Интервью с одним артистом

Базаров

1990 г.

Евгений Журбин в ту пору не был еще звездой экрана. Талантливый молодой артист, необычайно харизматичный, с богатой фактурой русского мужика-интеллектуала, борца, революционера, титана, на чьих плечах держится мир и благодаря кому он вертится – удостаивался лишь эпизодических ролей в кино и в основном служил в театре. Несмотря на это, созданных им героев отличали большая внутренняя сила и честность. Это была первая картина, где 35-летнему Евгению выпала главная роль.

Натурные съемки проходили в усадьбе Марьино – имении Голицыных под Ленинградом, расположенном на берегу реки Тосны.

Татьяна – эдакая тургеневская барышня в шелковом топе с вышивкой, в модной расклешенной юбке из светло-серой плащевки, сидела под зонтиком за складным столиком и торопливо перепечатывала на машинке реплики для актеров.

Незаметно подошел и опустился рядом с ней на скамейку высокий, стройный мужчина в темно-коричневой рубахе и бурой шляпе, надвинутой на глаза. От него пахнуло табаком, сыромятной кожей старого реквизитного ремня и легким шлейфом модного одеколона «Лоренталь»3.

– Ну что, Татьяна Алексеевна, как думаете, Иван Сергеич на нас не обидится? – Спросил он с легкой ухмылкой, раскинув руки на спинке скамьи. Татьяна слегка вздрогнула от того, что к ней обратились по имени-отчеству, оторвалась от машинки и с удивлением оглянулась на рассевшегося рядом с ней «Базарова».

– С чего бы ему… Я ведь не роман перепечатываю, а сценарий.

Журбин усмехнулся ее нечаянной иронии. Рядом с машинкой ветер перелистывал открытую книгу: девушка аккуратно сверяла правки с первоисточником.

– Хорошо… А то я тяжело переношу вольное обращение с классикой, – заметил Журбин и попытался поймать ее взгляд.

– Нестеров велел переделать реплики, вот и переделываю, – вздохнула Таня, вернувшись к машинке.

– Доктор сказал в морг, значит, в морг…, – пробормотал артист и закусил травинку.

Татьяна вытащила распечатку из машинки и протянула Журбину.

– Это ваши реплики. Пока не уходите, я сейчас отпечатаю для Глебовой…

– Не двигаюсь с места! – Игриво ответил Журбин. – Я весь в вашей власти!

На сегодня оставалось отснять самую романтичную сцену фильма: поцелуй Базарова с Фенечкой, которую играла артистка Глебова.

– Это какая-то не базаровская реплика, не в его стиле… Не выходите из образа, Евгений Иванович!

– Отчего же, милостивая государыня, не в его стиле? Да что мы вообще о нем знаем, кроме того, что вообразили себе, читая роман?

– Но вы-то о нем все знаете! – Кокетливо покосилась на артиста Татьяна.

– Да если бы… – Журбин снова вцепился зубами в стебелек мятлика и стал читать реплики. Однако скоро взгляд его вновь поднялся над текстом, туда, где ветер играл с прядью темно-каштановых волос ассистентки, которую она безуспешно пыталась заправить за ухо. Быстро отпечатав реплики для Глебовой, Татьяна протянула лист Журбину и спросила:

– Евгений Иванович, когда вы готовились к съемкам, читали роман, сценарий, вы же ставили себя на место Базарова, представляли, как будто все, что описано в романе, происходит лично с вами?

– Конечно, это называется «погружением в образ», – улыбнулся артист.

– Тогда как вы думаете, почему Базаров, страстно влюбленный в Анну Сергеевну Одинцову, поцеловал Фенечку?

Вопрос Журбину понравился: он давал повод поговорить с симпатичной девушкой о приятных вещах, в которых он, без сомнения, имел больше опыта. Данный поступок Базарова казался артисту совершенно естественным и подобных вопросов лично у него не вызывал, но что сказать на это юной особе, которую он прямо сейчас поцеловал бы с тем же удовольствием, что и Базаров Фенечку…? Это был вызов.

– Ну, вы же знаете, наверное, что с Одинцовой у него как-то не складывалось…

– Не складывалось – в том смысле, что она не бросилась ему на шею сразу же после его признания в любви, которое она практически вытянула из него клещами?

Артист усмехнулся. Он был еще не в курсе, что имеет дело со студенткой журфака.

– Да нет, ну понятно же, что Одинцова не видела в Базарове себе пары. Она и по положению выше и по самомнению. Базаров – сын штабс-лекаря, дворянин только наполовину, по матери, и сам будущий уездный лекарь, не ровня ей. Одинцова – дворянка, к тому же в каком-то смысле «эмансипе», своими силами вытащила семью из разорения, умна-красива… она любила-то только себя. Он это понимал, потому и не собирался давать своим чувствам волю, но оттого и страдал. А она, себе на потеху, его спровоцировала на признание – вот то, что вы называете «вытащила клещами».

– Хорошо, и что вы хотите сказать, что Фенечка оказалась просто более доступной?

– Фенечка была здесь и сейчас, она не могла не нравиться, она нравилась всем: и Николаю Петровичу, и Павлу Петровичу, и Базарову она понравилась еще при первом же знакомстве, до встречи с Одинцовой… Но главное, она была не выше, а ниже по положению, – Журбин облокотился локтями на свои колени и приблизился к Тане. – Ведь Анну Сергеевну бы он так поцеловать не решился, хотя и чувства к ней испытывал более глубокие, чем к Фенечке.

– Чего же он испугался с Одинцовой? – Прищурилась Таня, – что-то с трудом представляется, что за это его кто-либо мог вызвать на дуэль. А вот в случае с Фенечкой такая перспектива была очевидна.

Журбин улыбнулся. Чтобы сформулировать, чем незамужняя и страстно любимая, но самодостаточная женщина «страшнее» пули на дуэли за оскорбленные чувств хозяина и любовника простой девушки, Журбину в данный момент не хватало настроя. Он уже мысленно проигрывал предстоящую сцену съемок и настраивался на романтический лад.

– Стал бы Базаров раздумывать над всем этим, увидев знакомую милую девушку, в одиночестве собирающую розы. Вот что, давайте я схожу, поцелую Фенечку и вам потом все расскажу, ладно? – Вывернулся артист.

– Ловлю на слове, – рассмеялась Таня. – Мне правда интересно!

Она еще хотела спросить его вдогонку, по-настоящему ли он будет целовать артистку Глебову, но постеснялась.

Съемки закончились, когда солнце еще было высоко и съемочная группа, разбившись на компании по интересам, принялась активно расслабляться. Кто-то купался в реке и загорал, кто-то играл в пляжный волейбол – к приезду съемочной группы по распоряжению главы местного райсовета засыпали прежде грунтовый пляж привозным песком и установили волейбольную сетку. Кто-то разжигал угли для шашлыков. В уютном саду с поспевающими вишнями, окружавшем усадебный гостевой комплекс, накрывали длинный деревянный стол. Директор фильма Дубинин и сценарист Грабовский сидели в шезлонгах и совсем как тургеневские герои курили трубки, обсуждая поставки лучших трубочных табаков мира в Советский Союз, после заспорили о том, какой табак курил Сталин. Режиссер Нестеров и главный оператор Барышев прохаживались по двору усадьбы, обсуждая прожитый съемочный день.

– Сегодня отстрелялись быстро, на удивление, – сказал Барышев.

– Почти все сработали как надо с первого дубля, – заметил Нестеров. – Вот я и думаю, не маловато ли отсняли. При первом же отсмотре наверняка что-то вылезет, а подмонтировать будет нечем…

– Завтра наснимаем перебивок…

– Это если с погодой повезет… знаешь ведь как бывает: чуть больше облаков и весь цветовой баланс летит к чертям.

– Завтра снимаем в березняке. Там по любому света больше – стволы белые…

Царила умиротворяющая атмосфера. В этом чудесном дне сошлось все: и теплая, солнечная погода, и чистая речная вода, и живописные сельские виды, и приподнятое рабочее настроение у всей группы, и относительно небольшой объем работы, и спокойные, без драматического накала сцены.

Гостевой комплекс располагался в бывших флигелях имения для прислуги. Небольшие уютные гостевые комнаты были оборудованы на втором этаже, а внизу находились общие столовые с холодильником и телевизором.

Прямо от ворот усадьбы деревянная лестница вела к живописному берегу Тосны, на излучине которой росла большая, раскидистая и очень старая ива, а рядом – молодая поросль осин, поблескивавших серебристыми круглыми листочками на тихом ласковом ветру. Солнце на безоблачном небе начинало приближаться к верхушкам елей далекой лесополосы и осины на берегу реки отсвечивали золотом его лучей. Татьяна сидела на ветке старой ивы, стелящейся над самой водой, и перечитывала роман Тургенева в той части, над которой предстояла работа завтра. Внезапно тишину нарушил хруст раздавленной кем-то сухой ветки. Это между позолоченными осинками пробирался Журбин.

– А вы почему не со всеми, Татьяна Алексеевна? – Поинтересовался он. – Скоро объявят общий сбор на обязательную пьянку.

Таня повернулась к нему, прислонясь спиной к стволу ивы:

– А я по запаху шашлыков почувствую, когда будет готово – тогда приду, – улыбнулась она. Внутренне Татьяна очень обрадовалась визиту «Базарова». При виде него сердце мгновенно перешло в галоп. – А вы? – Вернула она вопрос собеседнику.

– А что я?

– Ну, вы почему не со всеми?

– Увидел, что вы здесь совсем одна и решил сходить за вами. Вдруг потеряетесь, потом будем вас в ночи разыскивать с факелами, – с серьезным лицом сказал Журбин, облокотившись на ветку ивы, где сидела Татьяна. – Продолжаете постигать классику?

– Готовлюсь к завтрашней работе. Дуэль, все-таки…

– Отдыхать тоже когда-нибудь надо, – он осторожно приподнял Танину руку с разворота книги и закрыл ее. Татьяна также осторожно вынула свою руку из его руки и, чтобы прервать неловкую паузу, спросила:

– Чем собираетесь заниматься после съемок?

– Если успею, свожу на Черное море жену, она давно просила. Потом вернусь в театр, у нас в будущем сезоне две премьеры, надо начинать готовиться…

– Жена тоже актриса?

– Да, в одном театре служим, с училища вместе…

– А дети у вас есть?

– Нет, к сожалению. Две неудачные беременности. В третий раз судьбу решили не испытывать.

– Ужасно и обидно…

– Ну, а у вас какие планы на будущее?

– Доучиваться на журфаке…

– Так вот что! Вы журналистка, значит. Что-то такое чувствовалось, да… А с этой кинобандой сотрудничать дальше будете?

– С Москино? Не знаю, меня ведь только на эти съемки взяли. Срочно нужен был пишущий человек, готовый заниматься бумажной работой в полевых условиях, – стенографировать, печатать… У нас с Нестеровым общие знакомые в горкоме ВЛКСМ, ну вот и устроили мне блат.

– Значит, вы не только красавица, но и комсомолка…

– И даже спортсменка… – улыбнулась Татьяна.

– … полное соответствие всесоюзному стандарту, – пошутил артист. – Каким видом спорта увлекаетесь?

– В детстве – фигурным катанием, потом плаванием. На самом деле комсомолка я весьма условная, просто в горкоме комсомола работает парень моей подруги. Вот и продвинул меня по ее просьбе.

Журбин задумчиво смотрел на Татьяну. Видя, что она смущена его долгим взглядом, решил еще больше ее смутить:

– А вот теперь я вас хочу спросить, как молодую хорошенькую девушку: почему некоторые девушки влюбляются в артистов?

– Они не в артистов влюбляются, а в мужчин… а почему в артистов чаще, чем в представителей других профессий, так это потому, что артисты на виду. Их заметить легче. Ну, вы вспомните советскую печать, когда в журналах и газетах регулярно публиковали портреты простых людей, чем-нибудь отличившихся в жизни: шахтеров, металлургов, хлеборобов, трактористов…

– … «Коневоды, трактористы, так сказать, сама природа – не народные артисты, а артисты из народа!» – подхватил Журбин Танину мысль песней из «Кубанских казаков».

– Вот именно. В какого-нибудь пилота дальней авиации, пропечатанного на обложке «Огонька» девушки влюблялись не меньше, чем в… я не знаю… в Караченцова, например!

– А меня вот, представляете, еще ни разу нигде не пропечатали… – с нарочитым возмущением произнес артист.

– Вот выйдет этот фильм на экраны и все журналы сразу захотят вас пропечатать, – заверила его Татьяна. – И я буду первая в очереди за интервью, договорились?

Журбин рассмеялся.

– Нет, я серьезно. Вот давайте прямо сейчас договоримся о моем праве первого интервью с вами! – Продолжала заводиться Татьяна.

Журбин чуть не пошутил про встречное предложение о его праве первой ночи с ней, но от столь явной пошлости удержался.

– Договорились. Но только в обмен на поцелуй!

– Таккк. Я уже начинаю чувствовать себя Фенечкой, – смутившись, Татьяна спрыгнула с ветки ивы.

Продолжая беседовать, они медленно шли в сторону усадьбы, от которой тянуло пряным дымком уже готовых шашлыков, а самые нетерпеливые, разгорячившись натощак алкоголем, опять пошли купаться.

– Я в театральный кружок пошел только чтобы преодолеть себя – справиться с зажатостью. В старших классах из-за своей внешности дико комплексовал!

– Из-за внешности? Да ладно! – Искренне удивилась Татьяна, подчеркнуто смерив его взглядом.

– Да, представляете, где-то после 8-го вытянулся за лето аж сантиметров на десять, меня и так-то дразнили каланчой, а теперь стало еще хуже: длиннющий, нескладный, от бурного роста даже болеть стал… врачи говорили, сердечно-сосудистая система за скелетом не успевает, – Журбин усмехнулся. – Потом все прошло, занялся атлетикой, неожиданно нашел себя на театральном поприще. Почти всю школьную программу по литературе переиграл в главных ролях. Но тогда это воспринималось просто как увлечение… в профессии актерской себя еще не мыслил.

– А я «Отцов и детей» прочитала тоже где-то в 8-м классе и безумно влюбилась в Базарова! Даже сочинила другой конец для романа, где Базаров остается жить потому, что его спасает курсистка-медичка, с которой он учился в университете, и которая тайно была в него влюблена, – едва договорив, Таня расхохоталась.

– Обалдеть!!! Ну-ка расскажи подробнее! – Оживился Журбин и «незаметно» перешел на ты.

– Да что там рассказывать? Глупые детские фантазии… как-нибудь потом…, – смутилась Таня и замолчала. Возникла пауза, тогда она вернулась к школьным воспоминаниям, – сочинение тогда впервые на пятерку написала! Вы не поверите, до этого за сочинения только тройки и четверки получала! Очень у нас строгая литераторша была. А тут – на одном дыхании, словно крик души и – пятерка!

– И после этого ты решила пойти в журналисты…?

– Нет… тогда меня биология и химия интересовали. Ломоносов, Базаров, Власенкова из «Открытой книги» – меня вдохновляли на естественные науки. Правда, недолго.

– А почему сменила направление?

– Не выдержала полевых работ в Тимирязевке. Тяжеловато это оказалось для меня и нудно. Перевелась после первого же курса на журфак…

За столом, уже в густых сумерках, сидели рядом. Слушали дискуссии разгоряченного сельским самогончиком и домашним винцом кино-начальства и периодически болтали между собой о всякой ерунде: о карикатурах и комиксах в последних номерах «Крокодила», о домашних животных, о школьных кружках… Татьяна себе даже представить не могла, что с этим человеком – почти звездой экрана, который старше ее на 15 лет, можно вот так сидеть и очень душевно болтать обо всем на свете. Журбин рассказал про черепаху, которая обитала в живом уголке его класса, а потом уползла в школьный сад и ее не смогли найти; про то, как однажды на школьных лыжных соревнованиях провалился под лед, как поступил в театральное училище за компанию с другом… Татьяна старалась запомнить все: каждое его слово, интонации, мимику, – все в этом человеке для нее незаметно становилось дорогим и родным. И уже начинало щемить сердце от приближения разлуки.

Когда стемнело и из травы перешли в наступление комары, Таня отправилась в свою комнату, которую она делила с 30-летней костюмершей Ладой. Дворовое застолье продолжалось до глубокой ночи, хозяева дома зажгли гирлянды фонарей. Татьяна подошла к окну и, осторожно отодвинув занавеску, выглянула во двор: Евгений продолжал сидеть за столом. Он больше не пил и не ел, а только курил и иногда посмеивался над спорщиками, что-то вставляя в разговор… Потом играл в карты с «вожаками» съемочной экспедиции.

Тане хватало ее скудного жизненного опыта, чтобы понимать, что она имеет дело с дамским любимчиком, и что Журбин наверняка задался целью соблазнить ее – пока что действует деликатно, ищет культурные подходы, но в ближайшие пару дней по законам амурного жанра должна будет наступить развязка, ведь до конца экспедиции осталось три дня.

Таня видела, как женская часть группы меняет свое поведение вблизи него: дамы любого возраста начинали больше улыбаться, мягче разговаривать, выбирая выражения, их голоса становились выше и звонче, некоторые начинали откровенно заигрывать и флиртовать. Это, по-видимому, происходило неосознанно. Но роль ловеласа и коварного искусителя как-то не вязалась с его образом прямодушного, честного парня, немножко сурового снаружи и мягкого, искреннего внутри. Татьяна чувствовала, что, несмотря на внешнюю сдержанность и некоторую брутальность, Журбин – человек мягкосердный и чувствительный, порой даже нервный.

И да, она уже была по уши в него влюблена, подозревая, что это не сулит ничего хорошего. Девушка украдкой разглядывала его: высокий, худощавый, гармонично сложенный, с вьющимися светло-каштановыми волосами и правильными, мужественными чертами лица. Красавчиком не назовешь, но при этом обладает редким мужским магнетизмом. Неглупый, неравнодушный, чуждый звездной спеси, простой и открытый в общении, умеющий слышать, понимать и чувствовать собеседника. Работает с полной самоотдачей, очень требователен к себе… Ее смутно начинала точить изнутри мысль о его бездетности: у такого мужчины – и нет потомства?! Так не должно быть. Это противоестественно, несправедливо… Осознавая, что они не могут быть вместе, она уже чувствовала, что не должна, не может потерять его хотя бы как друга. А там, дальше – как знать… Жизнь казалась 20-летней девушке огромной и бесконечной, полной самых небывалых чудес и свершений.

К концу дня у Тани уже сложилось ощущение, что она знает Журбина насквозь, давно, с детства. Выбор им репертуара, вообще разборчивость в ролях говорили о многом. Было ясно, что деньги в профессии для него не главное: ему очень хотелось участвовать в создании шедевров – фильмов и спектаклей, которые будут вспоминать и смотреть спустя десятилетия или даже века. Проходные роли его не интересовали. В чувстве юмора Евгению тоже трудно было отказать, хотя по его виду не всегда было понятно – шутит он или говорит серьезно. Его презрение к публичности, к тусовкам, его образованность, начитанность и вообще высокая культура сулили и столь же высокий уровень порядочности. Так думала о нем Татьяна, стоя в тонкой ночной сорочке у окна своей комнаты на втором этаже гостевого дома. Вдруг, сидящий за столом во дворе Журбин поднял голову и увидел ее в окне. Она инстинктивно метнулась прочь, задернув занавеску.

– Что у тебя с Журбиным? – В лоб спросила Лада, вернувшись из душевой.

– Ничего, просто общаемся.

– Ага, расскажи мне сказочку про дружбу кота с мышкой… Танька! Ты с артистами поосторожней, не увлекайся. Ветренная публика. А ты еще такая юная, глупая, сгоришь как мотылек – опомниться не успеешь, жизнь себе сломаешь…, – тараторила банальности умудренная опытом коллега.

– Он что, бабник, соблазнитель, ни одной юбки не пропускает? – Разговор намечался долгий. Таня накинула на плечи халат и села за стол, укрытый ажурной, вязанной крючком скатертью. Обстановка комнаты была стилизована под 19-й век и располагала к неторопливым беседам на романтические темы.

– Прежде всего он женат! Человек он приличный, положительный, но больших усилий затащить его в постель не требуется.

– А ты откуда знаешь, ты что, уже работала с ним на съемках?

– Я нет, но актриса одна рассказывала. Которая с ним как раз и переспала. Да блин, мужики все такие! Что ты валенком прикидываешься? Ты хоть одного верного мужика в своей жизни встречала?

– Да. Мой отец, например…

Лада ничего не ответила. Таня почувствовала, как в глубине ее тела занимается нервная дрожь. Слышать такое о человеке, которого она в считанные дни мысленно вознесла на пьедестал добропорядочной героической мужественности, ей было нестерпимо. Наверняка были какие-то «смягчающие» обстоятельства, но откуда знать о них Ладе? Да и правду ли сказала эта актриса, не выдавала ли она желаемое за действительное…? Все равно… Таня уже безгранично доверяла Журбину и поколебать ее веру никаким сплетням было не под силу. Она уже замыслила для своего избранника ответственейшую миссию, которую он обязательно исполнит, а потом уж хоть потоп.

– А что было потом?

– Кто-то довел до сведения его жены, она приехала на съемки (снимали где-то в степи под Ростовом), устроила с ним разборки. Если бы не это, может, никто бы и не узнал.

– Значит, измены не всегда разрушают брак…

– Там брак не столько на любви держится… – Лада села на стул спиной к Тане и протянула ей бутылочку с кремом «Утро», чтобы та помазала ей обгоревшие на солнце лопатки. – У нее выкидыш был, говорят – уже не первый. Из-за этого было сильное кровотечение и вроде как ей матку удалили. Теперь у них детей уже точно не будет. Ну и болеет после этого, все время на каком-то лечении, по санаториям, процедурам ездит… в общем – здоровье подорвано. И вроде как из близких у нее – только Женька. Родители умерли, других родственников нет. Несчастная она. Женька ее жалеет, а вот насчет любви – большой вопрос. Он ни с кем подробностями своей семейной жизни не делится.

– Значит, ответственный…

– Да вообще мужик классный, – уже с большей искренностью в голосе заметила Лада, закручивая стеклянный флакон с розовым кремом. – Ларисе многие завидуют. А чему завидовать-то? Счастья все равно нет. Собака на сене, чемодан без ручки…

– Вот именно, что несчастная. Ни детей, ни любви… еще и завистниц тьма. – Подытожила с горечью Татьяна и обе девушки разошлись по кроватям.

«Какая-то «онегинщина» получается, – думала Таня, лежа в постели. – Очередная Татьяна, влюбленная в очередного Евгения, спустя полтораста лет, превзойдет свой литературный прототип и не позднее следующей ночи по собственной инициативе залезет в постель к любимому… еще и женатому. И никаких писем – меньше слов и больше дела».

***

Логистика киносъемок была такова, что сцена дуэли Базарова с Павлом Петровичем Кирсановым оказалась последней – остальные эпизоды, в т.ч. смерть главного героя, уже были сняты в этой же усадьбе, а также еще ранее в павильонах киностудии. Оставалось подснять «перебивки» – общие планы, пейзажи, «макро» с какими-нибудь цветочками и букашками. Артисты уже не были задействованы, их заменяли статисты: они прогуливались в костюмах главных героев на дальнем плане, катались в лодках и бричках, уходили вдаль полей и лесов. Татьяна тоже была относительно свободна. Окончательный вариант сценария ей разрешили отпечатать в Москве, на персональном компьютере.

Татьяна весь день не выпускала из рук фотоаппарат, стараясь запечатлеть всех членов киногруппы. Кроме памяти о незабываемых событиях ее собственной жизни, это давало ей предлог, чтобы вновь увидеться с артистами, уже в Москве – раздать фотографии и заодно напомнить о себе. Артисты сами записывали ей свои телефоны, чтобы она обязательно позвонила им, когда будут готовы фотографии. Эта приятная, необременительная движуха как-то отвлекала ее от грустных мыслей о скором расставании с любимым.

Последний съемочный день подходил к концу. Готовился финально-прощальный пикник. Ожидался приезд местного партийного руководства с подарками.

Вечерело, прибрежные травы и кроны деревьев начинали озаряться контровым солнечным светом – столь любимый многими фотографами час дня. Таня взяла пленку с более высокой чувствительностью и отправилась к заветной иве. Разумеется, не только для того чтобы запечатлеть виды. Она страстно желала только одного: чтобы позавчерашнее свидание с Евгением повторилось. Ей очень хотелось сфотографироваться с ним. Прошло около 15 минут, а он все не шел – ей казалось, что она ждет уже целую вечность. Тогда она решила испробовать один прием: сосредоточиться на чем-то другом, отвлечься от желаемого, отпустить – и тогда оно непременно исполнится…

Таня прислонилась к могучему стволу ивы, закрыла глаза и… в голову не шло ровным счетом ничего кроме мыслей о нем. Она отчетливо, как наяву представила себе, что вот он стоит рядом, облокотившись о ветку ивы, тянущуюся к воде, говорит о чем-то, потом приближается к ее лицу и страстно целует в губы. Визуализация получилась настолько реалистичной, словно это была не мечта, а воспоминание уже свершившегося… «Разве этого не будет? Разве этого не может быть?» – Подумала она и открыла глаза. Рядом, облокотившись о ветку ивы, стоял Журбин и, наклонив голову на бок, с едва заметной улыбкой молча смотрел на нее.

Татьяна сделала вид, что его появление стало для нее неожиданностью:

– Господи! Евгений Иваныч, я не заметила, как вы пришли…