Интервью с одним артистом

После того, как влюбленные нагулялись по московским паркам и улицам старой Москвы, накатались на катере по Москве-реке, и даже посетили таинственную закулису театра, в котором служил Евгений, он решил пригласить Таню на выходные в свою любимую Орловку.

До берега Волги от дома Журбиных было не более 500 метров. Дом стоял на правом, крутом берегу и река отлично обозревалась с мансарды, которую братья обустроили под столярную мастерскую. А из окна первого этажа было видно только небо и растущие за околицей огромные березы.

В последнюю субботу перед приездом Ларисы, Таня и Женя договорились встретиться на Ярославском вокзале, чтобы отправиться в Журбинское родовое гнездо.

Поздно вечером пятницы они расстались у подъезда Таниного дома в Бескудниково: проводив любимую, Евгений отправился к себе в Сокольники, готовиться к поездке. Таня, немного усталая, но счастливая, в предвкушении еще более счастливых выходных, принялась собирать небольшую дорожную сумку. Для трехдневного уик-энда с двумя ночевками ей было нужно совсем немного: халат, тапочки, купальник, фотоаппарат и пару кассет с пленкой, шорты, футболку, шляпу и еще с десяток мелочей.

С большим трудом застегнув сумку, она поставила будильник на семь утра и улеглась в постель с третьим томом «Трилогии желаний» Драйзера, но сосредоточиться на чтении не получалось: из-за закрытой двери комнаты до нее доносилась какая-то возня – шорох телефонного диска, шаги, разговоры, что-то роняли, передвигали… что это могло быть? Таня выпрыгнула из постели и вышла в коридор.

Из-за прикрытой двери гостиной в черноту прихожей врезался ярко-желтый клин света и доносились приглушенные, взволнованные голоса родителей. Они что-то напряженно обсуждали, искали что-то в ящиках серванта… Таня поняла, что происходит что-то неладное и поспешила вмешаться.

– Что случилось?

– Пропала Настя! – Сдавленным от слез голосом сказала мама.

– В смысле, как пропала, а когда она ушла… и куда? – Таня вдруг осознала, что не может вспомнить, когда в последний раз виделась с сестрой.

Сестре Анастасии было 16 с половиной лет. Она только что закончила школу, но не смогла поступить в институт и собиралась поехать в Крым, но родители категорически воспротивились, отказав в ассигнованиях на поездку. Настя обиделась и даже отказалась ехать по обыкновению на лето к бабушке в Новоазовск, хотя он значительно ближе к Крыму, чем Москва. Просто по географии у Насти была очень нетвердая тройка.

В старших классах она увлеклась рок-группой из Сибири «Волчий хвост» и на ее концертах подружилась с фанатами, особо приближенными к создателю и солисту группы Лене Рякину. Среди них было немало всяческих неформалов, в том числе редкого подвида хиппи – православно акцентированных. Местом их ежегодного паломничества был мыс Казантип в Крыму, а также подножье горы Гасфорты, где проводились неформальные рок-фестивали, завсегдатаем которых была любимая Настина группа.

– Она собиралась автостопом ехать в Крым, со своими хиппи, на какое-то их сборище, – сообщил Тане папа, устало опускаясь в кресло.

– Это потому, что ты запретил давать ей деньги на поезд! – Добавила мама. В ее голосе звучало не только отчаяние, вызванное побегом младшей дочери. Здесь было и многолетнее разочарование в муже, не оправдавшем ее ожиданий от супружества и их хроническое расхождение во взглядах на воспитание детей.

– Да не поехала бы она на поезде! У них свой план был, поезд в него не входил, – устало парировал отец.

– А откуда ты знаешь? Она что, тебя в эти планы посвящала? – Спросила Татьяна.

– Не посвящала. Просто эта публика на поездах не ездит. Они всегда добираются попутками. Хоть на Дальний Восток! Это их стиль.

Алексей Сергеевич Ивашов был простым советским инженером, было ему уже под 50. Он всю жизнь трудился в пыльном, неприметном «почтовом ящике»8 на окраине Москвы, пару раз в год выезжал на полигоны в разных частях СССР, получал обычную для засекреченных советских технарей зарплату и вел бесцветную семейную жизнь. Он не был обывателем, – у него всегда по всем вопросам мирозданья было собственное убежденное мнение, – но и сколько-нибудь выдающейся карьеры у него не вышло. Смыслом его жизни были наука и две его дочери. В науке он больших открытий не сделал, но всегда был востребован на своем месте, честен и добросовестен. Такой же выросла и Татьяна. А вот Настя, взрослея, становилась источником все нарастающего беспокойства…

Тане стало ясно, что никуда она завтра с Женей не поедет.

Она поплелась в коридор звонить любимому. Журбин, конечно, был расстроен, но подробно расспросил Таню обо всех обстоятельствах исчезновения сестры и пообещал «напрячь знакомых гаишников»:

– Давай встретимся завтра рано утром, ты передашь мне ее фотографию. Если она поехала автостопом, есть смысл задействовать посты автоинспекции на южном направлении: дорог не так уж и много. У меня есть знакомый в главке, он быстро, без всяких формальностей запустит ориентировку.

– Да отнесли уж фотографию в нашу районную милицию, вместе с заявлением. Я думаю, они это сделают.

– Ты знаешь, сколько времени пройдет, пока они это сделают?! Там бюрократия та еще. И эти их заветные «три дня» – за которые они даже не почешутся. Давай продублируем, хуже-то не будет! – настаивал Евгений.

Участие любимого, безусловно, грело ей душу. В семь утра они встретились на Цветном бульваре и отправились прямиком в главное управление автоинспекции на встречу с «Жениным гаишником». По счастью, он как раз был на дежурстве.

«Свой гаишник» оказался энергичным капитаном лет сорока – небольшого роста, коренастенький, с веснушками, пшеничного цвета кудрями и усами. По своему типажу он очень напоминал Тане гусара Дениса Давыдова – такого, каким его изобразил Андрей Ростоцкий в «Эскадроне гусар летучих». Капитан очень обрадовался встрече с Евгением, заинтересовано и деловито расспросил Татьяну обо всех обстоятельствах пропажи сестры, взял фотографию и обещал к концу дня ее найти. Какое-то время они с Женей поболтали «за жизнь», при этом бравый капитан не сводил глаз с Татьяны. Та от смущения и забот не находила себе места.

– Ну, а мы что будем делать, малыш? – Спросил Евгений Таню, когда они уже брели по Цветному бульвару в золотой дымке утреннего солнца, растворенного в тумане, поднимающемся от умытого поливальными машинами асфальта Садового кольца.

– Надо заехать домой, рассказать о разговоре с капитаном и узнать, может, какие-то новости уже есть… Может, Настька вышла на связь… коза такая.

– Я чем-то еще могу помочь? – Грустно спросил Журбин.

– Не знаю… нет, наверное. Ты и так уже столько сделал! И поездка в деревню сорвалась – ты так этого хотел… все из-за этой дуры. Предки никогда ее ни за что не наказывали! Что бы она ни вытворяла. Я им говорила, что плохо это кончится… теперь все на ушах из-за нее стоят. Даже ты, не имеющий к ней никакого отношения. Щас еще куча народу все бросит и будет ее искать…

– Ну ладно, не бурчи, я же не парюсь по этому поводу, – Журбин обнял девушку. – Надо – значит, будем искать.

Они, не спеша, подошли к метро. Каждый про себя думал, что делать дальше. Расставаться не хотелось. Но и предаваться любовным утехам в такой ситуации тоже казалось неуместным.

– Если хочешь, поедем ко мне. У родителей есть мой телефон? – Из вежливости предложил Евгений.

– Мне лучше сейчас быть с ними, вдруг придется куда-то поехать. Отец не станет меня искать, ждать, если ему вдруг что-то сообщат – поедет сам… Ему одному будет тяжело, у него уже был один инфаркт. Мне жаль, что так получилось, Жень! Я тоже очень хотела поехать в твою деревню, – извиняющимся тоном пробормотала Татьяна.

– Ах, какой облом, я в шоке, никогда тебе этого не прощу! – Наиграно ответил Евгений. – Может, хватит, а? Я уже сказал: это жизнь. Сейчас важнее – найти вашу девчонку, чем причитать о сорванном уик-энде.

Влюбленным ничего не оставалось, как разойтись по своим делам.

Родители Тани были дома. В квартире царила гробовая тишина, разговаривать им было уже не о чем. Мама в печальной задумчивости сидела на кухне, спрятав нос в платок. На плите варился бульон, на разделочном столе в плошках ждали своей отправки в суп заготовки: порезанная капуста, картошка, нашинкованные морковь и репчатый лук. У мамы всегда все было в идеальном порядке: чисто вытертый стол, на котором не было ничего лишнего, в раковине никогда не задерживалась грязная посуда, и никакие потрясения не могли нарушить это положение вещей.

Отец сидел в большой комнате за письменным столом с исписанными листами бумаги для ЭВМ и перфокартами, испещренными его мелким непонятным почерком, но смотрел в сторону – работать у него не получалось.

Таня сразу доложила родителям о результатах своего визита к московским гаишникам.

– Этот капитан – хороший знакомый моего Жени. Он сейчас по своим каналам быстренько раскидает ориентировку, безо всяких там проволочек, согласований с начальством. Я уверена, что Настьку уже сейчас ловят на всех трассах южного направления! – Авторитетно и уверенно заявила старшая дочь.

После этого известия мама немного ожила и начала разговаривать, делясь предположениями, с кем она могла поехать. Вспомнила какого-то волосатого, раз провожавшего ее. Таню осенило: она бросилась в комнату сестры и принялась рыться в ящиках ее стола, где валялись фотографии. Настя тоже любила пофоткать, правда, всегда одно и то же: тусовки волосатых, неопрятных, но всегда веселых людей. Этими сюжетами были увешаны стены ее комнаты, ворохом фотографий различного формата с этими «волосатыми рожами» – как называла их мама, – были забиты все ящики ее стола. Как отыскать в них «этого»? Интуитивно девушка выбрала самые свежие фотки, на которых Настя с томным выражением лица позировала в объятьях какого-то невзрачного длинноволосого мужичка с редкой козлиной бородкой.

– Этот? – Протянула она маме несколько карточек.

– Да, по-моему, он…

Таня бросилась к телефону, чтобы обсудить это с Евгением: может быть, есть смысл отвезти эти фотографии капитану? Но телефон зазвонил сам.

Известия пришли не от бравого капитана, как ожидала Таня, а из милиции подмосковного города Бронницы.

Бронницкий инспектор по делам несовершеннолетних поинтересовался, кем Татьяна приходится Анастасии Алексеевне Ивашовой и попросил пригласить к телефону кого-нибудь из родителей девочки. Трубка сразу оказалась в руке у папы. Он слушал молча, с напряженным, серьезным лицом, а Таня с мамой изо всех сил ловили невнятные звуки, просачивающиеся из динамика трубки.

Оказалось, что ночью в районе Бронниц в ходе выборочной проверки проезжающего автотранспорта сотрудники дорожной инспекции сняли Настю и ее спутника с попутки, обнаружив у них наркотики. Путешественников препроводили в отделение и определили на ночлег в изолятор – проще говоря, в обезьянник, где они и провели ночь, отлеживая бока на твердых деревянных лавках.

Для родителей, конечно, это был удар, но по крайней мере, стало ясно, что Анастасия жива.

Что ж, Татьяне ничего не оставалось, как позвонить Евгению и дать поискам сестрицы отбой.

Выслушав подругу, Журбин присвистнул, но сразу спросил, не попросить ли все того же капитана поработать немного адвокатом этой оторвы.

– Не надо, Женя, не стоит тебе вписываться за наркоманов, вряд ли это хорошо отразится на твоей репутации, и тем более, втягивать в это мента. Неизвестно еще, что там было на самом деле, вдруг правда, везли большую партию на продажу.

– А какие там хоть наркотики, что-то серьезное?

– Да травка… что еще может быть у хиппарей?

***

В Бронницкое РОВД Таня с папой добрались уже к вечеру. В мрачных, обшарпанных коридорах отделения сидела на редких стульях и прохаживалась по скрипучим половицам разношерстная публика: помятые мужчины с разнообразными следами бурной жизни, блеклые женщины с несчастными лицами, неопрятные юноши со стеклянными глазами и вздувшимися венами… изредка открывалась дверь одного из кабинетов и из нее стремительно вылетал какой-нибудь крепкий мужчина в портупее и с папочкой – не иначе, очередной опер спешил на доклад к начальству.

Застать Настю за решеткой обезьянника и впечатлиться этим душераздирающим зрелищем московским гостям не довелось. Дежурный указал им кабинет следователя на втором этаже, и они поспешили туда.

– Когда родители приедут, оформим поручительство и поедешь домой, – доносился из приоткрытой двери кабинета негромкий, монотонный мужской голос сквозь тоненькое девичье подвывание. – Нет, домой. По месту прописки.

В кабинете, наполненном оранжевым светом заходящего солнца, скукожившись за столом, сидела худенькая девица, вся в джинсе и с ярко-медными волосами. На столе лежала ее джинсовая сумка, которую она сама же и сшила из старых джинсов. Содержимое сумки было равномерно разложено на столе. Чуть поодаль с невозмутимым видом и прямой спиной, скрестив на груди руки в «фенечках»9 и закинув ногу на ногу, восседал субтильный мужичок лет 30 с тоненькой косичкой на подбородке, увешанный деревянными и стеклянными бусами в несколько рядов.

Девица в сто-пятый раз спросила следователя, неторопливо заполнявшего протокол, когда он ее отпустит. Следователь в сто-пятый раз терпеливо отвечал ей то же самое. Этот содержательный разговор нарушил визит взволнованных родственников девицы.

Следователь без особого интереса выслушал Алексея Сергеевича, молча посмотрел его документы, вписал их данные в протокол и передал его на подпись Анастасии и ее отцу. Девушка, хлюпая носом, расписалась в указанном месте. На этом процедура была закончена. Ее спутника отпустили «так», ибо травку нашли не у него, а в джинсовой сумке Насти. На допросе он заявил, что ничего не знал об этом. Так было условлено заранее «на случай провала», поскольку Настя несовершеннолетняя и ответственность ей светила менее суровая, чем ему.

– И много ты везла с собой? – Спросила Таня, когда они вышли из кабинета.

– Не, вот такой пакетик, – Настя сомкнула указательные и большие пальцы обеих рук. – Грамм тридцать. Нам на двоих.

– А я почему-то думала, что эту дрянь оттуда сюда везут, а не наоборот, – тихо заметила Татьяна.

– Это мы себе на дорожку взяли. Оттуда, конечно, тоже собирались привезти. Но не для продажи – для своих, без наценки, ну и Рякину презент обычно грамм 200, – деловито, словно бывалый наркодилер, излагала девица.

– А Рякин сам себе привезти не может? – Наивно спросила Татьяна. Настя восприняла этот вопрос как риторический, поэтому не ответила.

Таня с ужасом посмотрела на сестру и тяжело вздохнула. Она не понимала, в чем кайф конопли. Однажды попробовав косячок в общежитии журфака, она испытала такую невыносимую пустоту в голове, что больше к этому не возвращалась.

Все четверо вышли за ограду отделения. Начинались сумерки. Солнечные лучи светили уже совсем горизонтально, от этого природа, лица и строения обретали особую живописность.

– Нам туда, – невозмутимо, словно она вышла не из отделения милиции, а из ночного клуба, сказала Настя, махнув рукой в сторону, противоположную автобусной остановке на Москву. Таня с папой оглянулись, вытаращив глаза:

– Чего-чего? – Спросил Алексей Сергеевич и растеряно подошел к дочери. – Куда это «туда»?

– Ну? мы с Илу дальше поедем, – спокойно пояснила Настя.

– С каким Илом? Я за тебя поручился – только что на твоих глазах подписал документ. Я, между прочим, уголовную ответственность несу за его исполнение. И паспорт твой у меня!

– Вот пусть у тебя и будет, – невозмутимо ответила девушка и, взяв под руку волосатого, повернула прочь.

Таня с папой растеряно смотрели вслед странной парочке, совершенно не понимая, что делать или хотя бы что сказать. Таня взглянула на отца: смотреть на него было больно. Тут ее взорвало. Она бросилась вслед за сестрой, взметая клубы придорожной пыли, догнав, крепко вцепилась ей в плечо и рванула на себя.

– А ну живо домой, дрянь такая! Из-за тебя все на ушах стоят! Я поездку со своим парнем отменила, все бросила, перлась за тобой хрен знает куда! Домоооой поедешь! – Татьяне хватило сил протащить за собой сестру несколько шагов, после чего та со словами «Не собираюсь я домой, отцепись!» вырвалась и, подбежав к Илу, спряталась за него.

– Я люблю его и поеду с ним! – Крикнула она, выглянув из-за его плеча. – Мы поедем в Крым и точка!

Парень стоял на месте, что-то флегматично жуя и не произнося ни слова.

Отец подошел к нему и усталым, придавленным голосом спросил:

– Вы в курсе, что она несовершеннолетняя?

– Да, – неожиданно чистым, звучным баритоном отозвался Илу. – Я не собираюсь ее трогать, пока ей не исполнится 18. И никому не позволю.

В полупустом автобусе, уже в густых сумерках Таня с папой приближались к Москве.

Почти всю дорогу молчали.

– В крайнем случае, пойдешь в милицию и снова напишешь заявление о ее пропаже, – резюмировала Таня вслух свои раздумья. – Ну, чтобы снять с себя ответственность по этому поручительству. Не на цепь же ее сажать… типа, пошла в библиотеку и сбежала.

– Она без документов – одного этого достаточно, чтобы снова задержать ее. Этих неформалов милиция регулярно шмонает. Так что недолго ей бегать… – вздохнул отец.

Уже через три дня Настя позвонила домой и попросила выслать денег на имя ее приятельницы в Севастополе, чтобы купить билет на поезд до Москвы.

***

Заканчивались каникулы, и студенты журфака начинали понемногу съезжаться в Москву. Пустые коридоры факультета стали оживать. 30 августа Татьяна встретились на кафедре в университете со своей подругой Ольгой Митиной. Таня привезла очерк о съемках художественного фильма «Базаров», а Ольга пришла договориться об отсрочке сдачи своего отчета о летней практике, которую она «проходила» в Абхазии, два месяца ведя «журналистское расследование» студенческих волнений годичной давности в Сухуми10.

Яркая крашенная блондинка с длинными, прямыми волосами, словно сошедшая с упаковки заграничной краски Vella, Ольга, в задумчивости жуя жвачку, сидела за старинным дубовым письменным столом с зеленой суконной столешницей, изляпанной чернилами разных времен. Перед ней лежал лист бумаги с одним единственным словом: «Заявление».

– Вот ты где, а я тебя в деканате ищу, – Татьяна придвинула стул и села через угол от подруги. – Заявление… Что за заявление? Ты что, в академку собралась?

– Представляешь, Виктор Цой погиб… – не отрывая глаз от какой-то незримой точки притяжения в углу кабинета, произнесла Ольга.

– А, да. Ужасная история. И… ты собралась бросить институт?

– Да не собираюсь я бросать. У меня по летней практике конь не валялся, вот думаю, как выкручиваться.

– А что там у тебя в Сухуми?

– Как что! Как будто не знаешь. Пальмы, море, вино… Андрюха со своими непросыхающими горкомовцами…

– Вы что, все вместе жили?

– Да нет. Все вместе пили.

– С сухумскими студентами не общалась?

– Общалась. Только наши козлы походу мою пленку с собой увезли. Магнитофон-то их был… я в нем свою кассету забыла. Позавчера приехала домой, сажусь расшифровывать – а там «Мираж»… Ну, вчера с утра бегом в Колпачный, еле отыскала этого типа, даже не смогла вспомнить как его зовут… А он руками разводит: дома, в Люберцах бросил сумку вместе с вещами и магнитофоном, даже не распаковывал еще. Только на выходные, говорит, поеду, в понедельник привезу. Ну не западло? Я ему говорю: у меня катастрофа, меня на курс не переведут, отчислят, а он опять руками разводит. Слизняк… ну что тебе тут до Люберец доехать, ну переночуй ты дома сегодня – нет, «не планировал». Квасить он с очередной «делегацией» всю ночь планировал, вот что…

– Н-да… А я сдала сейчас Абидокову. Про съемки «Базарова».

– Ну как ты там, рассказывай, – мгновенно переключилась подруга, – как артисты-режиссеры? Закадрила себе кого-нибудь?

Таня, закрыв лицо ладонями, рассмеялась беззвучным нервным смехом.

– Тааак! – развеселилась Ольга, – ну-ну-ну-ну-ну…? Колись!

Таня отняла руки от залитого румянцем лица и осторожно, чтобы не размазать тушь, вытерла слезы смеха из-под ресниц:

– Ой, лучше не спрашивай! Олька, я не знаю, во что все это выльется. Чувствую, что влипла.

– Понятно! Тогда давай я сейчас быстро разберусь с этой фигней, – она тряхнула бумажкой со словом «Заявление», – возьмем шампанского, и ты мне все подробно расскажешь. Ща все порешаем, жди!

*

Учебный год начался как-то сразу, без предисловий и плавных переходов от ничегонеделанья к четырем парам в день и изнурительной производственной практике. Ее с каждым курсом становилось все больше.

После первой в новом учебном году пары по теории и практике массовых информационных процессов замдекана Аслан Магомедович Абидоков, традиционно ведущий занятия по предмету, попросил Таню задержаться.

Аслан Магомедович был старый советский журналист, военкор Великой Отечественной, «мудрейший и добрейший» – как называли его студенты, не поставил в своей жизни ни одной двойки. Он считал своим долгом «вытянуть» самого отстающего ученика хотя бы до твердой тройки, объяснить, вдохновить и помочь добиться нужного результата. Он был другом абсолютно всем студентам. Проблемы «отцов и детей» для него не существовало как таковой: своим огромным как вселенная сердцем старый осетин любил абсолютно всех своих учеников. Несмотря на почтенный возраст, он был необыкновенно проницателен и столь же деликатен.

– Танюша, я прочитал твой материал. Написано увлекательно, живо, ярко! Такое будут читать! Но это не очерк. Не журналистский материал. Понимаешь, почему? – Он едва заметно прикоснулся своей горячей старческой ладонью к ее плечу и заглянул ей в глаза.

Татьяна мгновенно залилась багровым румянцем. До нее вдруг дошло, что их премудрейший аксакал прочитал между строк ее очерка обо всем, что случилось с ней на этих съемках. Как же она могла не предвидеть этого?!

– Субъективно. В таком стиле пишутся дневниковые записки, мемуары. И ты обязательно это сохрани! Лет через 40-50, возможно, этой записи цены не будет. А сегодня нужен очерк. Что это значит? Значит, что оценочные суждения в нем могут делать только эксперты: режиссер, другие артисты, работавшие с этим Евгением, сценарист, и так далее. То есть те, кто компетентны о нем судить. Ты – не компетентна, ты не эксперт. Вот когда ты напишешь тысячу рецензий на фильмы и спектакли, тогда ты сможешь позволить себе делать оценочные суждения подобного рода… а пока ты только излагаешь факты и мнения знающих людей. Поняла?

Таня молча закивала головой.

– Перепиши. Я тебе зачет уже поставил. Но ты все равно переделай! Тогда напечатаем в нашей газете.

Таня торопилась. А старый журналист никуда не спешил, он остался стоять у окна аудитории, выходящего во двор, и видел, как от памятника Ломоносову отделилась фигура высокого парня с охапкой разноцветных гербер, широко раскинув длинные руки, он шагнул навстречу выпорхнувшей из здания девушке. Они обнялись и быстро пошли куда-то.

У Евгения было несколько часов между репетицией и вечерним спектаклем и это время он стремился провести с любимой. После возвращения его жены с курорта и начала подготовки к новому театральному сезону, каждая минута их свиданий была на вес золота. Выкраивать их становилось все труднее, а поиск любовного ложа и вовсе превратился в невыполнимую миссию. Тем желаннее стала близость для обоих… Но на днях Жене посчастливилось заполучить заветный ключ от квартиры, где никто не мешает им приятно проводить время. Бабушка приятеля, отправляясь в санаторий по бесплатной путевке, оставила внуку ключи от своей однушки в Лосином острове, чтобы тот поливал цветы и кормил канарейку. Приятель работал в художественной мастерской недалеко от театра, где служил Евгений, и иногда делал для них афиши. Давая Евгению ключи от бабкиной квартиры, приятель помогал не только другу, но и себе, ведь теперь ему не нужно было тащиться через пол-Москвы, чтобы исполнить взятые на себя обязательства. Цветы и канарейка теперь трижды в неделю удостаивались заботы и ласки со стороны Татьяны, которая изо всех сил старалась оправдать доверие Жениного товарища. Она поливала и опрыскивала цветы, а также чистила клетку у кенара, меняла ему корм и воду. К моменту возвращения хозяйки из Евпатории кенарик уже почти стал ручным. Татьяна его разбаловала, выпуская из клетки, когда чистила ее. Он прыгал по столу, за которым влюбленные пили свое любимое шампанское, мог поклевать зернышки с руки и, как апогей доверия – однажды сел Тане на голову, разумеется, накакав.

– Ну, прощай, желтый, – однажды обратился к канарейке Евгений, убирая со стола хозяйские бокалы. – Сегодня в последний раз ты с нами гулял, завтра твоя бабуся вернется, вольнице конец. Дуй-ка в клетку.

Таня, сидя на смятой постели в рубашке любовника, задумчиво расчесывала свои длинные каштановые волосы. Евгений медленным шагом из кухни направился к девушке. Он опустился перед ней на колени, придвинул ее к себе и серьезно посмотрел ей в глаза.