Прогулки по времени

Пхагал дал разбойникам слово. От себя – и, может быть, немного от имени Цхогала… И теперь-то он добьётся своего!

Просчитав все, даже мельчайшие детали задуманного приключения, – в третью часть ночи, когда особенно крепок человеческий сон, чувствуя себя ловким, изящным и удачливым, сам удивляясь чудесной лёгкости, поющей во всём теле, он широким парящим прыжком преодолел высокий каменный забор, – совсем как тот безоаровый козёл, мясо которого накануне они поглощали с разбойниками!

Но стрела была уготовлена и для него. – Полный колчан длинных, ядовитых, отточенных, оперённых стрел-ресниц княжеской дочки, которая застала его врасплох и вдобавок заявила, что хочет позвать стражу!!! Вот уж непрошеная свидетельница! Принесла же её нелёгкая именно этой ночью в сад! Почему, вы скажите на милость, этой капризной, избалованной девице не спится по ночам, – и как раз тогда, когда джигиту понадобилось выйти на дело, а это, между прочим – дело чести?!.

Молодой человек наскоро погасил в своём воображении потешный образ Сутарби с большущей костью в руке, чтобы не засмеяться в голос и не выдать свои истинные намерения, – коротко выдохнул и настроился на нужный тон, используя всё своё природное обаяние, а уж этого ему было не занимать…

Дальше всё стремительно пошло само собой, будто вне его совершалось, а он лишь смотрел со стороны. Он импровизировал на ходу, разливался сладкогласным соловьём. Караван фраз сам выплывал из его рта, словно стая сияющих рыбок из грота. Руки так и летали в плавных жестах. Душа его в исступлении гарцевала на кругу, выписывая небывалые фигуры, и солярные знаки, и узоры благородной тамги, и все волны морские, а ритм сам звучал мысленно в его ушах, будто хлопали ему все трое разбойников – а с ними вместе и где-то стоявший неподалёку невидимый Цхогал!..

Он поймал это лёгкое пламя, острыми языками цеплявшее тонкие медные нити вен, наполнявшее кровь золотым теплом блаженства, – оно словно бы само вело его к тому, что предназначено, чему суждено быть… Он был тогда точно палхь,в праздник пляшущий на канате перед созерцающей его искусство толпой.

Не поверил бы сам, до чего забавно всё устроилось: дочь паччаха, собственной персоной… точь-в-точь как в сказках, что рассказывали на привалах у костров погонщики караванов. Он и сам теперь стал, как они – и странником, и сказителем впридачу. Успевай только нанизывать слово за словом, словно ракушки на нитку для браслета; а она-то, что ни скажи, всему верит!.. И так смотрит, смотрит на него с надеждой и ожиданием, глазами прикормленного между делом с рук ослёнка, – вот мелюзга-то, даже жалко её немного… Будь со временем у него чуть посвободнее, он, пожалуй, уделил бы ей больше внимания, – но лёгкое, внутри летающее пламя ведёт за собой, зовёт оно, не ждёт; ковать надо железо, пока горячо! – Ему случалось раньше делать под руководством отца подковы для коней…

А кони здесь – о, уж это кони!.. Замечательная, кстати, осенила его идея насчёт совместных прогулок верхом.

Девушки? – неплохо, что они водятся на свете; встречаются средь них порой и очень милые… А она была действительно хороша, что тут говорить, – отметил он взглядом художника – и загодя начал планировать прощание и отъезд.

Эх, зря не выпало ей родиться в семействе попроще, а он бы уж находил повод к ней заглядывать, – но сейчас голос дороги звучал в нём сильней. В ближайшие планы Пхагала ну никак не входило продолжительное знакомство с княжескими дочерьми!

В придорожных «гостевых домиках» всегда можно было найти даровые ночлег и пищу, заодно и захватить с собою на дорожку долю припасов, оставленных предыдущим путником для следующего. Пхагал не гнушался иногда поживиться и приношениями, что жертвовали в святилища почитатели богов. Украшения он перепродавал восточным торговцам, убедительно клянясь, что это его фамильные драгоценности, – а те охотно скупали их у него.

Как ему казалось, он ничем и не рисковал – люди наивны, верят, – верят, как ему Марха! – без тени сомнения, что это сами боги пользуются их сокровищами. И какая в самом деле разница, кому достанутся они? – там, на горных вершинах, касающихся небес, у каждого бога и так всего много, а молодому разбойнику на земле всяко больше бы пригодилось.

Но в последние дни Пхагалу определённо не везло. И рушил его планы, как ни странно, не человек…

Едва успев вынуть руку из ниши цайн-пхьединского селинга, Пхагал застыл, внутренним чутьём уловив чей-то пристальный, немигающий взгляд в спину. Он замедленно обернулся, не хрустнув ни косточкой… – кто выследил его?!

Мощное тело снежного барса царственно возлежало на ветвях груши, длинный хвост свешивался вниз, и хризолитовые шары кошачьих глаз спокойно отмечали движения юноши, стоявшего в нескольких шагах от него.

Вот так встреча – священный зверь, по совместительству – крупный и опасный хищник!

Барс внезапно замер, ощетинился, прижал уши… Пхагала пробрала дрожь.

Барс приподнял верхнюю губу и начал шипеть… Он инстинктивно отступил назад, зацепился правым плечом за ветку и, торопливо высвобождаясь, вырвал целый лоскут из рукава чекменя.

Барс зашевелился и приготовился к прыжку… Крапчатый хвост нервно извивался. Пхагал ринулся в отступление… нет, он же ещё не все дела свои завершил на этом свете! Сегодня ночью у него ещё намечена последняя, решающая встреча с Мархой.

На этот раз он приготовил для её ушей сногсшибательный рассказ о дворце Саладина в Иерусалиме и о судьбоносных его сражениях с неверными, а уж говорить будет так, как будто сам только вчера оттуда уехал.

Она, разумеется, опять всему поверит; поплачет как следует, подождёт немного, отвлечётся потом – и постепенно утешится. Пострадает чуток – да и забудет, от неё не убудет… Так лучше всего. Всё нет и нет Джамболата, и не будет уже никогда, – но ведь случается же, что гибнут в бою даже прославленные воины?..

Поганый барс… – Марха всё-таки углядела разорванный рукав! Пхагал не стал ничего объяснять, но востроглазая заметила и серьги!.. Пришлось, так сказать, пережертвовать их – ради полного успеха авантюры. Серьги-то – дело наживное, это мелочь; теперь безделушкой больше, безделушкой меньше; но вот кони!.. Упустить подобную возможность, стоя в двух шагах от неё, Пхагалу определённо было не с руки. Лучше уж вложиться как следует – на кону дело всей дальнейшей жизни!.. Потому и ставка может быть велика. В конце концов, будем считать, что это его благодарность!

В задней части двора Эрдзие-Бен, в небольшом холме, носившем среди слуг замка название Иепильган-шу, был устроен погреб. От него, замаскированный висящим на сырой земляной стене ветхим, выцветшим истингом, тянулся выкопанный в земле к1аг – подземная галерея, имевшая выход далеко за крепостной стеной, через небольшое углубление в скале. Некогда отец Олхудзура, эл Эрдзу, основавший замок, соорудил этот холм с подкопом, опасаясь за безопасность своей семьи и домочадцев случае вражеских нападений и осады. Предприимчивая Марха показала Пхагалу не только вход в конюшню, но и этот запасной выход…

И вот, Джамболат-г1ебарто уехал в Палестину, – счастливого ему и долгого пути! – а он, Пхагал, на следующую же ночь тайно вернулся и совершил всё, что задумал. Надо же! – неплохая помощница могла бы из неё выйти, между прочим!..

(Да ну, какая из неё, в самом деле, подружка разбойника?! – смех один… Всё равно же её когда-нибудь Олхудзур замуж выдаст! Зато в её жизни была целая неделя, полная романтики и переживаний на высшем накале, и то благодаря ему!)

У Пхагала на миг промелькнула отчётливая мысль о том, что если бы кто его сестре мозги так пудрил, – он бы с немалым удовольствием тому индюку голову с плеч напрочь бы открутил… но не будешь же самому себе её откручивать? И вообще, – это ведь само собой всё так случилось, кхулламтакой и у Мархи, и у коня; предназначены они ему, видать, судьбой; а он сам тут совершенно ни при чём! С богами разве поспоришь?!

Он был первой любовью Мархи, что немного ему льстило; его же истинной любовью стал необыкновенный конь. Нет, не так, но: КОНЬ, и ах, какой конь!.. – Этот конь, словно с облаков сошедший внезапно в конце недели, явился венцом творения в глазах Пхагала, воплощением совершенства.

Прежде ему где-то пару раз в жизни доводилось проникать пешком в Пхейн-мохк через Панкисское ущелье. Затем, меняя похищенных коней, он пробирался обратно по ущелью Ардоти, через Массарех-лам в верховья Чанти-Орг… Все тамошние лошади, что ни говори, хоть и считались очень выносливыми, были отменно некрасивы, ну, а этот… Вот таким должен быть у настоящего разбойника первый угнанный конь, чтобы потом было что вспомнить – белый, как жемчуг, чуткий, как сон, быстрый, как мысль. Да что там! – он с готовностью преклонил бы колени перед новым конским божеством и возвёл бы ему не хлев, а личное святилище…

Конь тревожился, прядал ушами, настороженно поворачивал голову, фыркал, подозрительно отставляя заднюю ногу, точно прилаживаясь оказать сопротивление… Понятное дело – не принимаешь чужую руку, бедняга; так и должен вести себя хороший конь. Ничего, мы с тобой ещё приручимся взаимно, дай только срок!..

И так вот запросто отдать этого коня разбойникам?! – ужаснулся Пхагал, – да ну, куда им такого?.. – что вообще понимают они в конях!.. Привести-то он его им приведёт, рассуждал он сам с собой, – обещал ведь; но с тем лишь, чтобы слегка похвастаться: убедились теперь, чтоя могу, все видели?! – а уж ездить на нём на лихой промысел будет только сам, а для них других коней потом угонит, – чуть похуже… Да нет, не в том дело, хуже они или лучше. Какими угодно могут быть следующие кони, но они – не те! Это будет его конь. Его, и точка!

Через погреб по туннелю он вывел коня к Буордзан-пеш, отодвинул камень и осмотрелся по сторонам. Никого не было поблизости, к счастью. Беспокойный конь храпел и дёргал узду из рук, – вот-вот вырвется, пустится вскачь и сорвётся с узкой горной тропки… Было чистым сумасшествием сесть на него прямо здесь, среди скал, но Пхагала просто несло в упоении минуты…

– Хачо! Хачо!

Потом он сам не мог вспомнить, каким чудом остались они с конём целы и невредимы, и путь их был непостижим (и направление вначале задал Чкара, а не сам Пхагал)!

Вниз на жуткой скорости по крутому склону, – потом замелькали вокруг высокие стволы густого букового леса (вей-вей, куда же мы летим?! как бы не врезаться… и как бы теперь в этой тьме непроглядной найти Воровские пещеры?!) – и где-то совсем рядом слышался леденящий душу вой (в том, что это снова окажется барс, Пхагал почти не сомневался). Явь, похожая на кошмарный сон… Прямо-таки нашествие барсов!

Чаща заканчивалась, деревья постепенно редели… Пхагалу наконец удалось направить коня левее… вот уже они на опушке… а вот наконец и край леса! Одежда Пхагала изодралась в лохмотья из-за веток, цеплявшихся по пути. Впереди маячил чей-то одинокий, расположенный на отшибе от села двор, обсаженный лещиной… вот стоят по всему двору на небольших колышках ровные ряды круглых корзин из тонких прутьев, обмазанных навозом… Так это же пчелиные ульи! Выходит, они прибыли к пасеке? Эти места он знал. Да он невдалеке от родного Комалхи!.. О, скажи-ка, – удачно вынес из напасти! Не конь, а просто сказка!

Пхагал нашёл, как ему казалось, идеальное решение. Соскочив с коня, он привязал его к ореховому дереву возле плетня, огладил драгоценного, охлопал и оставил там до утра. Здесь нахальный барс не посмеет тронуть чудо-коня – его отпугнёт лай пасечниковых собак; ну, а он сам пока сходит подкрепиться чем боги послали в гостевое гнёздышко, которое, как он припоминал, было неподалёку. Малость отдохнёт там, а ближе к рассвету проще будет сориентироваться и взять курс на Воровские пещеры…

Пхагал заранее млел, предвкушая, какна него будут смотреть разбойники, когда он горделиво предъявит их вниманию своего белоснежного спутника, а затем красочно опишет им – и его похищение, и развесёлую подмену красавца-коня паршивеньким лошачком, угнанным накануне вечером у какой-то убогой старушонки. О такой пропаже никто и горевать не будет – наоборот, порадуется небось бабка, что одним бесполезным едоком в хозяйстве меньше стало!..

На ветке здоровенной дуплистой сосны, под которой был почти полностью скрыт низенький къулли, висела у входа чья-то небольшая кожаная сумка, расшитая янтарным и стеклянным бисером…

Порядок! Теперь он будет хоть чем-то вознаграждён за сегодняшние труды в поте лица (Пхагал действительно взмок, и его пошатывало после невообразимой скачки).

На полу, сверху укрытые пятнистой шкурой, сладко посапывали две девчонки: маленькая, круглощёкая, с тёмными косичками, что показалась ему знакомой, он никак не мог припомнить, где же мог её видеть раньше; и светловолосая – тоненький, вытянувшийся подросток с такой бледной кожей, что она почти светилась изнутри в темноте. Сёстры, наверно; а какие разные! Зачем вообще их сюда занесло? Одни, ночью, в лесу!..

Пхагал вгляделся, наклонившись поближе. Рука старшей прижимала к груди свирель… – То, что надо. Сейчас он осторожно вытянет у сони инструмент, который она проспала, а потом загонит его знакомым торговцам. Пусть у них потом снова его же и купит втридорога, ха-ха!.. А ещё не мешало бы перекусить. Ну-ка, – интересно, оставили тут что-нибудь сестрёнки-милашки бедному путнику – лучшему из разбойников?..

Трапезой едва не довелось стать ему самому. Из мрака угрожающе поднимался длинный силуэт огромной кошки… Словно две луны в ночи, взошли, зажглись разом оба необъятных ока, мелькнула белизна клыков, раздалось рычание… Как, это он! Опять и всюду он! Да вездесущий, что ли, этот барс?! Что за ночь вообще такая? – может, завтра праздник какой-нибудь, посвящённый божественному барсу, а ему и невдомёк? Вай-Дел!

Пхагал рванул обратно в лес, не разбирая дороги и вспоминая на ходу все семь поколений своих предков и весь кистинский пантеон заодно; он бежал, пока не закончилось дыхание… Придя в себя, сел на травку и решил осмотреть свою добычу – ради чего, собственно, сегодня он так страдал.

Тьфу!!! угораздило же его сегодня туда сунуться…

Овчинка явно не стоила выделки. Деревянный гребешок для волос… какие-то швейные принадлежности… ну, девочки, – зачем вообще таскаете с собой всякую дребедень?! Читать Пхагал не умел, и потому свиток пергамента с непонятными закорючками не привлёк его взгляда. А ведь там как раз говорилось о нём…

Пхагал с отвращением отшвырнул прочь в траву ненужный хлам и вдруг явственно ощутил, что его мучит жажда. Вот кувшинчик глиняный он прихватил не зря. Тут в Доганаш-чо, в лесном овраге, помнится, был родник; как раз он умоется, напьётся, наберёт воды… Кувшинчик-то ничего, годный; может, его удастся при случае сплавить караванщикам…

А там, у родника, случилось вообще что-то невероятное. – Когда истомлённый жаждой Пхагал наклонился к ручью – из глубины раздался звучный всплеск и оттуда прямо на него выпрыгнуло нечто мелкое, холодное, скользкое; оно хлестнуло его по щеке, да с такой силой, что лицо его мгновенно перекосилось на сторону!

От неожиданности Пхагал выпустил кувшинчик из рук и сам не удержался на ногах. Неодобрительно квакнув, поскакала прочь от него лягушка – и вскоре исчезла в траве…

«И то ли в глазах у него рябило от множества пережитых за ночь впечатлений, – гласила позднее летопись, – то ли грезил он с открытыми глазами от усталости, но видел наяву и, поражённый, всё смотрел вслед, как удалялся от него по течению высокий, величественный женский силуэт в струящемся синем одеянии, с распущенными волосами. Возникла она из воды и ступала поверх неё, как по суше, и уносила с собою кувшинчик – она, Хи-нан, Матерь вод, при воспоминании о которой до сих пор, как в день первой встречи с нею, замирает моё сердце…»

Муза Торолы (поэтическая интерлюдия)

«Я прежде видел тебя – в раю,

А может быть – в вечной тьме… -

Ты спишь, равноцветная, я стою -

И меркнет душа во мне.

Лёг Млечный путь меж звёздных полей,

Мерцает в камнях хрусталь…

Верхом да вверх по крутой скале -

Поверь, нимало не тяжелей,

Чем если б единый лишь вздох во мгле

Мои разомкнул уста!

Светляк средь трав, средь душистых рос

Пал каплею золотой? -

То реки солнечных твоих кос

Струятся, как мёд густой…

Вот тонкой пламенной тетивой

Запели волос лучи…

Мишень для стрел я, но всё ж – живой! -

Как сеть златая над головой…

Но, только взор ты поднимешь свой -

Исчезну тотчас в ночи.»

Пховцы всегда любили стихи и легко их слагали, облекая свою поэтическую мысль в короткую и образную форму. Часто во время беседы они заканчивали свою речь в рифму. Иногда ради развлечения они устраивали шаироба – словесные сражения в стихах между соперниками-мужчинами. В обычае у них также было петь стихами, импровизированными на ходу.

Тороле же удавалось иногда сразу и думать стихами…

Полёт Жаворонка

«Сердце пховца никогда не страшится смертельной опасности. Словно бирюза на золотой цепочке, сияет оно отвагой и несокрушимым духом. Пховцы – настоящие воины, сильные и независимые люди, которые могут приспособиться к любым условиям и справиться с любыми трудностями. Они бросают вызов любым затруднениям и с гордой улыбкой проходят сквозь самые сложные испытания, восхищая своим мужеством. Обладая исключительной выносливостью и лёгкостью движений, пховцы являются идеальными охотниками и путешественниками, ни одно препятствие не сможет остановить их в поисках свободы и приключений. Пховец всегда останется вольным чадом дикой природы, первозданных гор, рек и лугов, которые пребывают под властью витающих здесь неукротимых стихий…

Молодой джигит седлал двух рослых коней на берегу живописной реки.

Река Аргуни, точно хвост гигантского змея, совершала два оборота, и на левом берегу, в месте изгиба между ними, удивительно подходящем для обороны, – будто подсказанном самой природой! – располагалось на высокой скале пховское село Шатили. Деревня-цитадель надёжно защищала обитателей шести десятков квиткири-домов-башен. Каждый из них представлял собой отдельную крепость, и все они плотно смыкались друг с другом, образуя снаружи единую неприступную стену с двумя входами: один располагался у реки, другой же, скрытый от посторонних глаз, находился позади села.

Стройные башни монолитного здания возносились в небеса и сходились на головокружительной высоте, переплетаясь тонкими мостиками, а их пирамидальные крыши придавали крепости вид строгой элегантности. Вдали, за покрытой хвойным лесом скалой, что вздымалась к небесам на своих острых, причудливых зубцах, змеиным зевом распахивалось обрамлённое деревьями и камнями глубокое и узкое ущелье. Оно расширялось дальше и раскрывало взору путника разноцветную мозаику из почти игрушечных клеточек и полосок полей, ютившихся у подножия склона и засеянных ячменём, овсом, рожью и гречихой.

За ними, на самом краю другой грозной, зловещей громады, похожей на мыс, возвышалось мощное сооружение – дозорная башня соседнего селения Качу с необычной, впечатляющей архитектурой. Из невидимых щелей величественного строения и бесчисленных бойниц тянулись в воздух сизые струйки дыма.

Серо-бурый оттенок шиферных плит, из которых была сложена башня, придавал внушительности её стенам и сливался с глубокими, мрачными тонами ущелья. Башенные стены были покрыты мхом и лишайниками, которые словно скрывали их многовековые тайны от посторонних глаз. Ниже, соединяясь под навесом скалы, разлившиеся воды Аргуни и Шатилис-цхали, вздувшиеся и словно пульсирующие от тающего снега, развёртывали непередаваемое зрелище, картину из снов.

Возле селения, у подножия высокой горы, укрытый от солнца тенистыми ветвями священной рощи, лежал холм. На вершине этого холма, будто замершего во времени, находилось древнее шатильское святилище – джвари. Такое святое место имелось почти у каждого пховского села. Здесь, под открытым небом, соединялись земное и небесное: здесь совершались богослужения, звучали молитвы, возносящиеся к звёздам, и на каменной тумбе во дворе в праздничные дни приносились в жертву бараны. Нагромождение оленьих и турьих рогов и гирлянды колокольчиков, снятых с шеи жертвенных животных, украшали крышу святилища, а вдоль стен его были разбиты каменные скамьи. Медный колокол, подвешенный к балке над входом в джвари, на праздники созывал общину своим гудением, отзывающимся по округе, – и ему ежеминутно, словно хор, вторил тонкий звон растревоженных ветром маленьких колокольчиков с крыши.

Возле джвари имелось два крытых навеса, один из которых предназначался для мужчин-мирян, другой же – для хевисбери. Джвари было окружено просторным преддворьем, крытым шиферными плитами. К преддворью примыкал маленький, но крепкий домик – каменный хранитель серебряных священных сосудов и огромных медных котлов для варки священного писа; лишь премудрому хевисбери, причастному к таинствам святого места, дозволялось приближаться к его дверям.

Немного дальше, на север от Шатили текла небольшая речка, окаймлённая колышущимися под ветром дикими травами. Рядом стояла будчула с огромным колесом. Широкие покачивающиеся спицы, разъединённые по краям, образовывали лабиринт, на который то и дело с бодрым плеском обрушивался буйный водоворот. Источником воды служило горное русло. Мощный поток направлялся из него к колесу мельницы. Быстрые вращения валика горизонтального колеса приводили жерновой камень в гудящее движение, и казалось, будто его волшебство рождалось в игре потусторонних сил. Речная вода плавно лилась под тупым углом с выдолбленного деревянного жёлоба. Загрузочная воронка, сложенная колоколом из берёзовой коры, колебалась под действием прикреплённой к ней лёгкой палочки, что соприкасалась с камнем. Острый камень, вращаясь внутри просторной полости другого, выступал в роли штыря для колёсного вала. Маленький жерновой камень, словно танцуя, то высоко поднимался, то тихо погружался с помощью вилкообразной опоры и камня, помещённого ниже. Этот механизм позволял воде свободно падать на спицы и с лёгкостью ритмично вращать жёрнов, рассеивая искристые брызги и разливая по всей округе свою неповторимую мелодию жизни. Купол неба сверкал золотыми лучами, заливая мельничную крышу ярким блеском…

За мельницей высилось ещё несколько домиков-башен. Остальные такие же дома были рассыпаны по другой стороне реки, на правом берегу Аргуни. На зелёном склоне в начале долины вырисовывались очертания старой красно-белой сигнальной башни с чёрным навершием. Примыкавшая к ней крепостная стена уже не раз подверглась испытаниям времени; трещины на её поверхности свидетельствовали о непрерывном сопротивлении. Вокруг по земле в беспорядке были разбросаны выпавшие из обветшавшей кладки камни.

Готовясь к путешествию, Торола седлал Чкару и Раши – белого и чёрного коней, которые уже не раз были ему верными спутниками в походах… В этот момент из дарбази вышел и направился к нему Хвтисо – хевисбери, в чьих глазах мерцали мудрость лет и непреходящий свет духовной силы.

– Ты отправляешься в путь, Тариэл, – начал старый Хвтисо, положив молодому человеку руку на плечо, – вот я и пришёл, чтобы дать тебе благословение. Ведь дорога, которую ты избрал, полна тайн, и лишь твоё отважное сердце приведёт тебя к свету!

– Достойный Хвтисо, – встрепенулся тот, весь озарившись улыбкой, – твоё благословение для меня – светоч, освещающий неизведанные тропы. Я помню уроки, что ты мне давал, – и слова, что звучали, как музыка жизни…

– Пусть и душа твоя звучит так же ясно, как и твои песни, Торола-Жаворонок, – произнёс Хвтисо, кивнув в знак одобрения, – пусть твои кони несут тебя быстро, как стрела, пущенная из лука. Друг твой ждёт тебя, и твой подарок принесёт радость его сердцу. Милости владыки-хати да предшествуют тебе!

– Желаю тебе того же, Хвтисо, – с поклоном отвечал молодой джигит. – Я возьму в дорогу твоё благословение и память о родной земле. И пусть ветер передаёт тебе из-за кистинских гор моё уважение и преданность!

Хевисбери крепко обнял юношу, прощаясь с ним, и отошёл в сторону, позволяя ему завершить последние приготовления к пути.

Торола ощутил, как его охватывает волнение перед предстоящим путешествием. Он знал, что ему предстоит долгий путь, и решил в очередной раз испытать свои силы и выносливость двух своих коней. Горы были его истинным приютом, местом, где он чувствовал себя как дома. Верхом на коне он обретал вдохновение, слушая монотонный ритм топота копыт и наслаждаясь порывами свежего ветра, окутывающего его лицо. Тороле казалось в такие минуты, что конь и он становились частью одного существа, соединяясь неразрывной связью…

Для обоих коней он сам сплёл стремена, представлявшие собой круглые обрамления из гибких веток ивы, и надёжно прикрепил их к сёдлам простой верёвкой. Чёрный скакун, звавшийся Раши, назначался в дар его брату по оружию, цайн-пхьединскому князю Олхудзуру, – к нему-то в гости и направлялся теперь молодой наездник из Шатили. Рядом на поводу легко бежал Чкара – второй, белоснежный конь с палевой звёздочкой во лбу. По мере необходимости, всадник пересаживался в пути с одного коня на другого…