С привкусом пепла

Вопросов не было. Разведчики попрыгали, проверяя снаряжение. Степан фыркнул и пошел к лесу. Партизанский лагерь кипел походной жизнью. Дымила кухня, сновали люди. Женщины, закутанные в платки, чистили вялый картофель, кидая клубни в огромный исходящий паром котел. Покрикивали подростки, ведя коней на водопой. Заливисто лаяли псы.

Зотов поравнялся с Карпиным и сообщил:

– Ночью повесился начальник местного особого отдела. Тот самый, которому Сашка вчера рыло набил.

– Вон оно как, – удивился лейтенант. – Не вынес позора?

– Есть подозрения, что ему помогли.

– Мне сразу это гадючье гнездо не понравилось, – поделился наблюдением Карпин. – Слишком все у них спокойно и гладко. Половина окруженцы, ряхи отожрали, бабами обросли, хозяйством, а люди на фронте воюют.

– Каждому свое, – возразил Зотов.

– Да мне что, – отмахнулся лейтенант. – Побыстрей бы самолет.

– Самолета не будет. Центр запретил все полеты, немцы сжимают кольцо, недаром «Рама» кружила. Так что скучать не придется, гарантия.

– Они там с ума посходили? Значит, застряли мы здесь?

– Значит, застряли.

Затих стук топора и перекличка голосов. Лес впитал звуки, разлив тягучую, осторожную тишину, нарушаемую лишь пением невидимых птиц. Шестаков уверенно свернул в темный ельник, следуя по незаметной звериной тропке, вьющейся сквозь бурелом и островки сухого малинника. Зотов посмотрел на часы. Половина девятого, нужно топать и топать. Жизнь радиста в партизанском отряде беспокойная, как у бродячего пса. Он только в мечтах сидит в теплой землянке, попивает чаек и бодро рапортует в штаб про очередную блистательную победу. На деле радист два-три раза в неделю, в любую погоду, взваливает на себя десятикилограммовую рацию, берет оружие и в составе группы охранения уходит как можно дальше от лагеря, отмеряя десятки километров чащи и болотного хлебова, нещадно потея, кормя комарье или промерзая насквозь. Выходит на связь и спешно делает ноги, заметая следы. Немецкая ближняя и дальняя радиоразведка способна запеленговать малейший сигнал, и тогда, по настроению, источник сигнала утюжат авиацией или выдвигают за радистом поисковый отряд. Севшие на хвост егеря делают пресную жизнь партизанского радиста чуточку пикантнее и острей.

За следующую пару часов отмахали, судя по карте, семь километров, буквально просочившись, благодаря молчаливому Шестакову, сквозь разливное море непроходимых трясин. Вышли по сухому, даже ног замочить не пришлось, вот что значит опытный проводник. Зотов прослезился, вспомнив, как недавно блуждали по партизанским лесам, местами увязая по пояс в жадно хлюпающем вонючем болоте.

Ветреный, пронизанный солнечным светом сосняк обошли стороной и расположились в густом ельнике, на ковре порыжелой опавшей хвои. Разведчики привычно заняли круговую оборону. Пока Капустин готовил рацию и забрасывал гибкое многометровое щупальце антенны на дерево, Зотов достал блокнот и набросал короткое сообщение. Щелкнул переключатель, вспыхнул индикатор. Есть связь! При должной сноровке радиста и доле удачи «Север» обеспечивал устойчивый сигнал на дальности четыреста километров и более. Надежная, неприхотливая машинка, самое оно для партизан и разведчиков.

«Тук. Тук-тук. Тук», – азбука Морзе зазвучала в лесной тишине, растворяясь в теплом воздухе весеннего дня.

Лис – Центру

Прибыли в Колхоз, хотим домой. Обстановка спокойная.

Капустин поправил наушники и принялся сыпать в блокнот строчками ничего вроде бы не значащих цифр. Зотов предусмотрительно отвернулся. Радисты натуры ранимые, крайне болезненно воспринимающие попытки вторгнуться в интимный рабочий процесс.

Капустин закончил, передал лист расшифрованной радиограммы и, не дожидаясь приказа, начал сворачивать аппарат. Выход в эфир занял не более двух минут.

Центр – Лису

Домой нельзя. Ждите хорошей погоды. Активных действий не предпринимать. Привет от Николая Степановича. Береги шкуру, Лис.

Ответ пришел скупой, но Зотов знал, какие чувства охватывают офицеров и радистов Центра, когда из глубокого немецкого тыла приходит весточка от группы, молчавшей несколько дней. Дежурный бежит по коридорам сломя голову, начальство глотает валерьянку, и каждый ликует – ребята живы и вышли на связь.

Группа молча снялась и отправилась обратной дорогой. Зотов мысленно перенесся к утреннему убийству. Зацепок нет, нужно как можно быстрее опросить возможных свидетелей. Всегда кто-то что-то да видел. В отряде все знают друг друга в лицо, чужой пробраться не мог. Версию с проникновением немецких агентов можно отбросить как нежизнеспособную. Или нельзя? Кто для них начальник особого отдела? Прежде всего человек, имеющий выходы на подполье. Кладезь информации. Ценен живым. Допустим, Твердовского пытались выкрасть, он оказал сопротивление и был убит. Вариант? Вариант.

Шестаков подождал, пока Зотов с ним поравняется, и пробурчал:

– Ну как там Большая земля? А то генералиссимус наш доморощенный с начальником штаба только победные сводки на собраниях зачитывают, сколько в них правды – одному богу весть. Мы, конечно, киваем, вроде да-да, так и есть, товарищи командиры.

– Есть поводы сомневаться? – спросил Зотов.

– А как не бывать? – вопросом ответил Степан. – Времечко смутное, в душу ети, война семьи разорвала, отцов с сынами по разные стороны развела, и ведь правда у каждого своя. Немец трубит о скорой победе, наши обещают Берлин на днях захватить, локотские полудурки свою, народную власть устанавливают, дескать, национальную, русскую, откудова новая Россия пойдет.

– А вы кому верите?

– Себе, – без раздумий ответил Степан. – Глазам, ушам, носу. Где могу, людей слушаю, а потом уж мозгой шевелю.

– И к каким выводам пришли?

– Да к самым разнообразным, – увильнул от ответа Шестаков. – Например, ведаю доподлинно: не нравится шайка ваша нашему командиру.

– Думаете? – удивился Зотов.

– Точно тебе говорю. – Шестаков покивал косматой башкой. – И ты мне не выкай, я не из интилихентов проклятых, не надо штучек тут городских. Степан и Степан.

– Хорошо, – мягко улыбнулся Зотов.

– Так, о чем я? Ага, маршалу вы нашему не по ндраву пришлись. Знаешь почему?

– Просвети.

– Если бы Федрыч вами дорожил, своих бы людишек проводниками послал, проверенных вдоль-поперек. А он меня придал, а я человек бросовый, на меня даже особист-жиденок рукою махнул. Задания мне поручают самые гиблые, где размену не жалко.

«Интересный поворот», – подумал Зотов и ехидно спросил:

– Корову доить?

– С коровкой меня кривая дорожка свела, – словно и не заметил насмешки Степан. – Я в арестованных. Третьего дни с засады, значит, ушел.

– Недисциплинированно.

– Во-во, оно самое, Федрыч так и сказал: «Ниди… не-ди-сцы…», тьфу, стерва какая, больно умное слово, напридумывали херни, простому человеку рот изломать. Приказали нам с робятами у дороги на Тарасовку сидеть, вроде заготовители по ней вскорости шлендать должны, разведка разведала, едрить ее в дышло, эту разведку. Замаскировались в балочке, травкой присыпались, веток в задницы навтыкали, лежим. До обеда еще весело было. Спал я. На дороге, значится, никого. Лежим. Проехал калека однорукий с хворостом, Федька-дурачок, его по детству медведь потрепал, теперь такие пузыри из соплей надувает – залюбуешься. Говорю взводному: давай атакуем, второго шанса не будет. Чтоб как в частушке той. – Шестаков вытянул руку и продекламировал:

Навлянские партизаны —Жулики-грабители:Ехал дедушка с навозом,И того – обидели!

А взводный у виска пальцем крутит, не согласный, значится, с моей тактикой. Я оскорбился. Лежим дальше, ожидаем хер знает чего. Заготовителей нет, они ведь не знают, что мы поджидаем, вот и не торопятся, стервы. Жрать охота, спасу нет. И день к вечеру. И жрать хочется. Надоело мне, отполз назад, будто живот прихватило, и подался в деревню. Прихожу, про заготовителей там слыхом не слыхивали. Двое полицаев местных упились самогонкой и спят под столом. Ну я человек простой, сел без приглашения, выпил-закусил, харчи в скатерочку завернул, прихватил винтовки и распрощался. Явился обратно весь красивый и с трофеем богатым. Робятам принес вечерять, взводному доклад о геройских подвигах раба божьего Степана Шестакова. И чего ты думаешь? Медалю мне дали? Хер. – Партизан продемонстрировал корявую фигу. – Начштаба расстрелять грозился, Марков еле отбил. Дали бессрочный наряд по хозяйству и всеобщее осуждение. А разведчикам-сукам – благодарность. Вот она жисть-то кака.

– Тяжелая, – посочувствовал Зотов. Настроение стремительно поднималось.

– А я не жалуюсь, – отмахнулся Шестаков. – Все легче, чем Твердовскому, царствие ему небесное, ежели пустят.

– Слышал? – удивился Зотов.

– А кто не слышал? Все слышали, – рассудительно ответил Степан. – У нас новости быстрые, как понос. Народ с утра судачит вовсю: кто грит, повесился особист от нестерпимых мучений совестливых, а кто грит, упал и башкою об печку треснулся, а третьи грят, убили его. Многие даже радовались.

– Есть люди, желавшие Твердовскому смерти? – как бы между прочим спросил Зотов.

– Сколь угодно, – сплюнул Шестаков. – Да хучь я. Боялись его. Олежка всюду нос свой совал, мимо не пройдет без беседы ндравственного характера. Издалече вел, вежливо так, обходительно, и выматывал наизнанку, сидишь перед ним словно голый, а он прям в душе ручищами своими копается. Вроде с погоды начинали, с видов на урожай, а глядишь, ты ему уже про родителей обсказываешь и как соседке под юбками шарил. Была у него тетрадочка синяя, школьная, мы ее меж собой «Расстрельными списками» нарекли. Грешки в ней записывал, кто что сказал, кто глянул косо, у кого прошлое темное, врагов вычислял. Ну вот и довычислялся. За ту тетрадочку его многие на головенку хотели укоротить.

Дело приняло совершенно иной оборот. Оказывается, у Твердовского было много врагов, не просто много – навалом. Никакой тетради в землянке не было, возможно, хорошо спрятана, но, учитывая слова Шестакова, убийца мог забрать ее перед уходом. Марков ничего не сказал. Забыл? Не счел нужным? Скрыл возможный мотив? Скользкая личность…

Местность пошла знакомая. Отряд миновал приметную березу – огромную и сломанную у основания. Дерево обрушилось в малинник, обросло грибами и мхом. Отрухлявевший пень высотой метра полтора щерился из зарослей в беззубой ухмылке. Быстро вернулись. Обычно обратная дорога кажется куда как длинней.

– Стой, кто идет! – окликнул из леса невидимка.

– Свои! – Шестаков резко остановился.

– Пароль!

– Рябина! Отзыв!

– Кукушка. Проходи.

Только оказавшись вплотную, Зотов увидел окопчик, тщательно замаскированный кучей валежника. В карауле – два партизана, вооруженные пулеметом.

Встречать явилась целая делегация во главе с Марковым и начальником штаба. Неужели соскучились?

– Вернулись, стало быть? – странно холодным тоном спросил Марков.

– Связь установили, Николай Степанович велел кланяться, – расплылся в улыбке Зотов, внутренне напрягаясь в предчувствии чего-то недоброго.

Не меньше двух десятков партизан взяли группу в кольцо.

– Ну это, давай, начштаба, действуй, – буркнул Марков.

Лукин выступил вперед, и Зотов увидел у него в руке пистолет.

– Сохраняйте спокойствие, – глумливо улыбнулся Лукин. – Рядовой Волжин, вы арестованы по подозрению в убийстве старшего лейтенанта Твердовского. Сдайте оружие.

Глава 4

Волю эмоциям Зотов дал только в землянке.

– И как это понимать, товарищ партизанский командир?

– Вы успокойтесь, товарищ Зотов, – отчеканил Марков. – Пока вы прогуливались, птичек махоньких слушали, майор Лукин установил виновного.

– Каким это, интересно, способом?

– А самым обычным. Думаете, мы тут пальцем деланы? Мозгой шевелить умеем, фактики сопоставлять.

– Фактики?

– Я по порядку начну, с вашего позволения, – поджал губы Марков. – Вы послушайте внимательно, не перебивайте. Вы этого Волжина давно знаете?

– Три дня, какое это имеет значение?

– Прямое. – Марков многозначительно поднял палец. – Пусть эмоции вам глаза не застят, товарищ Зотов. Я ж не знаю, в каких вы с подозреваемым отношениях, может, он вам жисть спасал или еще чего в таком роде. Вы горячку не порите. Лукин по полочкам диспозицию разложил, покумекал, вычислил гадину. Драку вчерашнюю помните?

– Помню.

– Дак после драки Волжин, стервец, прилюдно обещал Олега Иваныча прирезать, тому полтора десятка свидетелей есть.

– По пьяной лавочке чего не наговоришь, – возразил Зотов. Начало ему абсолютно не понравилось. Прослеживался четкий мотив.

– Пьянка, да, на фантазию здорово действует, – согласился Марков и выложил следующий аргумент: – А как быть с тем, что ночью Волжина видели шатающимся по лагерю? У кухни терся, потом у землянки Олега Ивановича, покойного.

– И, естественно, видели, как Волжин заходит внутрь и душит начальника особого отдела?

– Чего нет, того нет, – сокрушенно вздохнул командир.

– Вы отдаете себе отчет, что все эти улики косвенные?

– Ага, за яйца с такими не схватишь.

– Но Волжина задержали. На каком основании?

– А тут не дураки сидят, – Марков отбросил будничный тон. – Мы не в бирюльки играем, товарищ Зотов, мы в тылу врага воюем, и методы наши суровые по необходимости. Архаровец ваш арестован за дело. Свара с мордобоем была? Была. Языком трепал? Трепал. Ночью по лагерю шлялся? Шлялся. Одного этого достаточно, чтобы в яму шельму упечь, до дальнейшего разбирательства. Я сам не поверил сначала. Думал, гладко у начштаба выходит, клубочек сам собою распутывается. А потом вот. – Марков с видом победителя выложил на стол перьевую ручку, красную, с тончайшим серебристым узором. Изящная, дорогая вещица. Немецкая, фирмы «Кавеко». Зотов снял колпачок. Перо золотое. Из довоенной партии. С тридцать восьмого года в Германии запрещено использование драгоценных металлов для гражданских нужд. Рейх начинал подготовку к войне.

– Красивая, – признался Зотов. – Неужели подарите?

– Это ручка Твердовского, – покачал головой Марков. – Найдена у Волжина, на самом дне вещмешка, завернутая в пару портянок. Как вам такой расклад?

– Вы и обыск успели провести? – удивился Зотов. Ручка – это настоящая улика, неопровержимая. Неужели Волжин?

– Честь по чести, на людях, как полагается, – подтвердил Марков. – Я не верю в случайности, Виктор Павлович. Человек бьет морду, клянется прирезать, ночью бродит у землянки жертвы, Твердовский мертв, у Волжина ручка в мешке. Многовато, стало быть, совпадений.

– Какой дурак будет прятать у себя вещи убитого?

– А кто его знает, дурак – не дурак? – развел руками командир. – Следствие разберется.

– Я хочу поговорить с Волжиным.

– Никак невозможно, – возразил Марков. – Арестанта начштаба допрашивает, ему и карты в руки. Вы теперь лицо заинтересованное.

– Вы обещали мне не мешать, – напомнил Зотов.

– А я разве мешаю? – свалял дурачка командир. – Лукин на раз-два до всего докопался, убийцу установил. Ваша работа на этом закончена, отдыхайте, ждите самолет.

– Так и сделаю. – Зотов резко поднялся и вышел на воздух. Марков не стал задерживать.

– Ну как там? – подскочил Карпин.

– Плохо, – не стал отрицать Зотов. – Волжина будут по полной крутить, сам виноват.

– Есть доказательства?

– Воз и тележка. У Волжина был мотив, его видели ночью в лагере, в его вещах найдена ручка убитого.

– Брехня, – горячо возразил лейтенант. – Ну не мог Сашка убить особиста, не мог!

– Был принципиально против насилия?

– Ну не так чтобы очень, – смешался Карпин. – Я Сашку с зимы знаю, он меня раненого из немецкого тыла двадцать километров на себе пер. А теперь его врагом засчитали.

– Куда он ночью ходил?

– Не знаю, – резанул лейтенант. – Выпили крепко, отрицать не буду, для начала по пол-литра на рыло, я разрешил после боевого выхода нервишки поправить. Партизаны подтянулись, байки травили, братались, самогонка рекой, баян притащили, помню, бабы были, потом как отрезало. Проснулся ночью в землянке, слышу – лезет кто-то. Волжин приперся. Сказал, мол, гулял, а сам довольный, как котяра, крынку сметаны сожравший. Я еще машинально на часы глянул. Десять минут четвертого было. Он захрапел сразу, а я отлить вышел, заодно покурил, на звезды полюбовался, и спать. Если с Сашкой худое случится, я всех сук партизанских под корень вырежу.

– Спокойнее, лейтенант, разберемся. – Зотов придержал его за локоть. – Идите к ребятам, и с алкоголем рекомендую временно завязать.

– Сашку вытащишь?

– Постараюсь.

Карпин пристально посмотрел Зотову в глаза и странной, дерганой походкой пошел к себе.

«Отдыхайте», – вспомнил Зотов слова Маркова. Ага, щас. Улики кричали о виновности Волжина, и лишь кошка-интуиция намурлыкивала обратное. Уж слишком поганое совпадение: в отряд прибыли новые люди, немножко поцапались с особистом, и тут же он отдал богу душу. Все тихо-мирно, а тут завертелось. Так не бывает. Подстава? Очень похоже. Словно кто-то нажал спусковой крючок. Тот, кому это выгодно. Но кому? Нужно срочно поговорить с обвиняемым, прояснить суть ночных похождений. Одна загвоздка – Марков не разрешит, пока начштаба вдоволь не накуражится. После таких допросов подозреваемый обычно пишет признание. Необходимо любой ценой прорваться к Волжину. Любой ценой.

Часовой от землянки убитого испарился. Сюрпризец. Ощущение, будто командование расслабилось и вполне удовлетворилось версией виновности Волжина. Что это – глупость, расхлябанность, саботаж?

Зотов спустился по земляным ступенькам, открыл дверь и привалился к проему. Этого следовало ожидать. Внутри кавардак. Вещи сброшены, вспоротый матрас раззявил соломенное нутро, кто-то особо одаренный накопал в полу несколько ям. Товарищи партизаны времени зря не теряли.

За спиной деликатно покашляли. Зотов повернулся и увидел Маркова.

– Не прислушались вы к моему совету, Виктор Павлович, – посетовал командир.

– Я просил никого на место преступления не пускать.

– Ух, батюшки. – Марков заглянул внутрь. – Часовой-стервец не уследил. А где он? Ну задам я ему!

– Это были вы, – полуутвердительно, полувопросительно сказал Зотов.

– Я? Не-ет. – Марков состроил честные глазки и даже вроде немного обиделся.

– Синюю тетрадочку искали?

Взгляд Маркова изменился, став на мгновение неверяще-удивленным.

– Ого, знаете про тетрадь?

– Разве это секрет?

– Для вас как бы да, – буркнул Марков. – Шестаков натрепал?

– С чего вы взяли? Совсем нет. В любом случае свои источники я не раскрою.

– Неважно теперь, – отмахнулся Марков. – Да, искал.

– Нашли?

– Нет. – На этот раз Марков не врал.

– Значит, пропала тетрадь начальника особого отдела и в этом подозревается Волжин?

– А кто еще? – удивился командир.

– Вас, Михаил Федорович, не смущает обстоятельство, что рядовой Волжин, находясь в пьяном угаре, из личной мести убивает Твердовского, похищает крайне приметную ручку, личные записки убитого и идет спать? Зачем? Мемуары писать? Вы сами тетрадь эту видели?

– Видел. Твердовский всегда ее с собой носил в планшете или за пазухой.

– Знали о ее содержании?

– Догадывался. Начальник особого отдела мне напрямую не подчиняется.

– Про вас много было в этой тетради?

– А я почем знаю? – огрызнулся Марков. – Там на всех было, значит, и на меня. Это допрос?

– Дружеская беседа, и от вас зависит, перерастет она в допрос или нет, – холодно сказал Зотов. – Пытаюсь понять, как так вышло: у большинства партизан, включая вас, был зуб на особиста, а в убийстве обвинили человека, который провел в отряде пару часов.

– Вы меня подозреваете? – оскорбился Марков.

– Я подозреваю всех, – отрезал Зотов. – Уничтожены следы преступления. Вы на данный момент всячески препятствуете расследованию, а это наводит на нехорошую мысль.

– Какому расследованию? Убийца задержан.

– Вам удобно так думать. Почему – судить пока не берусь. Вина Волжина не доказана. Если меня к нему не допустят прямо сейчас, я буду вынужден сообщить в Центр о вашей неблагонадежности.

Марков слегка побледнел. Зотов ударил в нужную точку. Сорок первый, год хаоса и вседозволенности, остался в прошлом. С зимы сорок второго Москва стремилась поставить разрозненное партизанское движение под контроль, убрав пустышки и отряды лжепартизан, которые расплодились сверх меры, дискредитируя саму идею народной борьбы. Методы стандартные для военного времени: в партизанский край забрасывалась группа сотрудников НКВД и зачищала командиров, запятнавших себя разгильдяйством, грабежом и насилием в отношении местного населения. Отряд переподчиняли. Жестокая и безотказная мера. Процесс в самом разгаре, потому Марков и трусит. Он меньше всего заинтересован в появлении пары десятков мужчин с цепкими, холодными глазами и полномочиями от самого Лаврентия Палыча Берии. Бывали случаи, когда партизаны убивали группы чекистов, но тогда путь один – к немцам, и всем гуртом в расстрельные списки НКВД. Не всех это пугает, но большинство.

– Пойдемте, товарищ Зотов, – натужно вздохнул Марков.

– Куда?

– К Волжину вашему, куда же еще?

«Маленькая, но приятная победа», – порадовался Зотов, следуя за недовольно топорщащим усы командиром. Почему всегда нужно непременно запугивать и угрожать, чувствуя себя подлецом? Или не чувствуя. Зотов прислушался к ощущениям. Нет, точно нет, ради дела можно и ножом у горла подбадривать, совесть пусть зайдет после войны.

Марков нырнул в одну из землянок. Послышался неразборчивый разговор на повышенных тонах. Дверь рывком отворилась, вышел разъяренный начштаба, увидев Зотова, поправил ремни и предупредил:

– У вас десять минут.

– Премного благодарен, – улыбнулся Зотов. Разминулся с Марковым и вошел в землянку, плотно затворив дверь.

Свет падал через узенькое окошко, прорубленное на уровне земли. Сашка сидел на нарах живой и здоровый, разве что понурый, и по-волчьи смотрел исподлобья.

– Как дела? – спросил Зотов, присаживаясь.

– Чем дальше, тем лучше, – откликнулся Волжин. – Майор, сука, мокрое шьет, а я ни ухом ни рылом.

– Бил?

– Кто? А, начштаба? Не, пальцем не тронул, вежливый такой весь, паскуда, вопросики задает. Я ему все обсказал, а он по новому кругу погнал, как заведенный, и все записывает, записывает.

«Ищет малейшие нестыковки, отмечает неточности в показаниях, – отметил Зотов. – Прием старый, как миф о грехопадении».

– Объясните дураку, что к чему? – Сашка пытливо заглянул в лицо.

– Ты убил Твердовского? – напрямую спросил Зотов.

– Нет. – Сашка сжал губы и взгляда не отвел. Зрачки не расширились, лоб не вспотел. Говорит правду? Спорно, внешние признаки ничего не значат, есть порода людей, у которых границы лжи и правды размыты. Полезное качество, врожденное или приобретенное…

– Не верите?

– Я верю фактам, Саш, а факты против тебя. Грозился кровь особисту пустить?

– Ну грозился, – понурился Волжин. – Пьяный был, героя из себя перед бабами корчил. Каюсь теперь.

– Ночью ходил по лагерю?

– Ходил. – Сашка вовсе повесил голову. – Спать не хотелось, ночка хорошая, самогонка, проклятая, на подвиги потянула. Нагулял на задницу приключений.

– Один гулял или в компании?

– Один, – быстро, без раздумий ответил Волжин. – С кем мне гулять? Голова разболелась, мочи нет, дай, думаю, воздухом подышу. Наши спали, здешних никого толком не знаю, чтобы дружбу водить. Прогулялся, голова успокоилась, я и на боковую.

– Мне нужна правда, Саш, если ты хочешь выпутаться из этого переплета. Начштаба уже все решил, и помешать я никак не смогу. Твое молчание ему только на руку.

Волжин задумался и покачал головой:

– Нечего мне сказать, один я гулял, и точка. Раз виновен – отвечу.

– Хозяин – барин, – не стал давить Зотов. – Между прочим, ручку особиста, с золотым пером, нашли у тебя в вещмешке.

– Подкинули! – вскинулся Волжин.

В дверь, на шум, просунулся часовой.

– Все в порядке, боец. – Зотов жестом отправил часового обратно.

– Подкинули мне ручку эту! – горячо зашептал разведчик. – Вы ко мне в Ростов поезжайте, там Сашку Волжина всякий знает, подтвердят: бабник, хулиган и пропащая голова, но чужого в жизни не взял! Честное слово!

– Честного слова недостаточно, Саш. Нужны веские доказательства твоей невиновности, а у нас их попросту нет. Пойдешь под расстрел.

– Значит, пойду, – с вызовом ответил Сашка. – На хрен такая жизнь, раз человека ни за понюшку табака губят? Я хлюста этого не убивал, вот и весь сказ. Лейтенанта спросите, он вам скажет, что я за человек!

– Вы друзья, как я понял, – мягко сказал Зотов. – Лейтенант переживает, того и гляди глупостей натворит.

– Карпин может. – Сашка откинулся на стену и задумался. – Вы ему скажите, пусть не дуркует, не то я его с того света достану!