Прогулки по времени

– Горемычная ты наша! А и впрямь, единственное твоё спасение – в том, чтобы смотреть Элгуру в рот и повторять за ним его занудные поучения. Вот жрец, а вот его учёный скворец! Ведь правда же, смешно?!

(Мне отчего-то вдруг вспомнилось, как однажды Циск зимой поймал карминового снегиря. Перед глазами сама собой отчётливо всплыла картина: растерзанная, жалкая птичья тушка – поющий в упоении охотничьего инстинкта кот – слипшиеся пёрышки и пятна крови на снегу…)

– Но ты, умница, как всегда, права, – не унималась сестра, – держись за своего жреца обеими руками! Ведь, если ты ему не угодишь, он выгонит тебя – и где приклонишь ты тогда головушку свою рыжую? – Марха облизнулась. – Вот и будешь тогда по лесам скитаться – как настоящий алмас лесной! Кто тебя приютит, кому нужна ты станешь? – поразмысли-ка, Дикая Веточка.

Так изрекала она за гадостью гадость, и в глазах её горела радость! Передо мной будто приплясывал на хвосте хорёк, забравшийся в курятник…

«Чужая она мне, совсем чужая!» – с тоской думала в эту минуту я.

Каменный, смертный холод пошёл по моим жилам… Внутренним взором я увидела, будто обе руки мои с трудом поднимают огромный меч… Но нет, нет… остановись, душа! Мне не хочется проливать кровь!.. Ведь обратный путь из Эла невозможен…

Сказать уже, что ли, на этот раз Олхудзуру, – больше сил нет терпеть это?!

Нет, нет, – зачем же разрушать мир в их семье… Чтобы накануне праздника Тушоли они перессорились – из-за меня!

Будто кто-то всё нашёптывал на ухо противным голоском:

«Вот если б не появилась в их жизни ты, – у них бы всё шло отлично! Теперь хоть поняла, что приносишь в этот дом одни неурядицы? Биеркат доцу йо1!»

Кто поможет мне? Матушка, Птица Белая… что же ты меня средь вьюг одну покинула…

Непролитые слёзы жгли глаза… – Только не при ней! Не при ней…

С трудом, занемевшими губами, я проговаривала слова:

– Я искренне чту богов, слушаюсь наставника и считаю, что священные обеты равны воинской присяге…

За спиной послышался нежданный шорох, перешедший в грохот. – Это незаметно переступившая порог комнаты Чегарди запуталась в дверной занавеске и, отбиваясь от волн окутавшей её ткани, нечаянно опрокинула т1апильг и шу! Кувшин опрокинулся, чашки перевернулись, сладости и ягоды с фруктами полетели на ковёр…

– Ах, вот кто нарушает мой покой, – ты, растяпа, лягушка девятиногая! Тебе, видно, твои сородичи клешни одолжили взамен рук? – накинулась на неё Марха, топнув ногой. – Что ты вообще здесь делала? Подслушивала небось? Шпионишь за мной, верно?! Теперь я догадываюсь, куда могло пропасть моё украшение!

(Марха абсолютно несправедлива к бедняжке! Но имею ли я право голоса в замке, могу ли я позволить себе делать замечания родной дочери эл Олхудзура, будучи сама дикой веточкой, привитой к чужому дереву? Поймёт ли она меня? Поддержал ли меня бы в этой ситуации сам Олхудзур? Он и сам-то крутого нрава, слуги побаиваются рассердить его…)

– Немедленно убери это! – приказала служанке Марха. Она задрала подбородок и повелительно вытянула вперёд руку с кольцами на всех пальцах… И смех, и грех. Левый же глаз исподтишка косил на меня: видала, дескать, какова я во всей славе своей?!

Ох, несладко, по-моему, приходится здесь моему маленькому тараму!

Чегарди стояла, не шевельнувшись, и смоляные озёра её глаз возмущённо жгли княжну.

(Когда-то, прежде – мою сестру. Давным-давно…)

– …И даже на ум не придёт ей извиниться!.. Что за люди пошли, – не правда ли? – подбоченясь, Марха обернулась (вроде бы за поддержкой) ко мне и с весёлой ухмылкой добавила, глядя прямо мне в глаза: – Можно подумать – её тоже воспитывали в лесу!..

Можно подумать, что все мы сейчас, как в заколдованный лес, попали в нелепый страшный сон и не знаем, как из него выбраться…

– Если бы я не справлялась со своими обязанностями, и Элгур бы меня отослал… – начала я.

– Кому сказала – убрать! – перебила, не слушая меня, Марха.

Чегарди, как упрямый бычок, молча наклонила лоб и сопела, но не двигалась с места.

– … Но до сей поры я полагала, что у меня естьсемья, – безуспешно пыталась я пробиться сквозь глухую стену.

Не было смысла вообще что-либо говорить. Меня попросту не слушали! Похоже, я играла на зурне среди могильников…

– Ты что себе позволяешь, дерзкая дворняжка?.. – покрикивала меж тем на служанку Марха. – Что молчишь – язык проглотила?

А это она… кому?.. Моей Чегарди?.. или… – а впрочем, нет уже разницы! Нечем стало дышать, и словно бы подтаяли все звуки. Полотняно-белые облака надвигались со всех сторон…

Отважный чегардёнок вскинул голову, рванулся ко мне:

– Сестрица, я сейчас…

– Сестрица?! Это что значит?! Кто тут тебе сестрица, я спрашиваю? Ты что там себе возомнила?.. Ну-ка на место! Быстро собрала всё и вышла вон! – командовала Марха.

Чегарди на миг застыла, глотнув воздуха, затем клювик её разверзся необъятной бездной – и замок Олхудзура огласил вопль гнева и печали…

Вышла вон – я, не в силах терпеть творившийся на моих глазах произвол, – и на пороге столкнулась с молодым джигитом, сиявшим, как солнце чистое.»

Борьба коалиций в замке Эрдзие-Бе

«Чистое, смелое, великодушное сердце, лёгкий характер, высокий рост, ясные глаза, красивые черты – вот наш Авлирг!

Когда он приехал?! А Марха мне даже не сказала, что брат сегодня дома!!!

– А что за мощный рог здесь только что трубил сигнал тревоги?

Чегарди смущённо отступила и кинулась наспех собирать с полу остатки несостоявшейся трапезы.

– Ну, ты, надеюсь, ещё не забыла, что у тебя есть брат, – расплывалось в улыбке надо мной родное его лицо, – который хоть редко теперь в гнездо своё залетает, но всё-таки рад случаю подставить тебе крыло…

(Как же хорошо… как тепло в йелцамани… – ведь это, наверно, уже йелцамани, да? Нет, – ещё пока мы здесь, в солнечном мире… А сосульки в тепле тают… ручьи весенние омывают мир – и плотиной их не остановить…)

– Хьо сан жима Маьлх ма ю… Эй, да прекрати же, в самом деле! Этак чокхи моя совсем отсыреет! Выходит, можно её уже и не стирать?

Слегка дурачась, Леча вполголоса запел:

– Среди благостного дня, нынче в доме у меня вышла Меши-хи из берегов…

Немедленно раздался громкий смех Мархи:

– Вот и я говорю – Мелх-Азни у нас самая несчастная!

И она добавила, играя глазами и входя во вкус:

– Сейчас опять, как всегда, жаловаться на жизнь свою пришла… Надоела уже!

(Это что… она обо мне?! О боги, да за что же возложили меня на этот жертвенник?! – Я изо всех сил старалась не плакать при ней!.. А теперь она будет торжествовать…)

– Так… – Леча задумчиво посмотрел на Марху.

Опустив довольные глаза и примерив милую улыбку, Марха подошла поближе к брату и сложила руки с видом пай-девочки – в ожидании внимания и комплиментов. Но – на сей раз нет:

– Я до сей поры был уверен… – медленно и раздельно заговорил Леча, устремив на Марху тяжкий взгляд, – что у нас в доме все в порядке, – как должно быть…

Марха заметалась, не находя себе места. Взгляд Лечи неотступно следовал за ней по комнате, и был тот взгляд – что заточенный клинок г1ама, того самого, который мне оказалось поднять не по силам:

– …и отец, и мать… и йежарш!!!

– Авлирг, нудве-то сестры в порядке точно, – сказала Седа, нежданно возникшая за его плечом.

Сегодня просто день встреч!.. – Я попыталась улыбнуться Седе, и та перехватила меня в свои объятия… Марха наблюдала эту сцену с раскрытым ртом.

– Я имела в виду себя и Мелх-Азни, – пояснила Седа, – а остальныепусть теперь сами о своей участи позаботятся, – ибо незавидной будет та участь.

– …И вот я прихожу; и что же я вижу?! – продолжал заводиться Леча.

Седа внимательно и быстро, с весёлой злостью оглядела опешившую Марху с головы до ног и сделала вывод:

– Ты видишь теперь, Авлирг, что я оказалась права. Думаю, отцу стоит как можно скорее узнать о том, что кое-кто берёт на себя смелость оспаривать решения, однажды принятые им, – чему сегодня мы с тобой, похоже, оказались нежеланными свидетелями!

Тонкие ноздри Седы раздувались, пламенем подземной бездны полыхали лазурные глаза. Казалось, будто ещё один, в облачках горячего пара, только что раскалённый в горниле Пхьармата клинок надвигался на Марху, – та от выражения лица Седы извивалась, как червь под ранним плугом…

У брата брови сошлись на переносице – точно так же хмурился, когда бывал не в духе, сам Олхудзур. Он стремительно вышел из комнаты, увлекая меня за собой наверх по лестнице:

– Идём, Мелх-Азни!

* * *

Дальнейшую картину событий мне не довелось видеть самой, но потрясённая зрелищем семейного скандала Чегарди пересказала мне её затем в мельчайших деталях.

Вначале сёстры, увлечённые выяснением отношений, забыли отослать девочку, а затем их страсти достигли такого накала, что на присутствие маленькой служанки в комнате обе попросту махнули рукой. Она же не смела отлучиться без приказания, продолжала стоять при них безмолвной невидимкой, обмирая, не чувствуя рук и ног, и слышала всё! Представьте только себе эту сцену!..

– … и у меня найдётся нечто ценное, чтобы передать госпоже Тийне! – продолжала тем временем Седа.

– Моя мать… – задрав нос, гордо начала Марха – и внезапно осеклась. Седа разглядывала её в упор, потешаясь от души:

– О, твоя мать, несомненно, будет просто счастлива узнать, как ты проводишь время без её ведома. – Седа сделала паузу, явно наслаждаясь: – Но, может быть… это происходит как раз с её подачи?! Хотя до сей поры я лучшего мнения была о ней… Вот это нам и предстоит выяснить.

Марха дышала бережно, мелкими глоточками, – Седа неслась рысью, как наездник на скачках, не позволяя той вставить ни слова:

– Поэтому я поспешу сообщить ей замечательную новость первой, пока меня не опередили слуги!!! А уж как твои дела порадуют отца, о том и говорить нечего!.. Признайся, дорогая, ты задалась целью покрыть наш род позором? – но знай, этого не случится, по крайней мере – пока здесь я!

– Не понимаю, что ты имеешь в виду… – скривила личико младшая.

– Не понимаешь, детка? – Седа сощурилась и придвинулась к ней ближе. – Ну-ка, объясни мне – как эта вещь оказалась в конской поилке?!

– Какая… вещь?!

Марха неровными рывками заметалась от стены к стене, томимая страхом и дурными предчувствиями.

– Да как сказать… Денна ца яхьа хе чалх!

На раскрытой ладони Седы, в её длинных белых пальцах горела, искрилась гранями, словно звезда в морозный день – изящная серьга с сапфиром…

– Так это та самая, что ты потеряла, госпожа? Видишь, вот и нашлась твоя пропажа, а меня ты напрасно подозревала! – подала голос Чегарди – и мгновенно пожалела об этом. Как только Марха взглядом её не испепелила!..

– Ах, вот ещё в чём дело, оказывается… – зловеще протянула Седа. – Прекрасно: хвостик свой увяз, а клювиком на других кажем. Что прыгаешь, как солёная лягушка?

И, будто стрелы в цель, хлынули на Марху лучи из глаз Седы. Меткие, ледяные, искристо-синие, почти такие же яркие, как драгоценные камни…

– Я ни при чём! Ни при чём! – забормотала Марха, загораживаясь руками. – Это… она всё лжёт!

Настал миг абсолютной пустоты – без единого дуновенья ветерка. Как в первозданной пустыне – какой была она при сотворении мира…

– Кто – лжёт? – тихим шелестом выдохнула Седа.

– Вот эта наглая девчонка! – крикнула Марха, указывая на прижавшуюся к стене девочку пальцем и отступая назад. – И Мелх-Азни ваша, что с нею заодно!

Чегарди обнесло холодным потом. Что вообще у них тут происходит и в чём обвиняет Марха её и меня? О, неужели теперь и княжна Седа…

Седа кивнула и жестом отстранила её, не успевшую произнести ни звука:

– Мелх-Азни наша – твоя сестра. Дочь твоего отца, которой он дал своё имя и которая носит на обруче его тамгу! – Марха напряглась, прикусила губу и хотела что-то поспешно вставить по поводу тамги, но Седа тут же снова повела атаку: – Ты допускаешь мысль, что дочьмоего отца может позволить себе лгать?!

Марха растерялась, а Седа тут же добавила:

– Вот – хотя бы ты…

– Ну, я-то не она! – самоуверенно заявила Марха.

– Справедливое замечание, – с иронией молвила Седа. Глубоко вздохнула, опустила пушистые ресницы, собралась на миг: – Значит, ты утверждаешь, что Мелх-Азни лжёт? А в чём же именно она лжёт?

– Да она постоянно… наговаривает на меня!

– Кому, например?

– Да всем!

(Ах, есть ли край земли?.. И есть ли хотя бы там предел наглости Мархи?!)

Седа вновь с подчёркнутым интересом обратилась к Мархе:

– Как ты считаешь – зачем бы могло ей быть нужно на тебя наговаривать?

– Откуда мне знать!

– Ну… подумай… – сдерживая улыбку, предложила Седа. – Иногда не мешает это делать!

– Из зависти, например…

– А есть чему позавидовать? В самом деле?.. – Ну-ну!

Марха вытаращила глаза… «Какая муха укусила сегодня Седу?» – ясно читалось в них. Всё шло совершенно вразрез с её планами!

– Мелх-Азни, которую ты так стараешься очернить, – заметь, о тебе мне ничего покане говорила; да в том и нет нужды. Серьгу мне только что вернул Дуй – конюх!

Марха изменилась в лице:

– С чего это вдруг он вернул мою серьгу тебе?!

– Да так, есть тут мелочи разные, не стоящие твоего внимания… – съязвила старшая сестра. – Но может быть, ты для начала признаешься, как к тебе попали эти серьги?

– Это моиукрашения! – Марха решила нипочём не сдаваться. – Страдаешь, что тебе муж таких не дарит, да?!

(Провокация чистой воды. Муж Седы, Ага, пылинке на неё сесть не даёт. У Седы есть всё, чего только душа пожелает.)

Седа закатывает глаза:

– Нет, просто решила уточнить, где именно ты их взяла!

Марха молчит.

– Итак… – напоминает Седа.

– Да что тебе надо от меня?! Не ешь мою душу! – внезапно визжит младшенькая.

– Я жду.

Если бы Седе выпало родиться в незапамятные времена, в пору амазонок-мехкарий, – с каким талантом вела бы она осаду неприступных вражеских городов!

– Это вообще не твоя печаль! Я что, обязана отчитываться тут перед каждой… Кто ты такая… – Марха в своём обычном репертуаре.

– Сейчас наконец познакомимся, дорогая, – обещает Седа. – Ты узнаешь, кто я такая – и навсегда запомнишь это!

Короткий свистящий взмах узкой твёрдой ладони – и словно раскалённая добела молния осыпала пространство алыми искрами… Седа ли предстала в тот день перед Чегарди в порыве стихийной ярости – или сам Сел-громовержец явился в женском образе?!

Марха прикрывает лицо руками и горько рыдает, – в течение ближайшей недели ни маковые, ни тюльпановые румяна ей точно не понадобятся. Скорее уж тройной слой белил…

– Не забывайся впредь, – сочувственно советует Седа.

– Вы нарочно собрались против меня – с этойзаодно! – кричит Марха, захлёбываясь слезами.

– Потише, – одним краем рта улыбается Седа. – Кажется, ты запамятовала, что гость в доме!

– Я всегда знала, что так будет! Вы с Авлиргом никогда меня не любили!

– Всегда знала, говоришь, – вздыхает Седа, – но тем не менее продолжала ходить по кривой дорожке… – да уж… Тему любви в таком случае на другой раз оставим, вспоминать о ней теперь не вполне уместно. Давай-ка лучше о более насущных предметах, – как давно ты этим промышляешь, скажи мне?

– Промышляю… я! – чем?! – как ты смеешь! со мной – в таком тоне…

– Повторим? – мило предлагает Седа.

Марха безутешно воет от ужасного воспоминания; Седа невозмутимым мраморным изваянием стоит перед нею, ожидая, пока наступит полная тишина.

– Мне… это подарили, – лепечет Марха, давясь, всхлипывая, но не поднимая глаз.

– Правильно; дальше, – почти ласково тянет Седа и заботливо подсказывает: – А кто подарил? Родственники, – не так ли?

Голос Седы мягок и вкрадчив. – Так Циск усыпляет бдительность полёвки, пряча когти перед тем, как дать им впиться в добычу…

Марха молчит.

– Когда подарили, по какому случаю? – продолжает Седа. – Случайно не припомнишь?

– А вот не скажу! – Марха с вызовом исподлобья смотрит на Седу и уточняет: – Тебе не скажу.

– О, неужели? – слегка усмехнувшись, произносит Седа. – Впрочем, иного ответа я и не ожидала… Тогда вот что: как только возвратится отец, брат обо всём ему расскажет, и как раз в присутствии их обоих я созову сюда слуг и всех их допрошу! Уж им точно должны быть знакомы эти украшения.

– А слуги-то здесь при чём?! – выходит из себя Марха. – Ты, Седа, последний рассудок уже потеряла, – не знаешь, как бы ещё меня унизить!

Седа выпрямляется, словно до звона натянутая тетива лука…

– Как удачно, и целительница ваша ненаглядная как раз сегодня в замке, – продолжает Марха, – есть кому оказать тебе помощь…

Новый зигзаг кипенно-белой молнии… Видели ли вы когда-нибудь, как когти пустельги хватают мокрого цыплёнка?..

– Что ты вообще творишь, – ноет Марха, – Совести, видно, у тебя совсем нет…

– Да что ты говоришь! – хладнокровно отвечает Седа. – Уж кто бы поминал о совести.

– Взгляни… ты мне губу рассекла своим кольцом!

– А теперь ты взгляни, – наклоняется к ней Седа. – На это самое кольцо. Видишь?!

И Чегарди взглянула – и тоже увидела!

У Чегарди подкашиваются колени, она не в силах отвести взгляд от руки Седы… Лучится синий камушек…

«Точно такой же, как на серьге Мархи!» – осознаёт Чегарди, засмотревшись на камни. Искусная работа…

– Это кольцо, как и серьги, – бесстрастно говорит Седа, – принадлежали раньше моей матери. Вскоре после рождения Лечи она погибла – оборвалась верёвка садовых качелей. – Хоси срезал в саду цветы, и я бежала к маме, несла их ей… мне было лет пять… – Серьги отец пожертвовал в селинг, а кольцо было оставлено мне как память.

Марха в недоумении смотрит на Седу, ей как-то немного не по себе.

– Что касается Мелх-Азни, – не решусь даже и спрашивать, как долго она все твои немыслимые выходки терпит… – неожиданно произносит Седа, пристально глядя на Марху, и в глубине глаз её прочной стеной стоит холодный звёздный огонь. – Так вот, значит, что здесь происходит, когда нас с братом рядом нет?.. Хотела бы я посмотреть, что бы стала ты делать, если бы наши с нею матери были ещё живы!

Марха съёживается и потихоньку садится на пол…

Седа отрешённо опускается рядом с ней.

– Старые слуги помнят тот день, когда мамины серьги возлагали в чашу столпа, – грустно продолжает поникшая, опустошённая Седа, – и Дуй узнал камни своей прежней госпожи… Он мне дал слово, что ничего не передаст отцу, но мог бы принести ему эту серьгу и сам!

Тихо охнув, Марха зажимает себе рот рукой…

– Марха, Марха… – качает головой Седа, – везан Дел, какой же стыд! Я знаю тебя: ты, как сорока, легко жизнь отдашь – и свою, и чужую – за очередную блестящую побрякушку… Но украшений у тебя и без того немало; и, я надеюсь, есть – или было… когда-нибудь… ну, хоть в раннем детстве! – малейшее понятие о божественном?! Женская рука не имеет права касаться святыни. Как решилась ты на кощунство, отвечай!

Язык Мархи, похоже, прилип к гортани.

– Ты сделала запрещённое, – ровно говорит Седа. – Только человек, лишённый духа, мог додуматься до того, чтобы ограбить святилищный столп, – о Марха, какой позор!.. – и вдобавок осквернить затем жертвенный дар и память моей матери!..

Марха кусает пальцы и продолжает безмолвствовать, как моргильг.

– За подобный проступок боги насылают безумие. Так и оборотнем сделаться недолго… – Кому, кстати, ты отдавала приказ бросить серьгу в нечистое место – конскую поилку?

– Никому, – у Мархи зуб на зуб не попадает.

– Что это значит?! – Седа строго смотрит ей прямо в глаза. – Не вздумай опять мне лгать, ведь я всё равно сама дознаюсь!

– Это я была на конюшне…

Седа стонет, схватившись за голову:

– Час от часу не легче! Так ты даже собственными руками… Отвечай: это было сделано тобою ради глупой потехи – или… – постой… о, как же сразу я не подумала!!! – с целью колдовства… на нашу с братом кровь – ради наследства?! – пожалуй, с тебя и это станется!

Седа сверлит Марху сапфировым взглядом, та совсем потерялась:

– Нет, клянусь… всё было не так… я не нарочно… я не хотела!..

– Неужели такомутебя учит госпожа Тийна? – мне придётся просить Авлирга ещё и об этом поговорить с отцом!

Вместо ответа Марха тоненько, пронзительно пищит, закрыв лицо руками. Взор Седы надолго ныряет куда-то в сторону…

– Седа… – наконец тихонько произносит Марха, не поднимая головы. – Ты мне веришь?

Седа смотрит в пространство и сдержанно хмыкает, слегка мотнув головой.

– Седа… – ты ведь не сделаешь этого на самом деле..?

Седа, поведя бровью, наполовину оборачивается лицом к сестре…

– …не предашь меня?!

Стрельчатая бровь в гневном изумлении ползёт вверх.

– Сеееедаа… – в голосе Мархи тлеет слабый огонёк надежды.

Ответа по-прежнему нет.

Марха снова прощупывает почву:

– Тебе непременно надо перед всеми меня так уничтожить?

Седа тихо фыркает.

– Сеееедаа… Не говори никому, пожалуйста!.. Ну вот что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала?!

– Довольно, – устало роняет Седа. – Для начала – перестань лгать! А теперь – я готова тебя выслушать.

Марха мгновенно вскакивает на ноги:

– Седа… Ведь ты любишь меня?!

Попытка Мархи кинуться сестре на шею не возымела эффекта, – та отворачивается, не дав ответа…

Марха изучающе присматривается к сестре и, подумав, берёт её за руку. Ту, что без кольца…

Седа резко выдёргивает руку:

– Эй, бозбуунча… Оставь свои фокусы, пожалуйста!

Далее следуют громкие шмыганья носом:

– Ааа!.. тыыы!.. всегда меня презиралаааа…

– Так, мне всё здесь ясно. – Седа, не торопясь, поднимается. – Остальное пусть дослушают отец и брат! Я больше не желаю терять времени на это представление ряженых.

И тогда-то наконец с отчаяния Марха сдалась и рассказала старшей сестре всё, как было…»

Побратим самого Саладина

«Было иль не было, – кто теперь станет утверждать это достоверно? – ведь подобную версию не впишешь в официальный таьптар знатного рода, – люди воспримут по-разному; ну, а всё же, если смотреть вслед за прошлым временем…

Упоминала ли я уже об этом или нет, – моя сестра нимало не сомневалась в собственной неотразимости.

Можно было бы сказать, что как-то раз Марха склонялась над источником, набирая воду в кувшин и демонстрируя публике совершенства своей фигуры, прихотливо заплетённые косы с атласными лентами, бронзовые подвески на висках и х1оьниш из-под умышленно отогнутой бахромы покрывала… Жаждущая публика, в лице известного нам пастуха Мимы, потянулась в тот день не к источнику, не к кувшину, но к чьим-то шёлковым ланитам… Можно было бы добавить ещё, что шатавшийся поблизости Сонтаэла, местный 1ала,отчаянно замахал руками, отгоняя толпу крестьянок, что направлялись к тому же самому роднику, и во всеуслышание предостерёг их: «Не ходите сюда, обойдите с той стороны – тут целоваться будут!»

О, разумеется, Летающий по небу никогда на то своего позволения не давал; возможно, ничего ещё и не успело случиться; но здешние жители почему-то стали с тех пор поговаривать всякое; и почему-то с особым воодушевлением подхватывает эти речи Яхита, дочь Бошту-гончара…

Вереницу девушек с кувшинами на плечах возглавляла разбитная Ловдзаби из Хьейрашкие с крутыми каштановыми кудерьками на висках. Платок на её голове был повязан таким образом, чтобы один конец его свисал спереди, а другой был откинут назад, что позволяло сразу же безошибочно признать в его обладательнице джиеруо.

– Неужто тебя мы видим, Мима? Что ты потерял тут, а? – издалека закричала Ловдзаби, заметившая пастуха, и подмигнула своим товаркам, предвкушавшим очередную потеху. – Без кувшина ведь по воду пошёл, – а овец-то своих, никак, волкам оставил? Гляди в оба, так скоро ветер пасти придётся!

Потерял же чабан, по всей видимости, голову:

– Овечка тут одна моя от стада отбилась, заплуталась, пришлось за ней мне идти до самого родника, – будто бы заявил он, поразив немыслимым ответом как односельчанок, так и мою сестру.

– Правду говорят люди: кто среди овец живёт – глупеет, – сквозь зубы прошипела Марха, – с этого дня с дурачком Сонтаэлой ходи вместе к роднику, – и, не оглядываясь, опрометью бросилась назад, в кровь кусая губы.