Интервью с одним артистом

Произнося свою страстную речь, она невольно себя программировала.

– Не говори так! – Глухим, усталым голосом проговорил Евгений. – Я даже мысли такой не могу допустить, чтобы расстаться с тобой. Не смогу я отказаться от счастья быть с тобой – любить тебя, целовать, разговаривать, засыпать с тобой, просыпаться… Я тоже не могу без тебя, разве ты еще не поняла этого? Ну, хорошо, скажи: что мне делать в этой ситуации? Давай: как ты скажешь, так я и поступлю. Скажешь бросить ее прямо сейчас и больше туда ни ногой – так и сделаю. Даже за вещами не зайду – новые куплю! Ну?!

– Не знаю я, делай, как считаешь нужным, – Таня вдруг поняла, что отчаяние свое выплеснула не по адресу и устыдилась своей претенциозности. Она вдруг почувствовала себя своей мамой, даже интонации, с которыми она «гнобила» папу, вдруг услышала в собственном голосе, словно со стороны. Ей всегда было обидно за отца, который молча выслушивал мамины упреки, сгорбившись над своими рабочими записями и графиками, вычерченными ручкой на миллиметровой бумаге. Мама всегда была недовольна отцом, в основном молча. Но иногда ее прорывало и она говорила голосом, полным отчаяния, безнадежности и крайней степени раздражения. Причину этого глубинного недовольства матери своим мужем девочка постичь не могла. И всякий раз, как Тане доводилось быть свидетелем таких сцен, она мысленно клялась никогда так себя не вести – не унижать этим своего будущего мужа и не унижаться самой. «У меня будет все по-другому. Никаких разборок!» – зарекалась Таня. Но не прошло и месяца совместной жизни с горячо любимым, единственным и неповторимым избранником, как это случилось. Само собой.

*

Бледная, сильно похудевшая Лариса под руку с мужем медленно спустилась с больничного крыльца и направилась к такси, припаркованному во дворе больницы. В результате двухнедельного постельного режима в стационаре мышцы актрисы заметно ослабли и любые движения давались ей с трудом. В целом же состояние организма ее было восстановлено вполне. В выписном эпикризе врач указал, что поступила она с сердечным приступом, вызванным употреблением некачественного алкоголя.

Глядя на эту пару со стороны, можно было только позавидовать трогательной заботе мужа о своей второй половинке. Какой обманчивой бывает видимость… Журбин хлопотал: он усадил жену на заднее сидение такси, погрузил в багажник сумку с ее вещами, сел рядом с ней, помог застегнуть ремень безопасности и расстегнуть ей утепленную осеннюю куртку, чтобы не запарилась в машине… Но делал он это на автомате, находясь в давно знакомом сценарии. Затем также естественно переключился на какие-то свои мысли: смотрел в окна автомобиля и о чем-то думал.

Лариса быстро почувствовала его безучастность. Она какое-то время ждала, что он задаст ей хотя бы какие-то дежурные вопросы о ее здоровье, но Журбин молчал. По его лицу было видно, что он сейчас не с ней. Ее же мучал вопрос: что дальше? Как они дальше будут жить? И не чувствовала никаких обнадеживающих сигналов с его стороны. Евгений был чужой. Неимоверными усилиями она сдерживала рыдания, рвавшиеся из ее горла. Когда, наконец, они оказались дома, Лариса, хватаясь за стены и мебель, поспешила в спальню, и, хлопнув дверью, упала на кровать. Когда-то это было их ложе любви, но с тех пор оно давно остыло.

Журбин не стал беспокоить жену: разобрал сумку с вещами, разогрел диетический обед, который ему помогла приготовить Таня, заблаговременно уехавшая домой, выставил на кухонный стол лекарства с подробной инструкцией, написанной от руки понятным человеческим языком. Теперь нужно было как-то подвести к тому, чтобы попрощаться и уехать к Тане, которая ждала его на съемной квартире. Но что-то подсказывало ему, что прямо сейчас сделать это не удастся.

Евгений приоткрыл дверь в спальню. Лариса лежала неподвижно на краю кровати спиной к двери и, кажется, спала.

«Самый лучший момент, чтобы смыться» – подумал Евгений и удивился легковесности мысли, пришедшей ему в голову. – «Да, Журбин, да: сейчас или… ты застрянешь тут до завтра! А это немыслимо…»

Он прокрался к выходу и стал тихо обуваться. Когда, завязав шнурки, он выпрямился, рядом уже стояла жена.

– Уходишь? – Обреченно спросила она.

– Я… в магазин хотел сходить. Продуктов почти нет, я же не здесь живу, ты знаешь…

– Да, я это знаю, – делая ударение на каждом слове, тихо ответила жена.

– Я скоро приду, – без выражения сказал Журбин. – Пожелания какие-нибудь будут?

– Пожелание только одно: чтобы ты не забыл из магазина вернуться домой…

– Я же сказал: скоро приду. Наливай суп, он на плите стоит, ешь. Тебе надо регулярно питаться, уже почти три часа.

– Я без тебя есть не буду. Вместе поедим.

– Как хочешь. Я недолго…

Журбин, досадуя и злясь, помчался в магазин. Схватив наугад что-то из продуктов, выскочил на улицу и бросился к телефону-автомату, предупредить Татьяну, что ему, возможно, придется задержаться допоздна, а то и до завтра.

– Прости, котенок. Только, ради бога, не ругайся. Я и так себя чувствую героем «Осеннего марафона». Что значит, которым…? Ну не иностранцем же… Бузыкиным. Не похож на Басилашвили? – Евгений рассмеялся. В отличии от него, у Татьяны было позитивное настроение, она, эта Василиса-премудрая, оказалась морально готова к такому развитию событий и не особо рассчитывала на его скорое возвращение, – Ты дразнишь меня, да? Хочешь, чтобы я ревновал? А чем ты собралась заняться в мое отсутствие, хитрая кошка? С Ольгой торт печь? А чем вы его запивать будете? Смотрите там без меня не наклюкайтесь. Только чай? Что это с вами, не заболели? Или кто-то уже беременный? Ладно, вечером поговорим… Ну, в крайнем случае ночью или утром, котенок, я в любое время суток, как только вырвусь – сразу примчусь. Спать я там не смогу… Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю! Целую!!!

На сердце двоеженца полегчало и он, воспрявший, быстрым шагом направился ухаживать за немощной женой. Проконтролировав прием лекарств, Журбин с чувством выполненного долга оставил ее и отправился «домой» ужинать с любимой.

Потянулись будни «двудомной» жизни артиста. Помимо двух домов у Журбина стало еще и две работы: к ежедневным театральным репетициям и трем спектаклям в неделю добавилось еще и озвучание «Базарова». Но дискомфорт и утомление быстро сменились привычкой, Журбин и его Татьяна, что называется, вошли в ритм. Так прошло три недели. Лариса постепенно выздоравливала и набиралась сил, снова начала заниматься хозяйством, ходить в магазины. Наступили выходные, после которых ей должны были закрыть больничный. В театре уже с нетерпением ждали ее. К сожалению, Тамару в «Пяти вечерах» она уже могла играть лишь во втором составе. Премьера прошла без нее.

Вечером пятницы Евгений, как обычно, после работы зашел к Ларисе, чтобы проверить, не забыла ли она принять лекарства и не надо ли помочь по хозяйству. Лариса встретила его «при параде» – в длинном шелковом халате, с прической и макияжем…

– Ты кого-то ждешь? – Удивился Журбин.

– Тебя… Останешься ужинать? – Кротким тонким голоском спросила она, прислонившись к дверному косяку спальни.

– Нет, Лариса, прости. Ты же знаешь, меня ждут.

– Ну, весь день ждали – еще подождут. Ты ведь пока еще мой муж… – Лариса подошла к нему и попыталась обнять. Журбин аккуратно перехватил ее руки и сделал шаг назад.

– Нет, Лара, мы же обо всем договорились. Я больше не с тобой. Уже давно. Этого уже не изменить, пойми же это, наконец, и отпусти меня, – он старался говорить эти тяжелые слова предельно мягко.

Лариса тихо и растерянно усмехнулась.

– Да все я понимаю. Но ведь попытка – не пытка.

– Пытка, пытка, – тихим эхом отозвался Журбин и направился к вешалке с курткой.

– Мне очень жаль…

– Мне тоже. Пока. Я завтра обязательно зайду, – он собрался уже открыть дверь и выйти, как вдруг развернулся и решительным тоном произнес то, что все это время вертелось у него на языке. – И пожалуйста… давай договоримся. В понедельник я отнесу заявление на развод. Это все равно произойдет: сейчас или позже, но это неизбежно. Пожалуйста, не упорствуй!

Это была ошибка.

Когда на следующий день Евгений в обычное время явился проведать жену, то обнаружил ее в сильном подпитии.

– Ты с ума сошла?! Мы с тобой сколько раз говорили: спиртное в период лечения этими препаратами противопоказано категорически! Ты же опять отравиться можешь!

– Не ори. Все под контролем, я свою норму знаю, – заплетающимся языком проблеяла Лариса.

– Твоя норма сейчас «ни капли в рот»! Ты что, в психушку захотела? Ну раз так, я скажу доктору, что ты сама лечиться не можешь и нуждаешься в госпитализации!

– А-а-а… а ты спишь и видишь меня недееспособной, да? Хочешь мне алименты платить до конца жизни?

– Я хочу, чтобы ты пришла в себя и вернулась к нормальной жизни.

– Моя нормальная жизнь – это быть твоей женой! Вот моя нормальная жизнь! – Закричала Лариса со слезами в голосе. – Другой нормальной жизни у меня быть не может! Не может! Я не хочу никакой другой жизни! Я не буду жить никакой другой жизнью!

Журбин понял, что договариваться здесь бессмысленно.

– Ну не живи, – твердо сказал он и направился к двери.

– Нет, подожди! Я не договорила. – Лариса схватила мужа за руку и рванула на себя. – Если ты подашь на развод, нет, мало этого… если ты не вернешься в семью, я жить не стану. Я снова себя убью. И на этот раз доведу дело до конца. А перед этим оставлю записочку. Но не на столике возле своего хладного трупа, а отдам в надежные руки. И в записочке будет написано: «В моей смерти прошу винить моего мужа, который своими изменами довел меня до самоубийства, а также его любовницу, молодую сучку Танечку Ивашову, ради которой он бросил меня в беспомощном состоянии на произвол судьбы!». Напишу про нерожденных детей, которых ты не хотел, про аборты, которые сделали меня бесплодной…

Журбин был шокирован ее обвинениями.

– Про какие аборты? Это я – не хотел детей? Может, это ты их не хотела? И в тайне от меня избавлялась от них? – Журбин знал, что это не так, он лишь парировал ее выпады. Так вывернуть их совместную трагедию – подобного цинизма он от нее ожидать не мог. Но Лариса давно уже действовала в парадигме борьбы без правил.

– Это уж ты будешь на суде доказывать. С меня объяснений уже взять не смогут.

Журбин больше ничего не сказал, он выскочил из квартиры и помчался «домой».

– Я, наверное, своими руками ее придушу, – почти беззвучно прошипела Татьяна, выслушав печальный рассказ любимого. – Она издевается над тобой, ставит ультиматумы, шантажирует – разговаривает с тобой как бандитка. С такой женой врагов не надо! И ты после этого не бросишь ее?

– Я ее уже бросил, Таня… Но попробуй встать на мое место: если она реализует свою угрозу, как я смогу дальше с этим жить?

– Это будет ее выбор, Женя. Она имеет на него право. Люди разводятся каждый день, и каждый продолжает жить так, как считает нужным и возможным. Но продолжает жить!

– Я понимаю. Но она больна. Невменяема. Беспомощна.

– Ну, тогда ее надо лечить. Определить в специальное заведение… Психо-неврологический интернат называется.

– Не хочу я в этом участвовать…

– Не хочешь – не участвуй. Так что ты решил? – Таня теряла остатки терпения.

– То же, что и раньше: завтра отношу заявление в ЗАГС.

– Хорошо…

Но ясность, вроде бы достигнутая в самом главном вопросе, не спасла вечер. Евгений находился в подавленном состоянии. Выпив за ужином больше обычного, он, не раздеваясь, упал на кровать и захрапел.

Таня не стала делать из этого трагедию и, пристроившись рядом, попыталась заснуть. Но сон не шел. Она вдруг осознала всю безысходность ситуации. Правда была на стороне Ларисы. И дело не в общественном порицании, и не в морали как таковой. А в том, что ее избранник не мог освободиться от чувства ответственности перед его «несчастной» женой. «Кому она будет нужна, если я ее брошу?» – эти слова, сказанные им еще летом в Марьино, снова и снова всплывали в памяти Татьяны. Она не чувствовала ни тени обиды на него. Сейчас ей было даже жаль своего любовника. Лариса, отчаянно цепляясь за него, безжалостно манипулировал его самыми лучшими качествами. Вот уж поистине, чем порядочнее человек – тем он несчастнее… Все это так и будет продолжаться, всю оставшуюся жизнь. Журбин так и будет жить на два дома. Она родит ему ребенка и у него появится еще один центр ответственности… но он никогда не будет принадлежать только ей. Возможно, лишь к старости они смогут пожениться и жить вместе полноценной семейной жизнью. О, сколько таких историй… Эти горестные размышления крутились в голове Татьяны всю ночь.

Утром она приготовила завтрак и разбудила любимого на репетицию. Евгений встал мрачнее тучи и первое, что сделал – проглотил полстакана коньяка.

– Женя… не надо. Это уж никуда не годится! – Осторожно, боясь рассердить его, произнесла Татьяна. Журбин ничего не ответил. Он вообще за весь завтрак не проронил ни слова, как будто Татьяна чем-то провинилась перед ним.

Сухо попрощавшись, он уехал в театр, а Таня, обливаясь слезами, начала собираться в институт.

– Ой, что это ты такая? – Не на шутку обеспокоилась Ольга, встретив подругу в аудитории перед лекцией, – глаза краснющие… не спала? Ревела?

– Насморк просто… вся в соплях… – попыталась отбрехаться Татьяна.

– Ну, что в соплях – это я вижу. Но че-то насчет насморка я сомневаюсь. Что стряслось? Любимый опять не может бросить свою грымзу?

– Да! – Чуть не закричала Таня. – Именно «опять» и именно «не может».

– Милая! – Проникновенно-снисходительно начала Ольга, – это нормально. Но не безнадежно. Сколько вы знакомы – пятый месяц? Просто не дозрел еще. Главное, что любит он тебя…

– А я сейчас не о себе, Оля. Я сейчас о нем… я вижу, что с ним творится, какой ад у него в голове, в душе. И я не могу на это смотреть.

– Нет, ну подожди! – Оля подняла указательный палец вверх, собираясь с мыслями, – именно сейчас, как никогда, ему нужна твоя поддержка – любимой женщины. Помнишь, как звучит клятва жениха и невесты?

– Откуда я могу это «помнить»…? Я еще не давала такой клятвы, – и Татьяна разразилась слезами.

– Ну… блин, я не в этом смысле…. – Ольга обняла подругу. – Я к тому, что когда люди выбирают друг друга, то не для того, чтобы разбежаться, как только у кого-то настроение испортилось, или не дай бог, беда какая случилась… Твой избранник сейчас в трудном положении. Это ни что иное, как проверка ваших чувств на прочность. Не раскисай! Не скандаль с ним, не требуй… что еще? Не… это самое, не выноси мозг. И когда все утрясется – будет вам щастье.

– Я не выношу ему мозг. Я просто вижу, что это никогда не утрясется. Она манипулирует им. Я один раз с ней пообщалась и поняла, какая она жуткая лицемерка!

– Ты считаешь, что эта актриса погорелого театра разыграла свое отравление?

– Не думаю. Две недели в больнице просто так держать бы не стали. Но теперь она все время будет вытворять всякие перфомансы, чтобы удерживать его при себе. Вчера вот напилась – на фоне лечения транками. Ей алкоголь противопоказан, так она демонстративно наклюкалась, понимаешь?

– Ну, копыта откинет в какой-то момент, туда ей и дорога…?

– Женька никогда себе этого не простит. У него патологическая гиперответственность. Перед всеми. Но она еще дальше пошла. Она ему знаешь, что заявила? Что снова самоубьется и оставит записку, в которой обвинит его и меня в доведении до самоубийства.

– Шантаж… – прошептала Ольга, глядя на Татьяну круглыми от удивления глазами. – Эта ни перед чем не остановится. Танька, ты с ней поосторожнее. Такая еще и кислотой в лицо плеснуть может. У нее точно крыша сдвинулась…

– Может, и может. Но вообще-то она его законная жена и имеет на него право, а я никто. Получается, что я отнимаю у нее мужа.

– Что значит «имеет на него право», «отнимаю»? Он что – вещь? Его мнение не учитывается, что ли?

– Его мнение должно выразиться в разводе, который он все время откладывает. Вот если бы они развелись – мы бы с ней уравнялись в правах…

– Ой, Танька, тебе надо было идти на юридический. Ты в такие нюансы вникаешь – я так не умею. У меня все проще: кого мужик любит – у той и больше прав на него! Ну так объясни ему все это!

– Да не могу я толкать его к разводу, это так унизительно! Чем больше требуешь – тем меньше ему хочется это делать!

– А ты хочешь, чтобы все само тебе в руки шло – «по щучьему велению»? За счастье, милая, надо бороться! Она вон, на какие жертвы идет. А ты?

– Мне тоже, что ль травануться?

– Даже не вздумай! Ты свое здоровье беречь должна – тебе еще детей ему рожать.

– То-то и оно. Да вот пока что-то не выходит каменный цветок… Три месяца вместе спим и ни фига.

– Рано еще беспокоиться. Моя двоюродная сестра только через год после свадьбы забеременела.

– Может она сначала предохранялась?

– Да нет, они сразу решили детей заводить.

В этот вечер Журбин не только не пришел на их с Татьяной съемную квартиру, но и не позвонил, чтобы предупредить ее. Девушка не находила себе места почти до полуночи, после чего решилась позвонить Косову. Так она выяснила, что Евгений вышел из театра вместе с ним около 19.00. К Ларисе в Сокольники он заезжал накануне – теперь он это делал не каждый день, и Татьяна была уверена, что из театра он приедет «домой в Медведково». Что же могло случиться? Опять какой-нибудь сюрприз от Ларисы? Но в этом случае он наверняка бы позвонил. Промучившись еще полчаса, она ледяными от волнения руками набрала номер телефона в его с Ларисой квартире. Сердце Татьяны, казалось, стучало громче гудков в трубке. Чтобы облегчить свою участь, она задумала, что, если к телефону подойдет Лариса, это значит, с ней все в порядке и Евгения там нет. Тогда она просто положит трубку. Но в самый последний момент, когда высокий, почти детский голос на том конце провода сказал «але», она передумала и «официальным» тоном попросила «Евгения Ивановича».

– Ой… Вы знаете, а он в ванной, принимает душ, – ответили с явно наигранной интонацией. – Может быть, ему что-нибудь передать?

Татьяна пыталась справиться с эмоциями и сообразить, что ответить. Но волнение было такой силы, что в голову пришла только идея положить трубку.

Вестей от Евгения не было всю ночь. Татьяна смогла заснуть только к пяти утра. А в 10 раздался телефонный звонок: ее разыскивала Ольга.

«Проспала!» – было первой мыслью, которая пришла в голову Татьяны. Но тут же в памяти всплыли все обстоятельства предыдущего вечера, тягостное чувство тревоги и отчаяния снова овладело ею. Девушка объяснила подруге, почему она решила не приезжать сегодня в институт. В ответ Ольга пообещала приехать к Татьяне сразу после занятий.

После чашки кофе с сигаретой Таня решила снова позвонить Володе, теперь уже в театр. Несколько оторопевший Косов сообщил ей, что еще не видел Евгения и обещал заставить его позвонить ей, как только тот появится в театре. Это успокоило Татьяну примерно на час, и она даже взялась делать домашнее задание, но толку от этого не было никакого. На часах было уже почти 12, а телефон молчал. «Значит, он до сих пор не на работе… Или на работе, но не хочет разговаривать? Но почему, почему, почему?!» Эта непонятность больше всего терзала ее. Татьяна готова была смириться с любым его решением, лишь бы была ясность. Лишь бы он пришел и сообщил ей о нем. Но он ушел больше суток назад – потерянный, замкнутый, чужой, не сказав ни слова на прощанье – и до сих пор не вышел на связь. Это не укладывалось в голове и потому было невыносимо.

Девушка снова позвонила в театр.

– Татьян, он пришел: опоздал на репетицию минут на сорок, – сообщил Косов. – Какой-то весь потрепанный, помятый, явно с бодуна. Сказал только, что дома не ночевал. Особо разговориться было некогда, репетиция уже шла. Ну и звонить не было времени тоже. Так что вы ждите, часам к трем освободится и позвонит.

Она не стала уточнять, о каком доме он поведал Косову. По крайней мере, теперь было известно, что он жив. Уже стало легче.

После обеда приехала Ольга. Она решительным движением извлекла из адидасовской спортивной сумки бутылку шампанского и с громким стуком поставила ее на середину стола.

– Так! «Поллитра» есть, щас мы все порешаем. Доставай стаканы.

– Подожди, Оль. Скоро закончится репетиция, мне нужно будет с ним поговорить. Я звонка жду.

– Он объявился в театре?

– Да.

– Ну и хорошо. Перед такими ответственными переговорами надо прогреть мозги. Ты посмотри на себя! Серая вся, сжалась как пружина – один сплошной спазм! Срочно надо принять, чтоб отпустило. Главное, что живой, с остальным разберемся, – приговаривала подруга, разливая шампанское по стаканам.

– Я не понимаю, почему он не предупредил меня… Я же всю ночь с ума сходила!

– Не предупредил – о чем?

– Ну, что с женой будет.

– А он был с женой?

– Не знаю… я позвонила туда… уже ночью, она сказала, что он в ванной…

– У нее телефон с определителем номера?

Зрительная память редко подводила Татьяну. Когда она помогала Журбину готовить обед для его болящей жены перед ее выпиской из больницы, кто-то звонил. Серый пластиковый аппарат VEF стоял на кухне и да, на маленьком электрическом дисплее в момент звонка высвечивался номер звонящего.

– Точно… она могла знать наш с ним номер и понять, что звоню я! – Наконец, осенило Татьяну.

– Вот именно! Так что его ночевку в супружеской постели мы признать за факт пока не можем! Это мог быть тупой блеф. – Авторитетно прокомментировала Ольга и закурила. Она открыла балконную дверь и выдохнула струю дыма в студеный октябрьский воздух. – Сегодня ночью уже заморозки были… первые…

*

Прошедшую ночь артист Журбин провел в непривычной для себя обстановке: на лавочке в зале ожидания Киевского вокзала. Перед этим он хорошо поужинал в вокзальном ресторане, щедро угостив какого-то кооператора из Бердянска и исповедавшись перед ним в своем безнадежном грехопадении. Маленький, щуплый лысоватый еврейчик с приветливым лицом слушал своего угощателя от всей души, поддерживая разговор своим высоким скрипучим голосом.

– У меня два дома и две жены. А идти мне некуда, – сообщил Журбин собутыльнику.

– Почему? Обе выгнали?

– Нееет! Наоборот, – Журбин затянулся сигаретой и задумался.

– Как это? Что ли выбрать не можешь?

– Я выбрал…, – вздохнул артист. – И оказался негодяем. Предателем.

– Почему?

– Потому что, что предал слабого. Бросил на произвол судьбы.

– Кого это?

– Жену!

– Которую из двух?

– Законную.

– А дети у вас есть?

– Нет. – Журбин подпер голову рукой с сигаретой между пальцами и закрыл глаза.

– Это плохо! Дети – смысл жизни. И союза мужчины с женщиной.

– Вот именно, – не открывая глаз пробурчал Евгений.

– Давай выпьем! За детей. Ты молодой ишшо, нарожаешь!

– Давай.

Они заглотили по рюмке водки, закуски уже не было, вместо нее Журбин закурил водку сигаретой.

– Вот ты говоришь, дети – смысл жизни. А можно ради них бросить одну женщину и уйти к другой?

Кооператор усмехнулся:

– Ради детей можно все. Бабы приходят и уходят, а дети – продолжение твое, твоя плоть. Но ими заниматься надо. Просто кинуть семя – мало. Оно тебе потом за это спасибо не скажет. И тебе в старости утешения не даст. С детьми которую выбирай.

– Да выбрал я…

– А чего страдаешь тогда?

– Да я сам себя уважать перестал! Я сам себе противен, понимаешь? Такой же кобель, как и все… от одной – к другой, как эстафетная палочка. Хоть так, хоть сяк – предатель.

– А ты что же, хотел жизнь прожить и ни разу не согрешить? Ну это тебе надо было семинарию кончить и в монастырь – подальше от мирских сует.

– А сам?

– Я-то? Кому я нужен кроме своей старухи и трех дочек? Я уж дед – в 45 лет, – кооператор беззвучно засмеялся, демонстрируя пару стальных зубов.

– Эээээх, – протянул Журбин и разлил остатки водки по рюмкам. – За твоих. Пусть все будут здоровы.

– Спасибо, и ты будь здрав! – Мужичок проглотил содержимое рюмки и снова благостно уставился на артиста.

– Ты хоть счастлив? – Журбин смотрел на собутыльника исподлобья, борясь с одолевающей его дремотой.

– Ннуу… Наверное. Конечно, счастлив. Было трудно, иногда казалось, что сил никаких нет. Но если представить… что всего этого никогда не было, нет и не будет, то… то не понятно, для чего тогда жить.

– А работа? А служение искусству там, науке…?

– Работа у меня – ради прокорму. Нет для меня такого смысла жизни – работать. Это у тебя работа интересная, ты к ней призванье имеешь, а мне такое не дано. Не дал мне Бог выдающихся способностей ни к чему.

Журбин сложил перед собой руки на столе и опустил на них голову.

Многие коротали часы до посадки на ночные поезда, лежа на вокзальных лавках. Поэтому Журбин, слившись с обычным вокзальным пейзажем, не вызвал интереса у милиции и не был препровожден в вытрезвитель. А по утру, продрав глаза, он побрел в свой театр.