Прогулки по времени

Растерянная, я опустила голову, сердце моё сжималось:

– Но… я обещала Мархе…

Мне было неловко и страшно: ведь я обещала сестре хранить молчание, но Леча не отступал. Понимая, как все эти события могут отразиться на чести семьи, он требовал отдать ему письмо, в котором Марха упоминала о своём новом друге:

– Обещание, беспечно данное – подвиг во имя смерти, – горячо возразил он. – Праведность – не в том, чтобы хранить легкомысленные тайны. Видишь ли, после оплошности Мархи все мы под угрозой. Лучше раскрыть опасность. Не предавай меня, Мелх-Азни, да не предаст и тебя небо. Пусть лучше Марха на меня обижается, сколько влезет. Отдай мне это письмо, Мелх.

Я уронила голову, борясь со слезами и виной, но всё же не могла больше скрывать правду и вынуждена была согласиться. Смутившись, я дрожащими руками вынула из сумочки послание Мархи, протянула ему – как приговор себе самой… Брат окинул меня спокойным, строгим взглядом, бережно развернул пергаментный свиток и начал внимательно его читать:

«Дорогая моя, единственная Мелх-Азни,

свет очей моих и звезда в моей памяти!

Я пишу тебе – словно шёпотом, каждая буква кажется мне выведенной не чернилами, а кровью моего сердца – и эта строка тоже прячется змейкой в траве от посторонних взглядов… Не пугайся, ещё ничего не погибло окончательно. Но, ах, если бы ты знала, сколько мне приходится проявлять терпения, чтобы не выдавать себя ни человеку, ни ветру!

Вададай, как трудно быть честной, когда вокруг – сплошная круговерть тайн! Я смеюсь, будто всё хорошо, а сама точно хожу в платье, обгоревшем изнутри – сгораю до самой косточки!

Видишь ли, зорька моя, случилось то, чего я и врагу не пожелала бы (а всё моя судьбинушка, у которой волосы пахнут полынью). Я получила один подарок, но только он вдруг исчез. Испарился. Может, духи пошутили.

Не подумай худого, совсем не о том речь, чтобы я забыла о родовой чести или с ума сошла. Просто появилась одна забота, о которой и не скажешь никому. Вот скажи – разве можно найти то, что дано было лишь раз и больше не дастся никогда? Но ведь ты, пташка моя, с детства ведёшь разговоры с тенями и, помнится, умела слышать не только слова, но и ветер в засовах, – не поможешь ли ты своей бедняжке-сестре приподнять завесу и выследить утерянное, следа не оставив?

Тайно, но не ради проказ, не для праздного любопытства, а чтобы сердце моё не плакало так по ночам.

Я молю тебя именем прежних наших игр под старой сливой – приходи скорей, но в дом войди, будто случайно, не потревожив ни отца моего, ни матери, и тени не разбуди. Тоску мою можешь унять лишь ты. Или давай хоть посмеёмся вместе над ней – тогда, может, и доживу я до следующего праздника Тушоли, когда вернётся из дальних земель моё счастье! А пока не взгляну я в твои глаза, – ни в зеркало не взгляну, ни есть не смогу, ни пить, – не умею радоваться без своей сестрицы!

Пусть послание это принесёт к тебе самая верная рука, а ты, моя выручалочка, прочти между строк – что болит, где найти и как спасти. Я надеюсь на тебя, как на свою душу.

Люблю тебя,

Твоя навеки

Марха.»

Чувство вины, острое, как крапива, щекотало мне кожу под воротом. Теперь я чувствовала себя предательницей вдвойне – и перед Лечей, и перед Мархой! Пока брат читал письмо, я плакала навзрыд, словно жизнь моя переламывалась пополам; но тут Леча снова заговорил, и в голосе его прозвучало неожиданное тепло:

– Не кори себя, Мелх. Ты поступила правильно. Всё к лучшему: я ведь старший брат и теперь сделаю всё, как нужно, чтобы предотвратить ещё бóльшую беду. Доверься мне, оруженосец мой! А в награду за твоё доверие можем ещё покататься…

Он обнадёживающе стиснул мою ладонь в своей. Я вздохнула с облегчением, но в душе всё равно оставался осадок вины перед Мархой, ведь я предала сестру… хотя вроде бы спасала семью. Леча, успокаивая меня, заверял, что он возьмёт всю ответственность за дальнейшее на себя.

Он подсадил меня в седло, вскочил следом, и мы продолжали прогулку, углубляясь в лес, под кров вековых деревьев. Последние солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густую листву, играли на лице брата, освещая наш путь… Тропинка пошла вдоль пологого лесного склона. Наконец, конь вынес нас к берегу реки, где вода искрилась, отражая россыпи звонких небесных звёздочек.

Леча спешился, подхватил меня и сел на холм, жестом приглашая меня присоединиться. Опускаясь на траву подле него, я почувствовала, как меня охватывает чувство безопасности…

– Жизнь ставит нас иногда перед выбором, на который нет простых ответов, – послышался вдруг из-за плеча голос брата. – Именно в такие моменты мы должны обращаться за советом. Не бойся ничего, оруженосец мой!

Я нерешительно обернулась к нему, не зная, как выразить бушевавшую во мне бурю… Смущение захлестнуло меня, пока я пыталась найти нужные слова. Леча, почувствовав мое беспокойство, успокаивающе положил руку мне на плечо:

– Сестрёнка, – мягко сказал он, – я же вижу: тебя что-то сильно тревожит. Ты не должна справляться с этим смятением в одиночку! Если разделишь своё бремя со мной, вместе мы найдём выход!

Я пыталась скрывать свои чувства, но Леча, как всегда, внимательный, заметил моё состояние, – правда, истолковал его, как всегда, по-своему:

– Я думаю, ты очень переживаешь сейчас из-за своего будущего, – сказал он, обратив взгляд на меня. – Но, может быть, как раз настало время поговорить об этом? Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку.

Я была тронута словами Лечи. Подняв голову, я прочла в его глазах ту самую уверенность, которая так помогала мне в детстве… Сердце моё постепенно успокаивалось рядом с братом. В его присутствии я ощущала уверенность и поддержку, которые, возможно, помогут мне в принятии важного решения… Собравшись с духом, я наконец заговорила:

– Да, я не знаю, по какому пути мне идти теперь… Авлирг… я… словно заблудилась… – тихо прошептала я. На глаза мне наворачивались слёзы.

Казалось, я вот-вот решусь… Я начала сбивчиво рассказывать о своих метаниях накануне принятия сана, о том, как меня охватывают тоска и ужас при одной лишь мысли об этом; о том, что я, будущая жрица, должна буду дать духам добровольное согласие на вселение в моё тело, чтобы они с той поры начали прорицать из меня; о страхе последующего за этим момента ломки – неописуемой душевной и телесной боли… Леча внимательно слушал меня. Я надеялась, что он поймёт и не осудит мои сомнения и страхи относительно предстоящего обета.

Голос мой задрожал, когда я собиралась лишь робко намекнуть на возможность зарождения во мне земных чувств; мною ещё не было произнесено имя моей опасной пховской тайны, но… тут брат перебил меня и, не дав мне договорить до конца, начал пламенную речь.

Леча ободрял меня, убеждая меня покориться чувству долга и ответственности, чтобы не огорчать наставника, который учил меня с самого младенчества и потому возлагал на меня большие надежды… Он говорил о том, что наши судьбы уже предрешены, и мы должны принять их с достоинством. Он напомнил мне, что честь семьи и слово, данное отцом, не могут быть нарушены ни при каких обстоятельствах.

Я почувствовала, как все недоговорённые мною слова застревают в горле…

– Вот я тоже, если хочешь, – неожиданно открылся мне затем Леча, – признаюсь тебе искренне: совершенно не люблю проливать кровь. Когда я вместе со своей дружиной – наслаждаюсь нашим братством. Мне дороже всех эти ребята, с кем я вместе рос, пел, смеялся… Я люблю охоту, танцы, песни, пиры, скачки на джигитовках… Наши военные сборы – для меня скорее тренировка мускулов… Но, если начнётся война, – имею ли я, как сын князя, право отказаться возглавить дружину отца, идущую в бой?! Как уклониться, не взять в руки оружие?! Разве может сын князя предать свой народ? Жизнь моя с рождения принадлежит не мне, – моим воинам, моим подданным. Трудно быть князем… да и жрицей, если подумать, тоже трудновато. Поверь, я тебя понимаю и всегда готов тебя поддержать, сестрёнка, – знаю, что и ты меня тоже. Но, если не мы, то кто же, – верно, оруженосец мой?!

Я вздохнула:

– Леча, а что, если я… не справлюсь? Если я не такая сильная, как надо? Мне иногда кажется, что я совсем не годна для жречества…

Он рассмеялся, звонко, по-мальчишески:

– Глупенькая ты! У всех бывают сомнения. Я вот, думаешь, что, не боялся ни разу? Я вообще меньше всего на свете хочу убивать. Но, если надо – веду дружину в бой. Так и ты. Просто вырабатывай твёрдость, как в битве! Иначе никак нельзя, – это наш долг по праву рождения. Долг стоит выше всего. Люди всегда будут пристально смотреть на нас, потому что мы рождаемся для служения, а не для себя самих. И я в тебя верю, оруженосец мой!

Я кивнула, не решаясь сказать ему о том, что томило меня сильнее страха перед вселением духов и ломкой. Леча и не подозревает, что в душе моей с недавних пор живёт не только долг, но и любовь, такая земная, такая простая и страшная…

Я смотрела на брата. Его решимость и спокойствие постепенно передавались мне… Я и сама сознавала, что мой долг перед семьёй и наставником не может быть проигнорирован. Леча прав – если не мы, то кто же?!

– Да, Авлирг, – тихо сказала я, – я знаю… Конечно, я приму свой жребий!

Леча заключил меня в тёплые объятья, голос его был полон сострадания:

– Ответы, которые ты ищешь, Мелх, появятся перед тобой в своё время. Верь в божественный промысел, который нас окружает. Доверяйся своему чистому сердцу, сестрёнка, оно само направит тебя на путь, предназначенный тебе!

Мы с братом безмолвно стояли на берегу… Я понимала, что, несмотря на все мои страхи и сомнения, я больше не одна. С поддержкой Лечи мне предстояло вскоре принять нелёгкое решение, от которого зависела не только моя судьба, но и всей семьи. Вода и ветер, казалось, уносили с собою вдаль мои колебания и страхи… Там, впереди, лежал путь, на который я должна буду стать вскоре… Я не знала, что ещё ждёт меня там, за горизонтом, но теперь была уже почти готова сделать первый шаг к будущему.

– Ты ведь знаешь, Мелх, что всегда можешь на меня положиться, – сказал Леча, глядя вдаль. – Что бы ни случилось, я буду рядом.

– Да, и это всю жизнь придавало мне силы! – смотря на бегущую реку, тихо ответила я.

Эти слова скрепили нашу дружбу и доверие, словно обет… Каждый из нас был погружён в свои мысли, но мы оба чувствовали, что это молчание связывало нас вместе, будто вечная река, соединяющая берега и текущая сквозь миры. Вечернее небо начинало окрашиваться в багряные и золотые тона, предвещая наступление ночи. На небесах, одна за другой, загорались звёзды, и, поднимая взгляд, я вдруг увидела их над головой – будто тысячи глаз, наблюдавших за нами…

Леча повернулся, и мы побрели обратно вдоль реки – туда, где ждал нас его стреноженный конь. Вода, отражая звёзды, создавала иллюзию, будто мы с братом идём по звёздной дороге… Леча шагал рядом, вспышками отваги и простоты смеялись у него глаза, и голос был всё таким же братским.

Мы не спеша возвращались домой, и по дороге я подумала: быть может, стоит этой ночью провести защитный ритуал для всех нас, находящихся в замке – для Мархи, для Лечи, для родителей? – и, в том числе – для пховского гостя… для Тариэла, чьё имя жгло меня изнутри и чей образ тревожил мою душу… О, только бы сердце моё оставалось моим, – хотя бы до следующей встречи с моим весенним, страшным и прекрасным счастьем! Грудь моя сжималась от тревоги и облегчения, от дрожи мучительной любви и нежной благодарности – богам, брату, вечерней дороге и тому дивному, счастливому чувству, что не имело ещё имени, но захлёстывало всю меня, как весенний разлив, как трепет трав на предрассветном ветру…

Когда мы подъехали к стенам Эрдзие-Бе, уже всё вокруг полностью пропиталось ночью, лишь свет факелов во дворе освещал нам путь… Но я чувствовала себя немного спокойнее, зная, что брат со мною, как и в те далёкие дни, когда он защищал меня от нападок дерзких близнецов Шалы и Шолы, и всегда будет рядом.»

Лунные травы и песнь в зачарованном саду

«Рядом со мной, обхватив колени, на истинге, расстеленном на полу, сидела Чегарди. В комнате было темно, лишь лунный свет лился в окно, да огонёк свечи мерцал на круглом трёхногом столике…

-…Чегарди, – говорила я, – после сегодняшнего разговора с братом мне совсем неспокойно. Теперь лишь магия может спасти нас от опасности! Вот я и думаю: не сделать ли сегодня защиту на всех, кто находится под нашим кровом?.. Тогда уже этой ночью надо, не откладывая, пойти в лес – провести обряд. Тем более – сейчас стоит полнолуние, время для ритуалов благоприятное…

Чегарди посмотрела на меня живыми, хитрыми глазёнками, которые тут же так и загорелись:

– О, сестрица, возьми меня туда с собой! Я всё хотела бы знать о магии, о настоящей, – как делать обереги, например, как от сглаза защищаться. Я буду твоим тарамом! Вот стану с тобою рядом – ни человеку, ни духу не дам тебя тронуть!

Я улыбнулась, невольно растроганная её рвением:

– Ты ещё мала для таких занятий, Чегарди!

– Нисколько не мала! Мне уже целых десять лет! – возмутилась она с той жадностью, с какой дети всегда хотят узнать и присвоить себе тайны взрослых.

Разумеется, я не уступила. Малыши по ночам спать должны, а не бродить по лесам! Чегарди насупилась и тут же удалилась к себе, в комнату Мархи, очень расстроенная, но я была непреклонна. Это ведь не игра, а очень серьёзное дело, доверенное одним лишь избранным!

Ночь была густой, словно кисея, натянутая меж ветвей. Замок Эрдзие-Бе спал, звёзды легли на его кровли… Я накинула на голову шаль, на плечи – белихйолург, и, стараясь не шуметь, выбралась из комнаты неслышно, прокралась вниз по лестнице, как тень и, осторожно ступая по каменным плитам двора, прошла к погребу. Рассказ брата о подземном туннеле не пропал даром: теперь я знала, как покидать замок ради совершения ночных обрядов, не потревожив стражу у ворот…

* * *

Я осторожно продвигалась по узкой подземной галерее, держа в руках свечу и едва дыша, чтобы не будить эхо. Тишина была такой гулкой, что мне слышно было, как в груди колотилось сердце… Вдруг в темноте за спиной сорвался лёгкий, едва уловимый шорох!

Резко обернувшись, я вскрикнула, и свеча выпала из моих рук, – но не погасла, подхваченная чей-то цепкой рукой прямо в воздухе! Сердце от ужаса заплясало… Тут же раздался г