Марха тихо ойкнула и метнулась прочь, притаившись за толстым стволом раскидистой старой сливы. По правде сказать, она была изрядно напугана. Кто бы мог так неожиданно проникнуть в замок, минуя бдительную стражу?!

В ту несусветную рань слуги замка ещё спали, а сестра ещё даже и не ложилась! Утренний сон убегал от глаз расстроенной девицы, как резвый сайгак от стрелка; точнее, он с самого заката в её покои не заглядывал.

Может быть, это один из кровников их гоор хитростью пробрался в сад и собирается, выхватив клинок, внезапно из засады напасть на её отца или брата?!

А может быть… о, постойте, – а уж не Мима ли то сам, томимый безнадёжной страстью, явился к ней с извинениями?!

Увы, не был вовсе Мима былинным нартом, да и никогда не отличался он знатностью рода; нищета его вошла в поговорку по всей округе, так что бесполезно при подобном неравенстве ожидать согласия князя отдать руку своей дочери такому претенденту… Ну, разве что Мима вздумал бы доказать всему селу, что и его можно считать мужчиной, и похитить недосягаемую красу!..

Но движения незнакомца были свободны и легки – что совершенно не было свойственно угловатому и неуклюжему Миме. Петляя полукружиями, почти танцуя, он, точно ласка, уводящая след от идущей по пятам своры, бесшумно перемещался по двору, при этом быстро осматриваясь кругом, и всё ближе подходил к её укрытию…

Ах, так?! – вся кровь Мархи закипела. Какой-то проходимец в её присутствии разгуливает спокойно по их саду, как у себя дома! Но она не станет терпеть подобное. Довольно играть в молларехловдзарг! – Марха тотчас выступила из-за сливы навстречу неизвестному, выпрямившись и бесстрашно подняв подбородок.

Молодой человек держался весьма непринуждённо. Он остался стоять на месте и даже сделал Мархе безмолвный приветственный жест, очаровывая её выразительными карими глазами и белозубой улыбкой. Он был среднего роста, черноволос, строен и хорош собой, что успела мгновенно отметить обескураженная Марха.

Неизвестный слегка усмехнулся, скользнув по ней живым взглядом сквозь ресницы; сестра вспыхнула и приготовилась дать надлежащий отпор.

– Как достало у тебя дерзости проникнуть сюда, и в такой час? – молвила она с неприступным видом. – Тебе хотя бы известно, где ты находишься? Это замок Эрдзие-Бе, которым владеет отец мой, эл Олхудзур!

Тот принял вызов, стойко выдержал её взгляд, скрывая чуть заметную улыбку, и протянул ей розовую маргаритку, только что сорванную им с садовой клумбы. Его полупоклон на восточный манер – рукой к сердцу – окончательно вывел Марху из терпения.

– Сейчас я позову стражу! – предупредила она, не сводя с молодого джигита глаз, горящих возмущением и неподдельным любопытством. Не каждый ведь день приходится переживать такие встречи!

Пришелец тотчас пал перед Мархой на колени и простёр к ней руки:

– Да, да, скорее позови стражу, и пусть всё войско эл Олхудзура в полном вооружении явится сюда! – заявил он, преданно взирая на неё. – Ведь и у тебя на поясе есть кинжал, – так где же он? Я с радостью готов немедленно погибнуть от твоей руки! Давно мечтал о такой казни, ибо только ей суждено прекратить мои страдания. Певцы и музыканты сложили столько песен о красоте твоей, я слышал их в Узам-меттиг – и навек потерял покой.

Марха задумчиво внимала ему, а меж тем сердце её, охваченное мощным пламенем скрытого тщеславия, полыхало горном. О, наконец она, кажется, достигла своей цели… вот и доказательства – о ней повсюду говорят! и уже слагают песни! за счастье однажды полюбоваться ею готовы рисковать свободой и жизнью! Ну, уж теперь-то настала пора явить себя миру…

– И вот прибыл я сюда из дальних краёв, – продолжал загадочный джигит, – и долгий трудный путь не был мне помехой, и никакая стража, как видишь, не может меня остановить, никакая стена не станет преградой для меня, коль я решился предстать перед тобою, несравненная пери, чтобы собственными глазами увидеть светлый твой лик!

Марха ощутила себя настоящей героиней романтической древней легенды, – к чему, впрочем, давно стремилась.

Гибкий стан, изящные движения, – всё, всё красило его, даже чекмень из простой тёмной ткани так ему шёл… – безотчётная мысль об этом вынудила Марху залиться краской. В голове её, между прочим, мелькнула замечательная идея – стоит всё-таки снизойти и дать крохотный шанс незнакомцу… Что-то ведь есть в нём, некая изюминка, зацепившая её интерес, – значит, он всё же её достоин?! Не просто же так она обратила на него своё драгоценное внимание!

– Я не могу довериться тебе, – проговорила Марха, отворачиваясь и пряча взгляд, – ведь не знаю ни имени твоего, ни тейпа.

(Следовало выглядеть застенчивой и скромной, не подавать виду, – не то он сразу догадается, что она к нему не так равнодушна, как хочет казаться! Пусть он постарается, рассыпая комплименты… и да, неплохо было бы, если, добиваясь её благосклонности, он совершил бы какой-нибудь выдающийся поступок, а в окрестных сёлах все невзначай заговорили бы о нём…)

– Зовут меня Джамболат, моя золотая луна, – отвечал он, вскочив с колен и подходя к ней. Он старался заглянуть Мархе в глаза, которые та тщательно отводила (о, сердце её словно острая шашка рассекла при звуках его имени!), – а родом я из Гебартойн-мохк и не может того быть, чтобы ты ни разу не слышала обо мне и о многочисленных подвигах, которые я уже совершил в твою честь! Потому-то я и вынужден был одеться как можно проще, чтобы меня меньше узнавали по дороге – ведь люди проходу не дают, то и дело в пути задерживают, буквально коня за уздечку останавливают. Задают вопросы, каждый хочет лично поговорить, расспросить о подробностях…

Марха, разумеется, не могла сознаться, что как раз ни о чём таком до сего дня не слышала. Марха была удивлена… Марха была покорена, – даже растрогана, пожалуй.

«Пусть как следует растеряются теперь болтливые сплетницы с кувшинами, которых в тот неурочный час нелёгкая принесла к роднику!.. – наслаждалась она, мысленно строя планы выше стен отцовских башен. – Если повезёт, то найдутся доброжелатели и Миме втолковать, что сам он виноват – спугнул свою удачу и проворонил её навеки! А этот новенький… Джамболат – совсем иное дело. Как красиво он говорит… и какой чудесный у него голос… и черты лица у него благороднее, чем у местных кегийрхой!..»

Но тем временем светало, – вот-вот слуги выйдут во двор заниматься обычными работами и застанут Марху одну с мужчиной! Что предпримет отец, если узнает об этом – Мархе даже в общих чертах представлять не хотелось… Итак, чтобы получить возможность чаще видеться с Мархой и говорить с нею наедине, изобретательный Джамболат предложил ей покататься верхом с ним вместе.

Сестра, изо всех сил скрывая восторг, согласилась и сама провела его на первый этаж башни, где находилась конюшня Олхудзура, славившаяся породистыми скакунами на всю Мелхисту, – не упустила случая блеснуть перед новым поклонником… Там выбрал он для Мархи спокойную и покладистую лошадь.

Целую неделю продолжались их тайные встречи. Марха с вечера не ложилась спать, до полуночи при светильниках у зеркала подводила глаза, сурьмила брови и ресницы, накладывала белила и румяна, придирчиво выбирала наряды, пояса и браслеты (всякий раз – разные!), снова и снова создавала свой образ – ещё более пленительный, чем прежний, – пробовала приложить то другой гребень, то вон ту ещё заколку…

Чуть за полночь у стен замка раздавалось короткое ржание коня и негромкий свист Джамболата… Сердце Мархи самособой рвалось на тончайшие нити от упоения риском опасной минуты, ужаса быть захваченной врасплох и безграничного восхищения дивным витязем. Услышав условленный сигнал, она поспешно спускалась по крутой лестнице в прохладный мрак ночного сада, пугливо осматриваясь во тьме.

Украдкой проникала Марха в конюшню и затем бесшумно выводила лошадь через известный ей потайной ход. Там, затаившись в густой сени ветвей под скалой, Джамболат уже ждал её, следил за её приближением. Выезжали они в темноте, всегда в полном безмолвии. Марха исподтишка любовалась тонким профилем джигита, его гордой осанкой…

Ещё до света они возвращались. Марха на цыпочках взбегала наверх по той же лестнице, тенью проскальзывала в свою комнату, не разбудив крепко спящую служанку. Истаяв от мечтаний, до краёв наполненная радостными впечатлениями, которые никому нельзя было пересказать, падала она в сон, как камень падает на дно глубокого пруда – чтобы потом грезить о нём долго-долго. Она ли не стоит счастья?.. Ах, не судьба ли это, дарованная ей свыше?..

Окрылённый своим несомненным успехом, Джамболат рисовался перед моей сестрой как только мог. Спешившись, он под уздцы проводил лошадь, на которой сидела, вздрагивая от шелеста каждой травинки, Марха, сквозь священную грушевую рощу у могильников Цайн-Пхьеды, – и затем они ехали дальше, с каждым разом открывая всё новые и новые места, – о, какое увлекательное приключение!

По дороге рассказывал он Мархе множество героических историй со своим участием – о, разумеется, не в последней роли! В предпоследнюю встречу даже играл ей завораживающие мелодии на камышовом шодаге при месяце и звёздах. Держась за его руку, Марха спускалась с седла и взбиралась вслед за любимым на выступ скалы, чтобы с головокружительной высоты полюбоваться видом на змеящуюся внизу зеленовато-серую ленту Меши-хи…

О, в следующую ночь Джамболату суждено было и порадовать её, и опечалить! Марха пришла в недоумение, застав на заветном месте под чинарой лишь засёдланного коня – без всадника. Что же случилось с её рыцарем без страха и упрёка?.. – Сам Джамболат явился с опозданием, вынырнул из зарослей внезапно, запылённый и запыхавшийся. Правый рукав его был разорван. Ей сразу бросилось в глаза, что он как будто чем-то немного взволнован.

Заметив, что юноша держал нечто в руке, Марха кокетливыми уловками добилась, чтобы он разжал ладонь, – и, немного помедлив, тот повиновался…

Там оказались ажурные серебряные г1алкханаш с филигранью и синими сапфирами, даже темнота не могла скрыть всю их утончённую красоту.

– Оцу ц1арор,это серьги моей матери, – произнёс Джамболат, смущённо опустив взгляд, и вдоль ликующей души Мархи целым табуном помчались резвые язычки пламени, отблесками отразившись в её чёрных глазах, – свершилось! Джамболат принёс эти серьги в дар ей, Мархе! Это решающий шаг, – такое ведь дарят только невестам.

Скоро, совсем уже скоро удалец увезёт её на свою родину, в Гебартойн-мохк, и его сёстры с местными ребятишками будут провожать Марху с подколотой к подолу платья булавкой от сглаза, к местному ручью, где разобьёт она о камни куриное яйцо для Матери воды и природы, – пошли нам счастливой жизни, береги наш союз, благая Хи-нан! – и будущая марнан, передавшая ей такой изысканный подарок, выйдет к Мархе навстречу, угостит её символической каплей мёда на кусочке курдюка (придётся пережить и это, – какие только мучения не согласна она претерпеть ради своего Джамболата!), доченькой назовёт, обнимет, приласкает, – как же иначе, где ещё отыскать ей в солнечном мире невестку, равную Мархе? Ведь та – воплощённая грация, нежность, скромность и все остальные добродетели в одном лице!

Конечно же, мать её суженого – умная женщина, заранее оценившая Марху по заслугам, и теперь усердно даёт советы сыну, чтобы тот не упустил редкостный случай… как этот Мима-простофиля! – Смутные воспоминания о незадачливом пастушке теперь вызывали у сестры только гримаску. Конечно, вначале им придётся некоторое время таиться где-нибудь от гнева Олхудзура, но… Если тарамы сговорятся, то свадебный договор состоится. На жизненном счету Мархи пока ещё не числилось ни одного неисполненного желания!

– Джамболат, давай наконец поговорим и о нашем будущем, – замурлыкала Марха, осторожно вдев в уши серьги и искренне сожалея о том, что под рукою нет зеркальца. – Я всё поняла!..

Она потупила глаза и сделала выжидательную паузу:

– Теперь у нас ведь всё пойдёт по-особенному, не правда ли?!

Юный джигит испустил тяжёлый вздох.

– Действительно, всё пойдёт по-другому, – признал он, – я как раз собирался сказать тебе об этом сегодня… С будущим теперь придётся повременить, дорогая. Отложим-ка наше будущее года на два, на три…

Ей, должно быть, померещилось?! Неужели он серьёзно?!

Сердце Мархи оборвалось, камни утёса словно выпрыгнули из-под ног, всё заплясало в глазах… Марха покачнулась и была на волоске от того, чтобы рухнуть вниз с обрыва, но крепкие руки Джамболата вовремя подхватили её.

– Не унывай, моя райская пташка, – уговаривал он её, – в конце концов, долг всякого къоьнаха – быть доблестным и не ведать страха. Для мужчины нет выше жребия, чем пасть героем на поле брани!

Марха отчаянным жестом сбросила наземь с головы платок и залилась горючими слезами. Жизнь её отныне была разрушена.

– Видишь ли, дело в том, что я получил письмо, – успокаивал её Джамболат, осторожно приглаживая её растрепавшиеся волосы, – и оно вовсе не из тех, что оставляют без ответа.

– Письмо? Но от кого же? – насторожилась Марха.

Если, паче чаяния, письмо это написано рукой девушки, – о, несдобровать той, что осмелилась бы перейти дорогу дочери Олхудзура! – Марха готова была хоть на молотильной доске в мелкий порошок истереть и рассеять по ветру любую соперницу…

– От самого Саладина, сердце души моей, – выпевал над её ухом мелодичный голос, – разве я позабыл сказать тебе, что он мой побратим? Ну, просто, значит, случая такого не было!

– А кто такой Саладин? – Марха захлопала ресницами, подобными плавно загнутой кверху каёмке листа крапивы во второй половине лета.

– Саладин – великий султан иерусалимский, гроза неверных! В Иерусалиме у него окружённый тройной каменной стеной замок из мрамора и хрусталя, где вдоль стен стоят покрытые узорами из самоцветов огромные ларцы, доверху наполненные золотом, серебром и драгоценными камнями, а по молокопроводу из древней Мекки течёт парное верблюжье молоко. На склоне горы, чуть ниже замка, раскинулись фруктовые сады.

В садах тех – деревья, перенесённые из самого рая, и целые поля благоуханных роз. Меж ними гуляют вокруг пруда стаи ручных павлинов, купаются в золе на дорожках сада и поют, предвещая дождь, а невольники кормят их с рук винными ягодами…

Так о чём бишь я? – Вот написал мне он недавно: «Отовсюду доходят до меня вести о твоих подвигах и отваге. Для меня большая честь иметь тебя братом! Приветствует тебя мой тейп, с упованием ожидает тебя весь Иерусалим. Нам тебя здесь недостаёт. Приезжай же скорее в Палестину! На неверных вместе ополчимся, а потом, если пожелаешь, попируем с тобою, поохотимся…»

– А кто такие неверные? – робко щебетнула Марха.

– Неужели ты не знаешь, кто главные наши с Саладином враги? – Это керистанаш, радость моя, это дж1архой, они самые! Вот послушай, что он пишет: «Без тебя трудновато будет мне с ними справиться; но вместе два истинных героя обратят в бегство сотню врагов!» Там и много другого говорится, но… я умолкну, чтобы не хвалиться, – хвастовство ведь низкая черта, верно? Сама понимаешь – как же теперь я смогу отказать ему, не оправдать его надежд? Как же тогда огорчится мой друг Саладин!..

Изумлённая Марха слегка приоткрыла рот – у неё просто дух захватывало. Избранник предстал перед ней в столь лучезарном облике, что, глядя на него широко раскрытыми глазами, она почти воочию созерцала горящие под палестинским солнцем его латы и шлем с убором из павлиньих перьев, лебединый изгиб шеи коня, сбрую, увешанную оловянными колокольчиками, блистающий клинок, занесённый над головой вражеского воина… Ей уже наяву казалось, что она слышит гортанный боевой клич и свист огромного копья, пронзающего на лету сразу целую тучу неверных, прервав их жалкие вопли о пощаде…

Поколебавшись с минуту, она всё же попросила показать ей письмо от Саладина. Ей так хотелось притронуться к пергаменту, – к реликвии! – хоть кончиком мизинца… Но Джамболат с сожалением признался, что письмо осталось в его родительском доме, хранится там в особой шкатулке (как и подобает письму от столь высокого лица!) Хотя он клянётся, что непременно покажет его Мархе, и сам прочтёт его полностью вслух, и даст ей подержать послание в руках, – но позже, когда, в сполохах воинской славы, приедет наконец за своей красавицей…

– Ах, когда же случится это, о Джамболат?!

– Когда две пятницы встретятся, цветок мой алый! Жди меня, никогда не забывай о моей любви, ведь там я каждый миг буду рисковать жизнью! Я или сложу там голову в борьбе с неверными, или вернусь к тебе – уже достойным коснуться твоей руки.

На обратном пути Марха всё никак не могла расстаться со своим ненаглядным. Она зашла вместе с ним в конюшню – попрощаться в самый-самый последний раз.

На глазах таяла, стремительно истончаясь в огненном жерле, протянутая над пропастью нить их переплетшихся судеб, соединяющая жизнь и смерть, – о, кто смог бы в такую запредельную минуту помнить о всех условностях этикета? – пересекшись, лучистые взоры вступили в беседу без слов, уста неотвратимо стремились к устам…

На миг показалось Мархе – что-то скатилось с её плеча; будто бы раздался еле заметный всплеск воды у края конской поилки, – возможно, то гребень откололся от её причёски? или от ожерелья монетка оторвалась? – но времени проверить не было: уже послышался скрип двери, чьи-то шаги и кашель… Джамболат стрелой вынесся через чердачное окно на крышу, перелетел через стену – и поминай как звали!

Вошедший, – а то был старый конюх Дуй, – укоризненно взглянув на Марху, завёл речь издалека, обиняками. Попробовал было он напомнить ей знакомые с детства прописные истины о девичьем благоразумии…

Нет смысла объяснять, что эти советы даже не были дослушаны до конца! Строгим тоном, не терпящим возражений, указав конюху на его подчинённое положение, Марха отправила Дуя выполнять его непосредственные обязанности.

Сестра была вне себя от сознания того, что её «поймали с поличным» и теперь вдобавок смеют упрекать в недостаточно хорошем поведении. Потому она поспешила вернуться на второй этаж башни, чтобы разбудить прислугу и как следует отыграться на ней

* * *

– …Хотела бы я посмотреть, что все вы запоёте, когда герой вернётся за мною из Палестины, везя с собою фуандз – несметные сокровища, захваченные у неверных, целую толпу порабощённых им невольников, с ними стаю ручных павлинов, сам на прекрасном белом коне…

– А, кстати! – спохватившись, встрепенулась терпеливо слушавшая откровения младшенькой Седа, – не можешь ли теперь ты припомнить – когда из конюшни отца белый конь пропал?

– Ну… вроде бы через пару дней после того, как мой любимый уехал помогать Саладину, – хотя нет… кажется, на следующий день… а, не знаю! – наморщив безоблачный лоб, честно сообщила озадаченная Марха, – но почему ты спрашиваешь?.. Что вам всем покою не даёт этот конь?

Потрясённая Седа вскинула брови…

– Какая досада, что именно теперь мой жених вынужден был покинуть нас и отправиться в Урсалим, – с воодушевлением продолжала Марха, – я уверена, уж при нём-то нипочём бы это не произошло, он бы такого не допустил! Он без труда в один миг без всякой помощи выследил бы всех этих воров и настиг бы их, как молния в чистом поле! Конечно, – когда вокруг не осталось настоящих джигитов…

– О да, – Седа молча, без тени улыбки, пристально посмотрела на Марху. – А под мышкой у него солнце, а меж лопаток луна, а из пальцев текут вода, молоко, масло и мёд. А шашка его ковалась семь дней и семь ночей, при ударе она удлиняется, а когда отводят – укорачивается. И полчища собакоротых разбегаются с криком, едва завидев его издали!

Та всё не могла остановиться:

– Я понимаю, почему ты пытаешься свести разговор на пустяки! Тебе обидно, конечно, – любая девушка мечтала бы оказаться на моём месте, а у тебя уже всё позади!.. Мне даже иногда становится жаль вас, как только я представлю, какие муки должны вы испытывать от зависти к моему счастью! Что поделать, – как видишь, такова воля богов…

Но во взгляде сестры почему-то вместо зависти читалось сожаление к ней!

– А у вас важнее какого-то коня ничего в жизни нет… Скажи, при чём вообще тут конь? Представь только: ларцы, полные золота, серебра и драгоценных камней, изукрашенные самоцветами…

– Оцу ц1арор!.. – только и проронила с горькой усмешкой Седа.

Марха внезапно осеклась.

– Не хочешь ли ты сказать, что и…?! – но волны прозрения уже находили на Марху неумолимой тяжкой глыбой…

Седа кивнула.

– О… Седа, нет!!! – жалобно простонала Марха, умоляюще складывая руки. – Я не могу поверить!

Седа же лишь покачала головой…»

Вампал, гулинг, убар и сторожевая папаха

« – Головой клянусь, что ни на миг глаз ночью не сомкнул! – размахивая красными руками, в который раз подряд громогласно уверял всех и божился здоровенный лопоухий детина с румянцем во всю щёку. – Стерёг я исправно и конюшню, и двор, всё честь по чести… и за ворота выходил, и округ замковой стены три раза обошёл, вот чтоб с места мне не сойти! Прямо с вечера, как заступил – вооружился, значит, я, в одну руку рогулю взял, головню – в другую, всякий камень оглядел самолично, – тишина везде стояла глухая, всё одно как в склепе, нигде ни единого шороха не было, ни стука; слышно было даже, как муха пролетит…

– Это-то всем давно уж ясно, Алаш, – серьёзно покивал Дуй, старший конюх, – а ты лучше вот мне что скажи: сколько браги с вечера хватил, а? Паппар-к1удал целый, поди, пропустил, а то и поболе?

Что касается браги, то её, по случаю приезда гостя, довелось отведать в замке каждому, за исключением женщин, – но не всем ведь от природы даётся равное чувство меры!