С привкусом пепла

Избитый вытянулся по стойке смирно. Человек средних лет, невысокий и щупловатый, с узким личиком и внимательным взглядом. Один из партизан подал оброненную в драке фуражку.

– Нестыковочка вышла, товарищ командир, – отчитался Олег Иванович и кивнул на поутихшего Сашку. – Следуя по лагерю, обнаружил данного бойца пьяным и сделал положенное в таком случае замечание. За что был матерно оскорблен и получил удар в лицо. Свидетелями были наши боевые товарищи. Требую наказать виновного по всей строгости.

Волжин витиевато выругался, поминая матушку Олега Ивановича.

– Наказывать, Олег Иваныч, ты быстер, право слово, торопыга этакий, – успокоил Марков. – Люди только прибыли, чуть не из боя, а ты к ним с нравоучениями.

– Это не дает права хамить старшему по званию, – вспыхнул Олег Иванович.

– А где у тебя звание, гад? – не вытерпел Сашка. – Ни знаков различия, ничего, мало я тебе рожу расквасил! Я и выпил всего ничего, воздухом подышать вышел, а он лезет!

– Это старший лейтенант Твердовский, начальник особого отдела отряда, – хмурясь, сообщил Марков.

– Да мне хоть папа римский! – расхорохорился Волжин, но пыл поубавил, понял, что вляпался. С особым отделом шуточки плохи.

– Ты знаешь чего, Олег Иваныч. – Марков приобнял особиста за худые плечи. – Надо миром решить, недосуг мне сейчас. Прости парня, погорячился он, молодой.

– Жду извинений, – гордо вздернул подбородок особист.

– Не буду я извиняться. – Волжин вызывающе фыркнул. – Пусть этот фраер меня не пугает, пуганые мы. Сам виноват, пусть теперь девку обиженную не корчит. Будет ерепениться, по-другому поговорим! Трибунал он выдумал, так мы не на фронте, он мне не указ!

Выговорившись, Волжин позволил Карпину увлечь себя в землянку. Через мгновение оттуда послышались звон кружек и нестройное пение.

– Как же так, Олег Иванович? – укоризненно спросил Марков. – Вот товарищ Зотов из Центра, что он подумает?

– Что нужно следить за моральным обликом советских разведчиков, – отчеканил Твердовский.

– Вы его простите, дурака, – попросил Зотов. – Мы три дня по лесам, были потери, всякого навидались.

– Да чего уж там. – Особист неожиданно улыбнулся. – Что было – прошло. У вас как со временем, товарищ Зотов? Хотел пообщаться по-нашему, по-свойски. – Он многозначительно подмигнул. – Давайте завтра, на свежую голову?

– Согласен, как отосплюсь, сразу к вам, – пообещал Зотов и чуть не упал.

– Оп-оп, потихонечку. – Марков поддержал под локоть и прикрикнул на партизан: – Чего встали, а ну, кругом марш, устроили тут театру себе!

Зотов не помнил, как добрался до нар, вроде особист с командиром волокли на себе. Он уснул, едва голова коснулась подушки, провалился в непроглядную, липкую, затягивающую в себя черноту.

Глава 3

Просыпался дважды, не понимая, что с ним и где он, бессмысленно пялясь в густую темноту, пропитанную запахами пота и грязной одежды. Слушал похрапывание партизанского командира и успокаивался, вновь проваливаясь в расцвеченную несущимися по кругу спиралями бездну. Сон пришел под утро: яркий, выпуклый, реальный кошмар. Худенькая женщина в легкомысленном желтеньком платье и двое детей, мальчик и девочка, бежали по бескрайнему изумрудно-свежему лугу, синему от васильков и белому от ромашек, смыкающемуся на горизонте с нежно-лазоревым небом. Дети весело смеялись. Женщина, молодая и грациозная, кружилась, лучась счастьем и красотой. Зарокотал гром, небо стремительно затянули черные тучи. Тучи налились зловещим багрянцем и вместо освежающего дождя пролились потоком огня. Тьма заклубилась вокруг фигурок женщины и детей, и из чернильной пелены протянулись десятки тощих, когтистых, алчно шарящих рук. Затрещало желтое платье, истошный детский крик резанул по ушам, Зотов неистово завыл: «Светка, Светка!», рванулся на помощь… и очнулся в холодной, сырой полутьме, хватая воздух ртом и разрывая на груди промокшую рубашку.

Он опять не успел. Зотов тяжело задышал и откинулся на жесткую подушку. Светка… Леденящий душу, осязаемый каждой клеточкой тела кошмар преследовал Зотова почти уже год. Одно время он даже перестал спать, превратившись в иссушенную горем, отупевшую мумию. Он крепко запил и только водкой смог притупить невыносимую боль. Водкой и кровью… В себя привела угроза отлучения от любимой работы.

Со Светкой они познакомились в тридцать четвертом. Спасение «челюскинцев», первые герои Советского Союза, слухи о скором запуске московского метро. Она студентка первого курса, он боевой офицер особого отдела НКВД, повидавший в жизни кучу отборнейшего дерьма. Что у них было общего? Ничего. В киношке крутили «Веселых ребят», Зотов поперся с друзьями и в фойе увидел ее: красивую, невысокую, темноволосую, худощавую, с удивительными карими глазами и самой милой улыбкой на свете. Тот сладкий момент, когда в голове щелкает и ты понимаешь, что это твой человек. Через минуту Зотов представился, смущаясь, словно подросток, и морозя какие-то глупости. Фильм он почти не смотрел. Тот прекрасный вечер навсегда поселился в самых укромных закоулках души. Через два месяца они поженились. Коллеги и знакомые ахнули: как, неужели злюка и затворник Зотов интересуется женщинами! Да не может этого быть! Может-может! Светка подарила ему Оленьку и Дениску. Девочка – копия матери, мальчик – копия бати. Зотов в детях не чаял души, жалея лишь об одном – работа отнимала все время, дома он почти не бывал. Светка не жаловалась, терпеливо ожидая мужа из многомесячных командировок. Ночевала в госпиталях, когда израненного супруга чуть ли не по частям привозили в Москву, иронично величала это «больничной любовью», пряча слезы, когда за ним вновь хлопала дверь. Светка никогда не знала, вернется он или нет. А он был благодарен ей за терпение, за тихое семейное счастье, за детей, за ночи, полные нежности и тепла. Мысли о Светке и детях помогли выжить под вмороженным в стылое небо солнцем Финляндии и в жаркой Испании, чей воздух был пропитан пылью, соляркой и летящим свинцом. Первые ласточки наступавшей большой войны… В начале лета проклятого сорок первого Светка уехала с детьми гостить к родителям, в Белоруссию. Кто тогда знал? Война застала Зотова в Ленинграде, меньше тысячи километров от семьи. Дорога среди смерти и пламени, которую он так и не смог одолеть. Вечная кровавая рана, повод ненавидеть себя. Оставалась надежда, что Светка и дети надежно укрыты в белорусской деревеньке, затерянной среди лесов и болот. Правда открылась осенью. Тот случай, когда правда совсем не нужна. Из Белоруссии пришла короткая и страшная шифрограмма. Светка пыталась уехать в Москву, но не смогла, немцы наступали стремительно. Какая-то мразь, выслуживаясь перед новым порядком, выдала семью красного командира карателям. Светку изнасиловали и закололи штыками, детей бросили в яму вместе с матерью и закопали живьем. Зотов прочитал текст безо всяких эмоций. Из кабинета, где его тактично оставили одного, вышел постаревший лет на двадцать человек с волчьей тоской в запавших глазах. Жить не хотелось. Через два месяца он бросил пить и подал рапорт о переводе в четвертое управление НКВД. Террор и диверсии на занятых противником территориях. Лучшая возможность умереть, прихватив как можно больше ублюдков с собой.

Дверь землянки приоткрылась, в светлом пятне замаячила тень.

– Товарищ Зотов. Товарищ Зотов!

– Что? – Он узнал голос Маркова.

– ЧП, товарищ Зотов, вставайте!

Вот наказание. Зотов с трудом сел, растирая опухшие ноги, морщась от боли и сочно похрустывая суставами. Башка дурная, словно с похмелья.

– Пойдемте, товарищ Зотов!

К чему спешка? Думал у партизан отдохнуть, ага, держи карман шире.

И жалобно попросил:

– Умыться бы.

– Это можно. На улице вода есть. Петро, полей.

Зотов, постанывая и охая, выбрался из землянки. Под пальто забрался утренний холодок. На часах десять минут седьмого. Солнце пронзило лес косыми копьями золотистых лучей. Петро, выполнявший при Маркове роль ординарца, звякнул ведром. Обжигающе ледяная вода полилась в подставленные ладони. Зотов, отфыркиваясь, ополоснул лицо, принял не первой свежести полотенце и растер кожу до скрипа.

– Поспешите, товарищ Зотов. – Марков нетерпеливо запрыгал.

– Что случилось? – требовательно спросил Зотов, направляясь за командиром. – Да ответьте вы наконец!

Марков остановился, поманил пальцем и горячо прошептал в ухо:

– Твердовский ночью повесился! – и чуть не бегом кинулся по тропе.

Твердовский? Это еще кто? Удивленный Зотов, пошатываясь, двинулся следом. Партизанский лагерь был тих и безлюден, только откуда-то со стороны доносились голоса и тонкое повизгивание пилы. Твердовский… Твердовский. Вчерашний день в памяти расплылся кляксой гудрона, мысли растекались и пузырились, всячески избегая собирания в кучу. Твердовский. «Особист!» – осенило внезапно. Ну точно, Олег, как его там… который с Волжиным свару устроил и трибуналом грозил. Потом, правда, оказался нормальным мужиком, звал с утра в гости на разговор. А теперь, значит, повесился. Интересно.

Марков свернул к неприметной землянке, перед входом которой курили начштаба Лукин и молодой партизан с чехословацкой винтовкой Vz. 24, более удобной копией немецкого маузера, стоящей на вооружении румынских частей.

Зотов поздоровался с каждым за руку. Лукин выглядел нервным, не выспавшимся и помятым.

– Приходил кто? – осведомился Марков.

– Ни единой души, товарищ командир, – доложил партизан.

– Близко никого не пускать, рот держи на замке, – распорядился Марков, первым спускаясь в землянку.

Лукин пропустил Зотова вперед. Дверь оставили открытой. Внутри узкие нары, стол, заваленный бумагой, керосиновая лампа, на стене синяя милицейская форма старшего лейтенанта. Особист висел у дальней стены, рядом с печкой, подогнув ноги и коленями почти касаясь соломы, настеленной на полу. При высоте землянки по-другому повеситься невозможно, разве что сидя. Голова, упавшая на грудь, сверкала залысинами, руки свисали вдоль тела худыми плетьми.

– Вот так-то, – промямлил Марков, нерешительно замерев на входе.

– Кто нашел тело? – осведомился Зотов.

– Я и нашел, – хмуро отозвался командир, – Олег Иваныч спозаранку вставал, у нас с ним завсегда летучка утренняя была, потом он обычно исчезал на весь день.

– Куда?

– По своим делам. Олег Иваныч знаете какой… был. Во всех окрестных деревеньках и селах свои люди имелись, ажно агентурная сеть. Он до войны участковым работал, стало быть, тут его каждая собака знала. Я пришел, стучу – тишина, дверь открыл, а он, значит, висит.

– А я повторяю: не мог он повеситься, ну не мог, – горячо возразил Лукин. – Я к Олегу Иванычу заглядывал перед сном, он работал, писал что-то, записи спрятал, как обычно, если кто посторонний входил. Спокойный был, ничего странного я не заметил. Рассказывал, что зуб у него качается после драки. Говорит: «И так зубов нет, а тут это». А сам смеется.

– Нужен список всех, кто видел умершего вечером, – потребовал Зотов.

– Сделаем, – согласился Марков. – А зачем?

– Не знаю пока, – признался Зотов. – Предчувствие нехорошее. Тело трогали?

– Ни единым пальцем, – заверил Марков.

– Я трогал, – хмуро сказал Лукин. – Пульс проверял.

– Нащупали? – поддел Зотов.

– Да какое там. – Начштаба отвел взгляд.

– Назад, пожалуйста, – попросил Зотов, подступая к трупу вплотную.

Особист еще не окоченел, возможное самоубийство произошло часов пять назад максимум. Кожа бледная и сухая. Зотов ощупал пеньковую веревку и узел, не поленился залезть на кусок бревна, служащий табуретом, и изучить потолок. Осмотр выявил кучу незаметных на первый взгляд, но крайне интересных особенностей. Начштаба прав, повеситься Твердовский не мог, но совсем не по причине живости характера или отсутствия суицидальных мыслей как таковых. Зотов отряхнулся, повернулся к двери и очень тихо сказал:

– Убийство, товарищи партизаны.

– Я так и думал, а вы, товарищ командир, не поверили. – Глаза начштаба вспыхнули недобрым огнем.

– Убийство? – ахнул Марков. – Уверены?

– На тысячу процентов. Подержите тело. Осторожнее, не топчитесь. – Зотов открыл перочинный нож и срезал веревку. Партизаны подхватили мотнувшего головой особиста и, повинуясь жесту Зотова, положили мертвеца на матрас.

– Смотрите, штука какая. – Зотов с видом школьного учителя показал на шею повешенного. – Имеем два характерных кровоподтека. Один менее выраженный, более тонкий, вокруг и назад, второй, как и положено при повешении, под подбородком, концами к ушам, диаметр следа равен диаметру веревки. Вопросы есть?

– Сначала удавили, а потом изобразили самоубийство? – предположил Марков.

Зотов в нем не ошибся, умный мужик, тем будет легче, ну или сложнее, по обстоятельствам.

– Именно так. Использовали шнур или тросик, и убийца был сильным, натренированным, без сноровки задушить взрослого, здорового человека просто немыслимо. Будет много шума и возни. Действовал профессионал, – подтвердил Зотов и отметил про себя: покойник весил килограммов семьдесят, подвесить такого довольно проблематично. Убийц двое? Вариант.

– Складно, – хмыкнул начальник штаба. – Одно «но»: где следы борьбы? Человека если душат, он брыкается, все сметает вокруг.

– А вот это хороший вопрос. – Зотов посмотрел на Лукина с уважением. – Вы, вероятно, последним видели жертву живой. Приглядитесь, в обстановке нет ничего необычного?

– Вроде все нормально. – Лукин огляделся. – Да я и не помню толком, заскочил буквально на пару минут перед сном.

– Ни хрена не все, – возразил Марков. – На столе, гляньте, бардак, листы вперемешку разбросаны, а у Олега Иваныча всегда полный порядок был. Я однажды карандаш на место не положил, так целую лекцию выслушал. Стыдища была, спасу нет, отчитывал меня, словно мальчишку неразумного. Карандаши у него всегда в стакане стояли, попочка к попочке, у стеночки справа, а сейчас стакан ближе к краю подвинут и карандаши как попало торчат.

– Спасибо, товарищ командир, – одобрил Зотов, копаясь в консервной банке с окурками. Пепла в ней почти не было, значит, падала и была поставлена на место. – Отсюда вывод: следы борьбы имели место быть, но убийце хватило времени и ума прибрать за собой. Пусть не начисто, но он очень старался. И еще по следам, обратите внимание на место, где висел труп. Солома взбита везде одинаково, а повешенный бьется так, что пол был бы вспахан вдоль и поперек, а мы этого не наблюдаем. Почему?

– Вздернули мертвого, – угрюмо отозвался Марков.

– Вам нужно следователем работать, – восхитился Зотов. – Такой талантище пропадает.

– Да чего тут, много ума разве надо? – Лицо командира окаменело. – Я эту тварь из-под земли достану и наизнанку выверну, такого человека сгубить.

– Сколько штыков в отряде?

– На сегодняшний день сто тридцать два человека, минус Олег Иваныч, – без раздумий ответил Марков.

– Один из них враг, хитрый, сильный, расчетливый. А может, и не один. – Зотов обвел командиров пристальным взглядом. – И врага необходимо вычислить в кратчайшие сроки.

– Поможете, товарищ Зотов? – умоляюще спросил Марков, став похожим на большого растерянного ребенка. – Вижу, опыт имеете, ухватки у вас такие особенные, опять же, из Центра вы, значит, не простой человек, при доверии, стало быть.

Зотов задумался. Мечты о коротком отдыхе развеялись окончательно и без права на апелляцию. Влип по самое не балуйся. Самолета не будет, немцы рядом, а тут еще труп особиста нарисовался. Преступление без единой ниточки на данный момент. Раскрыть такое дело практически невозможно, особенно в условиях приближающейся немецкой карательной операции. Можно отказать Маркову, да толку? Сидеть в землянке в ожидании эвакуации, глуша командирский самогон и закусывая трофейной тушенкой? Глупо. Тем более если рядом убийца и сотня с лишним подозреваемых.

– Хорошо, – решился Зотов. – Я согласен.

– Сознательный вы человек, – обрадовался Марков.

– Я против, – угрюмо возразил Лукин. – Вы совершаете ошибку, товарищ командир, допуская к расследованию посторонних.

– Товарищ Зотов не посторонний, – назидательно отозвался Марков и упрямо сжал тонкие губы.

– Но и не свой, – полыхнул начштаба. – Мы не дети, вполне можем своими силами разыскать и наказать виновного. А так что получается? Неумехи мы?

– Ты, Владимир Алексеич, не ярись, – нахмурился Марков. – Ты начштаба, твоя задача какая? Боевую работу вести. Вот и веди, каждый своим делом заниматься должон. Все, кончаем базар, это приказ мой, понял?

– Понял. Разрешите идти? – Лукин побагровел, швырнул окурок под ноги и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу.

– Задержитесь, товарищ майор, – повысил голос Зотов.

– Ну? – Лукин остановился в дверях.

– Надеюсь, нет нужды объяснять, что для партизан смерть Твердовского должна остаться самоубийством?

– Я не дурак, товарищ из Центра, – отчеканил начштаба и взобрался наверх. Было слышно, как он отчитал часового.

Зотов поднял окурок, затушил и сунул в банку.

– Вот как с таким контингентом работать? – посетовал Марков. – Один горячий, как молодая вдова, второй самый умный, третий повесился… повесили, в смысле, четвертый год назад поросятам хвосты крутил, а тут стал теоретиком партизанской войны, учит, твою в душу мать. На вас вся надежа, товарищ Зотов!

– Мне потребуются особые полномочия, – выставил условие Зотов. – Полная информация по первому требованию, невмешательство третьих лиц и неограниченная свобода действий в рамках расследования. Иначе я работать не буду.

– Что угодно, – клятвенно заверил Марков. – С чего начнем?

– Тело в санчасть, пускай врач осмотрит.

– Врач, – загрустил командир, – горе одно, а не врач. Фельдшером в Кокоревке работал, бабок от ревматизму пользовал, мужикам зубы клещами драл. Банки от любой болячки прописывает, толку как от козла молока. А другого нет.

– Все равно пусть посмотрит. Второе – часового со входа не снимать, в землянке ничего не трогать, без меня не входить. Любопытствующих гнать поганой метлой. Из лагеря никого не выпускать. И мне нужна экстренная связь с Центром.

– Нам строжайше, стало быть, приказано работать лишь на прием, – растерялся Марков. – До особых распоряжений или резких изменений обстановки.

– По-вашему, обстановка не изменилась? Убит начальник особого отдела. Радист у меня свой, выйдем на связь самостоятельно, Центр ждет подтверждения, что мы добрались. Дайте проводника. Попробуем обернуться за четыре часа.

– Опасно в лесу-то, – предупредил командир. – Хотите, взвод охраны назначу? Вчера вечером пришлых видели, возле Журавлиного болота шастали, убрались на восток.

– Малой группе легче проскочить незаметно, – подумав, ответил Зотов. – Пойдут только мои люди и ваш проводник. У меня просьба, товарищ командир, мне бы переодеться в более подходящее, неудобно по буеракам в пальто и ботиночках лакированных прыгать.

– Сделаем, – кивнул Марков, вышел на улицу и горячо зашептал на ухо часовому.

Зотов задумчиво посмотрел на мертвеца и поспешил за командиром. По возвращении надо будет повторно, неторопливо и вдумчиво исследовать землянку. Большая часть подробностей сразу не открывается.

Марков повел Зотова к землянке, выделенной для отдыха разведчикам. У входа расположились Егорыч, штопающий гимнастерку, и Карпин, колдующий перед крохотным зеркалом с бритвой в руке. Хорошо, не придется будить.

– Доброе утро! – поприветствовал Зотов. О случившемся решил пока не распространяться, слишком много ушей.

– Доброе, – откликнулся лейтенант, сплюнув мыльную пену, и перекосил лицо, выскребая левую щеку.

Егорыч козырнул и выпустил клуб сизого табачного дыма.

– Как спалось?

– Изумительно. – Карпин дыхнул перегаром и шумно умылся.

– Прогуляться надо, лейтенант, – многозначительно подмигнул Зотов. – Воздухом подышим, птичек послушаем, свяжемся с Центром, отчитаемся про успех.

– Через десять минут будем готовы. – Лейтенант наклонился и крикнул в чернеющие недра землянки: – Эй, шантрапа, поднимайтесь, Капустин, рацию. Вещмешки оставить.

Внутри жалостливо и разочарованно замычали, грохнулось что-то железное.

– Одежонку сейчас подберем. Это мы мигом! – заверил Марков, увлекая Зотова за собой. – Аверкина напряжем, будете как взаправдашний партизан с плаката, пулеметными лентами перемотаем, гранату привесим. Жаль, аппарата фотографического нет!

– И бороды, – посетовал Зотов. – Какой партизан без бороды?

– Борода – дело наживное, – отозвался Марков, без стука вторгаясь в одну из землянок. – Степаныч? Снова разбазариваешь вверенное имущество?

– Шутите, товарищ командир. – Навстречу поднялся интендант, одетый в меховую жилетку и валенки. Неужели не жарко ему? Землянка у хозяйственника большая, разделенная пополам на жилую зону, со столом и лежанкой, и, вероятно, склад, занавешенный куском латаной мешковины.

– Шучу, Аркадий Степаныч. – Марков разом помрачнел. – А повода нет, глянь, руки трясутся. Мы только от Твердовского, повесился он.

– Как? – ахнул Аверкин и едва не сел мимо нар.

– На веревке, – резанул командир. – Утром пришли, а он висит, стало быть. Ты куда?

– К Олегу Иванычу, – смешался подскочивший интендант. – Это же ужас, что происходит.

– Сиди, доступа к телу нет, я приказал. Тут товарищ Зотов, подбери ему одежду, и чтоб поприличней, без кровоподтеков и дыр, а то я знаю тебя. Потом ко мне заскочишь, обмозгуем за это дело, – велел Марков и оставил Зотова наедине с ошалевшим Аверкиным.

– Вы его видели? – после долгого молчания спросил интендант.

– Видел. Неприятное зрелище. Вчера познакомились, хотели поговорить, а утром человека находят в петле.

– Это же ужас, что происходит, – повторил Аверкин. – Я не верю. Чтобы Олег Иваныч повесился? Не верю. – И опомнился: – Одежду вам подобрать, товарищ Зотов? Это я мигом. Руки поднимите.

Зотов послушно растопырил руки. Интендант хмыкнул и скрылся за занавеской. Вернулся через минуту, держа стопку одежды.

– Примеряйте товарищ Зотов. Размер обуви какой у вас?

– Сорок второй.

– Вы одевайтесь, на меня внимания не обращайте! – Аверкин снова скрылся из виду.

Зотов разложил обновки на койке. Практически новая гимнастерка, солдатские галифе с усиленными коленями и шикарный суконный китель неизвестного образца, некогда, вероятно, интенсивно черного цвета, теперь вылинявший и застиранный до серо-землистого оттенка, но добротный и крепкий, самое то для холодных весенних ночей. В довесок широкий ремень и пилотка без звездочки. Пилотка, пожалуй, лишняя, слишком неудобная штука в лесу, потерять проще простого. Вещи пришлись неожиданно впору, словно в собственный шкаф залез.

– Вы волшебник, Аркадий Степанович! – восхитился Зотов. – Все как на меня шито, тютелька в тютельку.

– Глаз у меня наметанный, – откликнулся Аверкин и вышел с хромовыми сапогами в руках. – Ого, а вы изменились. Были на чиновника похожи, а теперь вид боевой. Я редко когда ошибаюсь, с восемнадцатого года по хозяйственной части, солдатиков одел на пару дивизий. Меня сам Тухачевский благодарил! – И примолк, поняв, что сболтнул лишнее, упомянув опального маршала. – Сапожки вот примерьте, пожалуйста.

Зотов уселся, привычным движением намотал портянки, обулся, встал и щегольски притопнул каблуком.

– Два – ноль в вашу пользу, Аркадий Степаныч! Я уж тогда вконец обнаглею, позволите? Можно пилотку заменить на другой головной убор, и вдруг кобуру какую найдете, самую завалящую, под ТТ?

– Одну минуту. – Аверкин исчез в недрах склада.

Вернулся и протянул шерстяную кепку в мелкую полоску и потертую кобуру мягкой коричневой кожи, с отсеком под запасной магазин. Действительно, золотой интендант, все-то у него под рукой.

– Свою одежду оставьте, подлатаю, да и постирать нужно.

– Я ваш должник, Аркадий Степанович, – перед уходом поблагодарил Зотов.

– Сочтемся после войны, – слабо улыбнулся Аверкин.

Снаружи ждали хмурые, опухшие разведчики и бородатый партизан с недобрым взглядом, вчера доивший корову.

– Доброго утречка, – поздоровался бородач, всем видом показывая, что утречко ни черта не доброе и виноват в этом именно Зотов. С виду под пятьдесят, из-за неухоженной, черной с проседью бородищи толком не разберешь. Нос крупный, щеки рябые. Глаза, скрытые под густыми бровями, зыркали нагло и воровато. На плече мосинский карабин, за поясом пара гранат-колотушек, на патлатой голове лихо заломленный драный треух.

– Здрасьте, а корова где? – удивился Зотов, предпочитая таких ухарцев сразу ставить на место.

– Развелись, – буркнул мужик. – Не сошлися, значится, характерами. Меня маршал наш проводником к вам прислал. Кличут меня Степаном Мироновичем Шестаковым, прозвище Сирота. Можно просто: Степан Мироныч, можно Степан, можно Степка, мне один хрен с тобой детей не крестить. Куды идем?

– Ставлю задачу. – Зотов пропустил мимо ушей обращение на «ты» и обвел разведчиков пристальным взглядом. – Углубляемся в лес и выходим на связь с Центром. Вопросы есть?