скачать книгу бесплатно
Квартиранты, наконец, съехали и Софья Лазаревна сделала косметический ремонт. Светлана пошла на занятия. Но через пару недель выговорила себе свободное посещение, заявив, что самостоятельно подготовится к экзаменам. И целыми днями стала просиживать над учебниками.
Убедившись, что дочь пережила плохое настроение и приняла свою долю, Софья Лазаревна, выкроив денёк, съездила в Москву. О чём они говорили с Виталием, рассказывать не стала; ей нужно было кое-что выяснить – и она выяснила. И сделала выводы.
…Светлана сдала выпускные экзамены на одни пятёрки, и неожиданно заявила, что будет поступать уже в этом году в историко-архивный институт. Они вместе с Софьей Лазаревной съездили в Москву, сдали документы, а потом вместе ездили на каждый экзамен: Светлана уже с видимым животом, но с решимостью в глазах, отчасти поэтому ей прощались мелкие ошибки. Она набрала хороший балл, была зачислена в институт и тут же взяла академический отпуск.
На лето прилетала Розочка. Хорошо им помогала, неожиданно по-взрослому отнесясь к ситуации и всячески поддерживая и нахваливая сестру.
Во время вступительных экзаменов прилетал на пару недель Осип Давидович. И они определились, что поживут пока на два дома: Софья Лазаревна со Светочкой и будущим внуком или внучкой здесь, а Осип Давидович с Розочкой – на Севере. И он вновь вернулся к своим строительным заботам, а скорее всего, бежал от непонятной ему ситуации, в которой ему жалко было и дочь, и жену… Софья Лазаревна это поняла, обиделась, но вида не подала. Наоборот, изобразила радость по поводу его столь быстрого возвращения на Север и высказала благодарность за намерение ежемесячно присылать не менее половины своего немаленького заработка.
В конце августа позвонила Римма Васильевна. Поинтересовалась здоровьем Светланы, удивилась, что та поступила в институт и сказала, что после рождения ребёнка им нужно будет спокойно обсудить ситуацию. Потому что она не хочет, чтобы семья создавалась без любви, но и от внука или внучки отказываться не будет. И Виталий, конечно же, ребёнка признает.
Светлана в это время гуляла с Розочкой. Софья Лазаревна не стала ей ничего рассказывать, решив, что пусть всё идёт своим чередом.
…В первых числах октября у Светланы родился мальчик. Он был красненький, маленький, но громкий, с большим раскрытым ртом.
Впервые с опаской беря его тельце на руки и, прикладывая к груди, Светлана почувствовала себя очень сильной и значимой. Она вдруг вспомнила слова матери и подумала: «Мама была права!»
Запах талых снегов
Не стоило лететь на эту свадьбу.
Если смотреть с одной стороны. И то, может быть, по прошествии времени… Впрочем, он не уверен ни в чём. Просто тогда был март. Первые тёплые дни, когда бодро застучала сосулечная капель и от запаха талого снега кружилась голова.
И выходила замуж сестра Павлика, которую Глеб и видел всего однажды, пять лет назад, когда на осенние праздники Павлик пригласил его домой и они три дня провели в забайкальском посёлке возле отрогов Хамар-Дабана. Это были прекрасные дни: мелководная речушка за огородом уже была покрыта вполне приличным льдом, прозрачным и гладким, у Павлика нашлась лишняя пара старых «канадок», и день они расчерчивали лёд вдоль камышовых заводей: было солнечно, морозно и весело. Второй день лазали по склонам сопок за посвистом рябчиков. И это тоже запомнилось: желтизной шуршащей листвы, прозрачным воздухом и напряжением скрадывания обманутой манком птицы.
Тогда вечером, провожая день обильным ужином и расслабленно-благодушным разговором с отцом Павлика, он и отметил что-то огнистое, быстрое, мелькнувшее в коридоре, с любопытными глазами, но девочка была явно мала, чтобы заинтересовать его, – и вот на тебе, уже выходит замуж. Сколько же ей лет?
– Так ты летишь? – поторопил Павлик, застёгивая портфель, набитый рубашками и прочей мелочёвкой.
– А сколько невесте?
– Надьке? Семнадцать.
– И уже замуж…
– А… Нагуляла. С солдатиком. Из воинской части на сопке. Помнишь?
Часть Глеб помнил. Вернее, шлагбаум и будку в распадке, за которыми так призывно кричал рябчик, что, если бы не часовой, он пренебрёг бы запретом.
– А хорошенькая подружка у неё есть?
– Откуда я знаю. Малолетки они.
– Ну да, – согласился Глеб. – А может, мне и хочется юного, светлого…
– Ладно, не вешай лапшу. Летишь?
Павлик выжидающе замер посреди комнаты, окидывая её взглядом: ничего не забыл?
– В выходные уложимся? – уточнил Глеб.
– Само собой, у меня вообще на работе с понедельника аврал.
– Хорошо. – Глеб резко поднялся, отчего панцирная сетка общежитской кровати облегчённо застонала. – Уговорил.
Он полез в карман пиджака, висевшего на стуле, вытащил кошелёк, задумчиво взглянул на оставшуюся мелочь.
– Не напрягайся, – вмешался Павлик. – У меня деньги есть. На билет я тебе займу, а содержание – за мой счет.
– Куда делась зарплата, вроде пару недель прошло…
– Настю по ресторанам не води.
– В театр, – уточнил Глеб.
– Между прочим, мы можем опоздать.
– Айн момент.
Глеб скинул рубашку, достал из шифоньера белую, праздничную, с жабо, надел. Глянул в мутный зеркальный обломок. Потом на Павлика, но тот явно был сам в себе и его мнения спрашивать не имело смысла. Надел пиджак, скорбно оглядел мятые брюки, но решил, что утюг даже среди свадебной суеты отыщется, и, на ходу натянув куртку-алеутку, вышел: терпеть не мог возиться с их раздрызганным дверным замком.
Март явно безумствовал. Иначе как ещё можно объяснить это желание приставать к каждой проходящей девушке, останавливаться, провожать взглядом, громко высказываться по поводу… И совсем забыть, что уже не мальчик, как-никак, инженер, сотрудник НИИ и почти женатый человек.
Павлик ждал, придерживая дверцу троллейбуса – высокий, худой и серьёзный. И не свободный – Наташка не позволяет. А может, уже счастливый и поэтому девушек не замечает.
Двери напряглись, вжимая Глеба в спину Павлика, потом расправились, позволив вдохнуть. До аэропорта ехать прилично, есть время рассмотреть пахнущих весной женщин, предоставив право отслеживать маршрут другу: он на глупости не отвлечётся и они свою остановку не проедут…
Их сосуществование длится уже шестой год. С первого курса. А точнее, с того самого момента, когда Глеб, выскочив из дверей приёмной комиссии – уже студентом, способным летать и желающим орать во всю мочь – врезался в узкую грудь входящего. Так они встретились. А познакомились спустя день, оказавшись соседями по комнате в общежитии.
…Это она… Несомненно… Голубоватое пальто, длинный шарф и такой же длины волосы, русые, чуть распушенные на концах… Вот только Павлик мешает подойти ближе, отгородил от Глеба, одной рукой вцепившись в поручень, другой придерживая желающий распахнуться портфель. Глеб чуть поднажал, вибрируя, вклинился между ним и мощным дядей и почти уловил запах её духов. Восхитительно-волнующий. Но это было всё, что ему удалось сделать, и следующие две остановки пришлось довольствоваться малым: запоминать запах и надеяться, что они встретятся взглядами и выйдут вместе.
Но вышли они с Павликом. Тот бесцеремонно вытащил Глеба из троллейбусной пробки, едва не выронив распахнувшийся, но вовремя подхваченный портфель.
– Лучше бы ты меня бросил, – капризно произнёс Глеб. – Такие волосы… Ты случайно не видел, как она в анфас, в профиль?
– Кто? – Павлик стремительно зашагал в сторону аэровокзала.
– Господи, ты совсем монахом стал, – оскальзываясь, догнал его Глеб. Понимал, что ничего не добьётся от Павлика, но очень уж хотелось поделиться. – Как можно было не заметить такую красоту? Да она… – Остановился, подбирая сравнение, рванулся следом. – Да это самая красивая девушка в мире! – и уткнулся в остановившегося Павлика.
– Кто? Настя?
– Ну ты!.. – У Глеба даже голос сорвался. – Павел, ты меня расстраиваешь. И мне не хочется больше с тобой ничего обсуждать.
– Прекрасно, – благодушно согласился тот. – Тем более, что мы можем опоздать. Давай паспорт.
– Паспорт?.. Ах, да. – Глеб без удовольствия подхватил протянутый портфель, буркнул: – А вот твоё шмотьё могла бы и Наташка постирать, везёшь за сотни вёрст.
Но Павлик, когда чего не хочет слышать, не слышит. Счастливая способность. А вот у Глеба слух уникальный, не слух, а сплошная неприятность. Павлик только на кровать, к стене отвернётся и сопит, а он в тишине мается: слева – скрип, справа – скрип, шлёп, шмяк, а то и мычание довольное – общага у них семейная и коммунистическая, звукоизоляции никакой.
…Глеб постоял, вдыхая запахи весны, потом вошёл в аэровокзал. Павлика сразу увидел – торчит у самого окошка кассы. Ну вот, обратно выжимается, рука – над головой, в ней бумажки зажаты. Значит, лететь, выбора нет.
Глеб глубоко вздохнул. Павлик пронёсся мимо, не заметив протянутый порфель, бросил:
– Посадка уже, пошли быстрее.
Несправедливость, конечно, но кто платит, тот и диктует свои законы.
С билетами впереди – Павлик, с его пухлым портфелем за ним – Глеб, так и прошли мимо дежурной, и бегом к трапу, по которому уже последний пассажир поднимается. И что характерно, Павлик в этой гонке о своём портфеле даже не побеспокоился, поэтому Глеб, отдышавшись в салоне, без всякого стеснения всучил хозяину забытую вещь.
– Успели, – довольно выдохнул тот и уткнулся в иллюминатор.
В отличие от друга Глеб терпеть не мог высоты, предпочитая изучать табличку с предупреждающими «Не курить! Пристегнуть ремни», пассажиров, стюардесс, если они были, и просто дрожащий пол. Лучше всего он чувствовал себя на земле, перед взлётом и сразу после посадки. Но об этом не знал даже Павлик, единственное, что тот отмечал в полётах, ещё большую болтливость Глеба. Вот и сейчас Глеб засыпал товарища вопросами:
– Паша, а меня там ждут? А то явлюсь нежданно-негаданно, твоя сестра – ах, жених – в шоке, подружки – в восторге, все – вокруг меня, свадьба сорвалась…
– Не трепись, – оборвал Павлик.
– А если серьёзно? – уточнил Глеб.
– Ждут, ждут, – с неожиданной улыбкой отозвался Павлик и пояснил: – Батя просил, чтобы ты приехал.
– О, старикам я почему-то нравлюсь, – произнёс Глеб, глотая слюну, и добавил, пытаясь перекричать взревевшие двигатели: – И старушкам. А вот красавицам юным…
– Слушай, Глеб, а чем тебя Настя не устраивает? – неожиданно спросил Павлик. – Сходитесь, и беситься перестанешь.
– Та-ак, – протянул Глеб. – Значит, женщина – это всего лишь средство от бешенства.
– Ты понимаешь, что я имею в виду, не утрируй.
Самолёт вздыбился и стал набирать высоту.
Их вдавило в сиденья, и поданные стюардессой леденцы по имени «Взлётные» стали основной заботой. Согласно всеобщему мнению, именно подьём – самый опасный режим для самолёта, и Глебу казалось, что время замерло, что он так и не дождётся, когда натужный рёв сменится успокаивающим гулом ровного полёта. У него тогда сразу улучшалось настроение, он начинал оглядывать пассажирок, задевать стюардесс и, если полёт был длинным, попивать газированную или минеральную воду мелкими глоточками, с перерывами и задумчивым перекатыванием аэрофлотского бокала в ладонях. А ещё он становился, как самому казалось, очень остроумным, но вот использовать это остроумие практически никогда не получалось, потому что большинство пассажиров предпочитали полёт молчаливый, в дремоте или чтении. Поднимаясь по трапу, Глеб всегда мечтал о прекрасной соседке, с которой даже в минуты катастрофы (не дай Бог! случилась бы) было бы нестрашно, взявшись за руки или даже лучше – крепко обнявшись, выживать. Но увы, ни прежде, ни сейчас такой соседки не оказалось: слева сидел невозмутимо прилипший к иллюминатору Павлик, справа, через проход, – мужик, нагло вытянувший ноги в больших унтах и явно настроившийся всхрапнуть.
Наконец самолёт выровнялся.
Глеб перегнулся к Павлику, продолжил:
– Нет, друг Паша, мой идеал – это нечто божественное, нежное, непорочное. Это – вдохновитель, катализатор…
– Аккумулятор, – вставил Павлик. – Или, ещё лучше, генератор.
– Фу, как ты всё опошляешь.
– Ты лучше взгляни, какая красота под крылом! – Павлик отстранился, великодушно предоставляя Глебу возможность выглянуть в иллюминатор.
– Благодарствую. Я и так прекрасно представляю, как выглядит снежная равнина.
– Это Байкал, а не равнина.
– Всё равно снежный. Лучше бы ты разглядел ту девушку, в троллейбусе. Интересно, как её могут звать. Светлана. Или Наташа… А может, Виолетта…
– Жорета, – буркнул Павлик.
– Жорета? Такого имени нет.
– А ты что, все имена мира знаешь?
– Один – ноль, – поднял руки Глеб, отмечая, что режим работы двигателя изменился. – Там берег ещё не виден? – спросил он.
– Подлетаем, – подтвердил Павлик, откидываясь в кресле и позволяя солнечному зайчику прилечь на пиджак Глеба.
– Вот и славно. – Глеб развернул припасённую «Взлётную». Не удержавшись, признался: – Хорошо, когда лететь недалеко, только взлетели – вот уже садимся, слава Богу.
– А я люблю летать, – вздохнул Павлик. – Смотришь вниз: города, посёлки, тайга… Дороги – как ниточки. Всё само по себе. А там такие же, как мы…
– Ты чего, Паша? – Глеб заинтересованно взглянул на друга. – Неужели лириком становишься?
Самолёт ощутимо тряхнуло, моторы взвыли, и он забыл заготовленную колкость, вцепился в поручни, с трудом сдерживая подступившую тошноту, и, увидев в иллюминаторе несущийся на них город, вовремя сдержал крик, потому что в следующее мгновение самолёт выпрямился и стал опускаться. И Глеб вместе с большинством пассажиров привстал, теперь уже безбоязненно поглядывая в иллюминатор на мелькающие мимо постройки аэродрома, избавляясь от напряжения, желая как можно скорее что-либо делать, двигаться.
– Куда ты всё время спешишь? – недовольно произнёс Павлик. – Ещё полчаса выруливать будем.
– Похоже, ты на свадьбу совсем не торопишься, – отпарировал Глеб. – А если на электричку не успеем?
– Успеем, – твёрдо пообещал Павлик.
На электричку, на которой до деревни Павлика пилить ещё час с лишком, они, конечно, успели, Павлик всегда всё делал с временным резервом. Доехали без особого комфорта – первую половину пути пришлось курить в тамбуре – похоже, весь город жаждал на выходные разбежаться по деревням, но закончились близкие дачные посёлки, и можно было и покайфовать, созерцая однообразный пейзаж сквозь закопчёные окна. И даже удобно развалиться на жёсткой скамейке в полупустом вагоне.
Их не встречали, хотя Глебу было бы приятно, если, допустим, подружка невесты ждала бы на мокром от весенних луж маленьком перрончике и, вскинув выражающие будущую страсть руки, припала к его груди. Но на перронной скамейке сидела лишь парочка, явно после бурной ночи, пытаясь вписаться в этот мир. И Глеб с завистью задержал на них взгляд, хотя даже издали девушка была явно неказиста и тёмные взлохмаченные волосы даже отдалённо не напоминали золотые пряди той, из троллейбуса…
– Осторожно, – вовремя подхватил его под руку Павлик, а то загремел бы Глеб с перрона в весеннюю лужу. – Слушай, женился бы ты, что ли? Всем было бы лучше.
– Кому это всем? – уточнил Глеб, отстраняясь и выбирая оптимальный путь среди дорожных колдобин, заполненных водой.
– Тебе, Насте и всем твоим родным и близким.
– И прежде всего тебе, – уточнил Глеб. – Слушай, Паш, почему женатики или вот как ты, зависимые, всегда покушаются на свободу холостяков? От зависти?
– Это ты завидуешь влюблённым, – парировал Павлик. – Вон, заглядываешься, чуть ногу не сломал.
– Да, засмотрелся. Я радуюсь чужому счастью. Искренне.
Глеб расстегнул алеутку – здесь, у подножия совсем близких горных отрогов, было ощутимо теплее, – и, не щадя ботинок, зашлёпал по мелким лужам, жалея, что больше на дороге никого нет и не с кем поделиться чувством любви ко всему, что есть в этом мире. Павлика он в расчёт не брал: за многие годы сожительства он понял, что флегматики хороши только в качестве громоотвода, но ни в коем случае не трута. Вот и сейчас тот не преминул удивиться неразумному поведению Глеба.
– Ноги промочишь.
– Весна, Паша, весна.
– Всё равно, – буркнул тот, и Глеб передумал развивать тему.