С привкусом пепла

Иван Белов

С привкусом пепла

Лучшим из людей, которых рядом со мной уже нет. Маме, Беловой Галине Ивановне, – моему первому читателю и самому строгому критику.

И дедушке, Чехлову Ивану Михайловичу, ветерану Великой Отечественной, воевавшему в Белоруссии, в составе 537-го партизанского полка.

80 лет Великой Победе

© Белов И., текст, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава 1

Над лесом расплывалось умиротворяющее сонное марево. Легкий ветерок поглаживал островерхие елки, словно бабушка – разомлевшего от неги кота. Утреннее апрельское солнышко припекало совершенно по-летнему, словно стремясь восполнить тепло, вытянутое из земли небывало морозной зимой страшного сорок первого года. Пахло прелой сыростью и сосновой смолой. Крикливая сорока-истеричка скакнула по ветке, повела черным глазом и яростно затрещала, увидев чужих.

Густой ольшаник расступился, рядовой Сашка Волжин, идущий головным, опустился на колено, предупреждающе поднял левую руку и взял просвет на прицел ППШ. Ветер нес тошнотворный сладковатый аромат разложившейся плоти. Явление, в сущности, заурядное по нынешним временам. По пути дважды натыкались на разбухшие трупы. Прокатившаяся война выстлала брянское полесье грудами истерзанных тел.

Группа смертельно усталых людей прижалась к земле. Позади зыбким кошмаром остался ночной переход по заболоченной чаще. Четверо военных в советских маскхалатах цвета хаки с большими коричневыми кляксами, пятый – мужчина старше сорока, с худощавым лицом, заросшим седой щетиной, одетый в шикарный костюм, шляпу и серое, измызганное грязью пальто. Звали последнего Виктор Павлович Зотов, группе разведки он был известен под кодовым именем Лис.

Зотов, пользуясь негаданной передышкой, рухнул на спину и с наслаждением вытянул гудящие ноги. Черт. Брюки извозякал травой и жирной, масляно лоснящейся глиной, пальто умудрился разорвать об острую ветку, из огромной дырищи сиротливо торчал кусок ватинной подкладки. Переодеться болван не успел, уходил в дикой спешке, в итоге угробил костюм, купленный за кучу казенных рейхсмарок. Руки ощутимо дрожали. Проклятущая трясучка привязалась к Зотову в самом начале войны и стала постоянным назойливым спутником. Чуть понервничаешь или нахлынут неприятные воспоминания – и привет. Стакан не удержишь. Хорошо хоть медицина на такое сейчас внимания не обращает, а то бы списали на пенсию, несмотря на боевой опыт и былые заслуги.

Зотов растер непослушными пальцами ноющие лодыжки. Стареешь, браток, распустился, расслабился, мышцы одрябли и заросли рыхлым жирком. Коням из разведки плевать – прут, не разбирая дороги. Останавливались на отдых, лишь когда Зотов начинал совсем уж сдавать. За ночь сделали два коротких привала да перед рассветом покемарили пару часов в неглубоком распадке, заросшем малиной и чахлым багульником. Кофе с утра, понятное дело, никто сварить не подумал, хлебнули водички, отдающей болотом, и на ходу похрустели кусочками отволглого сахара. Короткий урывчатый сон налил голову тяжелым свинцом.

Младший лейтенант Миша Карпин, худощавый, жилистый разведчик с костистым лицом, прижал палец к губам и ужом пополз по толстому ковру перепрелой листвы. Зотов проводил Карпина завистливым взглядом. Эх, молодость, столько дней в пути, а сил у летехи на пятерых. Зотову он сразу понравился. Двадцати пяти нет, но дело знает, хватка у парня крепкая. Глаза умные, цепкие, с каплей необходимого в его работе безумия. В себе уверен, решения принимает быстро, голос тихий и веский.

Правее, за стволом упавшей березы, притаился рядовой Валера Капустин. Лицо у него по-детски округлое, розовое, с умилительными ямками на пухлых щеках, глаза огромные, удивленно расширенные, с пушистыми, девичьими ресницами. С таким лицом в армию брать не должны, иначе немцы могут распустить слух, будто большевики мобилизуют даже детей. Скандал мирового масштаба. Капустин радист, святая святых разведывательно-диверсионных подразделений, с горбом коротковолнового передатчика «Северок» за спиной. Если группа попадет в переплет, разведчики не раздумывая пожертвуют собой, прикрывая радиста, уничтожающего шифровальную книжку и рацию. А радист оставит последнюю пулю себе.

Старшина Акишин, самый возрастной в группе Карпина, сибиряк с хитрым прищуром, морщинистым лицом и выгоревшими на солнце усами, молча развернулся и взял тылы под прицел своего «Дегтяря». Все звали старшину просто – Егорычем. Было в нем что-то монументальное, основательное, родное. Даже пахло от него иначе, не порохом и потом, а горьковатой полынью, медом и табаком. Движения у него неспешные, плавные, пальцы, с прокуренными до желтизны, толстыми, слоистыми ногтями, удивительно ловкие.

Лейтенант подполз к Сашке Волжину. Сашка – парень боевой, в карман за словом не лезет, держится независимо и развязно. Весь в движении, в разудалом напоре, сгусток жизни и хорошего настроения, в речи козыряет характерными жиганскими присказками: «начальничек», «кодла», «сукой буду». Привычка цыкать слюной сквозь сжатые зубы. На урку не похож, так, городская шпана. Судя по говору, откуда-то с юга. Ростов? Краснодар?

Разведчики перебросились парой фраз, Карпин жестом велел подтянуться. За густым подлеском из сорных рябин открылась большая поляна, делянка лесорубов, судя по наваленным грудам подгнивших стволов. Тяжело вспорхнувшая стая ворон расселась на ветках и устроила сварливую трескотню. Заросшая дорога уходила на восток, теряясь в лесу. На поляне молчаливыми курганами замерли обрушенные армейские палатки с красными крестами на скатах. Лагерь брошен давно, от многих палаток остались лишь неряшливые груды кольев и потемневшего, расползшегося на лохмотья брезента. Тянуло мертвечиной.

Карпин кивком указал под ноги. В жидком черничнике лежал труп в советской военной форме. Ощеренный череп с остатками плоти смотрел с затаенной усмешкой, из глазницы черными слезинками тянулась вереница деловито-сосредоточенных муравьев. Зотов сделал шаг.

– Стой, – прошипел лейтенант.

– Чисто тут, – отозвался Зотов, многозначительно указав на разоравшихся птиц. Без опаски вышел на просвет и склонился над павшим. Боец пролежал тут всю зиму, гимнастерка превратилась в осклизлое месиво. Скелет сохранился полностью: война распугала крупное зверье, а мелочь смогла погрызть только мягкое. Потом тело замело толщей снегов. А когда оттаяло, даже волки побрезговали, серым хищникам хватало свежатины. Зотов открыл перочинный нож, гнилая ткань расползлась под наточенным лезвием. В нос ударил нестерпимый смрад разложившейся плоти, показалось синюшно-коричневое мясо, насохшее на костях. Копошащиеся черви замотали острыми безглазыми головами.

– Гадость какая, – выругался подошедший радист, любопытно заглянувший через плечо. Группа выбралась на поляну.

– По сторонам приглядывайте, – приказал лейтенант.

– Здесь еще один, – обрадовал Волжин. – Ого, и еще.

Зотов направился к уцелевшим палаткам. Второй скелет лежал в траве. Кости ног были замотаны отсыревшим бинтом. На сохранившихся петлицах «шпала» и эмблема в виде крыльев и пропеллера. Капитан авиации. Фуражка, похожая на грязный блин, темнела чуть в стороне. Третий скелет принадлежал пехотному сержанту без галифе и сапог.

– Паскудное место. – Капустин заозирался по сторонам.

– Медсанбат, – тихонечко, словно боясь потревожить мертвых, сказал Зотов, сопоставив красные кресты, полуистлевшие бинты и принадлежность убитых к разным родам войск. – С осени лежат.

Разведчики угрюмо молчали. Осенью сорок первого немец стремительно рвался к Москве, линия фронта сломалась, танковые клинья Гудериана сходу прорвали оборону пятидесятой армии генерала Петрова и замкнули кольцо. К концу октября из окружения, небольшими группами, вышли несколько тысяч человек, остальных поглотили жадные недра брянских болот.

Зотов шел, внимательно глядя под ноги. Всюду тела, снарядные ящики, котелки, пустые консервные банки, кучи заплесневевшего, окровавленного белья. Остовы рассохшихся телег, рядом, вонючими грудами, конские туши, расправившие жуткие веера выперших ребер. Несколько медицинских носилок, возле них останки солдат в наброшенных поверх формы белых халатах. На носилках трупы в бинтах. Зотов отдернул полог единственной устоявшей палатки и прикрыл нос шарфом. Война превратила сердце в кусок холодного камня, убила чувства, выжгла эмоции. Свет проникал в палатку косыми лучами. С мерзким писком брызнуло мышиное племя. На операционном столе, безвольно свесив руки по сторонам, разметался обнаженный мертвец. На земляном полу вповалку лежали мужчина и две женщины в грязных белых халатах. Разложение и грызуны успели основательно поработать. Одна медсестра кошмарно улыбалась объеденными губами, показывая мелкие ровные зубы. Другая упала на живот, рассыпав копну густых золотистых волос. Пухлый, невысокого роста военврач до сих пор сжимал скальпель в руке. Снаружи стреляли, гибли люди, а медики выполняли свой долг. Они уже ничего не чувствовали, скорее всего. Зотову приходилось наблюдать за работой полковых госпиталей в сотне метров от переднего края. Военврачи оперировали по двадцать часов, превращаясь из людей в кровавый конвейер. Под каблуком захрустели разбитые ампулы и стеклянные шприцы.

– Ну чего там? – Следом сунулся лейтенант. Зотов посторонился и шагнул обратно на солнце, спасаясь от морозной дрожи, пробежавшей вдоль позвоночника.

Карпин заглянул в палатку и сразу отошел, зрачки неимоверно расширились.

«Такого ты еще не видел», – с непривычным злорадством подумал Зотов.

– Сучары, – глухо обронил лейтенант.

Зотов присел и зачерпнул горсть темных пузатых гильз, смешанных с листвой и хвоей.

– От «шмайссера», девять на девятнадцать парабеллум, – кивнул Карпин. Зотов краем глаза отметил, как лейтенант добела сжал кулаки. Смотри, лейтенант, смотри.

– Боеприпасы не экономили, мрази, – подтвердил Зотов. Медсанбат не успел эвакуироваться, а может, и не пытался. Раненых слишком много, транспорта нет, и врачи решили остаться, уповая на милость победителей и законы войны. Зотов указал в сторону просеки: – Немцы вышли с дороги и открыли огонь. Никто не ушел.

В ушах, словно наяву, слышались автоматные очереди, крики умирающих, истошный визг лошадей. Немцы с арийской методичностью избавлялись от ненужной обузы.

– Похоронить бы ребят. И девчат. – Егорыч стащил с головы пилотку и принялся нервно мять в больших натруженных ладонях. – Плохо им так.

– Нет времени, Егорыч, – откликнулся Карпин.

– Знаю. Баб-то за что? Мрази. – Старшина вздохнул и зашагал через поляну.

Зотов видел, как он шепотом разговаривал с мертвецами и закрывал лица кусками гнилого брезента.

– Тов… товарищ лейтенант! – осипшим голосом позвал Волжин. – Идите сюда, тут такое… такое!

Первым Зотов увидел блюющего в кустах радиста. Толком не завтракали, поэтому Капустин в жутких конвульсиях давил из себя желтую вонючую слизь и исступленно мотал головой. Сашка Волжин, бледный как полотно, окаменел на краю небольшого овражка.

Это был и не овражек вовсе, промоина метра полтора глубиной, с пологими песчаными склонами, заросшими прошлогодней травой. На дне груда тел в обрывках солдатской формы. Зотов вдохнул, как перед нырком в глубину, и спрыгнул. Под ногой поехал песок, с сонным жужжанием поднялась туча зеленых откормившихся мух. Трупов было больше десятка, все полураздеты и перемотаны слоями бинтов. Картинка из ночного кошмара. Немцы притащили тяжелораненых и сбросили живой шевелящейся кучей. Зотов поморщился при виде расплющенных прикладами голов и вспоротых животов. Добивали штыками, ногами, палками, камнями, просто глумились. В глаза забиты винтовочные гильзы, на лицах и спинах ножами вырезаны звезды, которые не успело скрыть разложение. Как может человек дойти до такого? Как он спит после того, как упивался кровью и страхом, как смотрит в глаза своим детям? О чем думает, вспоминая убитых? Как этими руками прикасается к матери или жене? Безумие.

Лейтенант Карпин шумно сглотнул. Егорыч глянул в овраг и промолчал, зыркнув недобро из-под кустистых бровей.

– Надо уходить, – внезапно охрипнув, сказал Зотов и полез из братской могилы. Волжин подал ледяную, влажную руку.

Разведгруппа растворилась в мрачном бору. Никто не оборачивался. Об увиденном они больше не разговаривали, не обсуждали. Те из них, кто пережил эту войну, ничего не рассказывали о страшной находке ни родным, ни близким, ни ордам пионеров, требовавшим подробностей. Молчали даже в хмелю. Каждый унес в сердце образ этой залитой кровью поляны. Они молчали, и лес шумел скорбно и величаво, и тянули ветки молодые осины, пытаясь прикрыть следы жуткого преступления своей наготой.

К хутору группа вышла часа через два. Место для встречи с партизанским связным выбрали уединенное, глухое, вдали от дорог. Лес поредел, разлапистые елки сменились молодой березовой рощей. Группа залегла на опушке. Лейтенант тихонечко выматерился.

Хутора не было. За вспаханным полем черным пятном разметалось пепелище с остатками горелого сруба и закопченной печью, устремленной в беззаботно синие небеса. И тишина, только трясогузка чивкала, взбалмошно скача по комьям подсохшей земли. Зотов ненавидел тишину, в тишине всегда есть что-то зловещее. Уцелели крохотная банька, стоящая на отшибе, плетень и ворота, на которых висели три мертвеца. Дистанция метров сто, толком не разглядеть.

– Ну твою же мать, вот что за денек сегодня такой? – Карпин сунул бинокль.

Зотов приложился к окулярам. На воротах висели мужчина с разбитым лицом, женщина в окровавленной ночной рубашке и мальчишка лет десяти. Валялись сбитые табуретки. На груди у мужчины приколочена табличка «Партизан», в хорошую оптику видны загнутые в разные стороны шляпки гвоздей. Как пить дать, работа Каминского, локотского царька на побегушках у немцев. Зотов в Брянске достаточно наслушался про этого говнюка. Такая паскудина, закачаешься. Строит новую Россию пытками, виселицами, массовыми расстрелами и пафосными речами. По спине пробежал холодок. А если засада? Сейчас пронзительной трелью разольется свисток, и ближайшие заросли ощетинятся сотней стволов. Все и ляжем, по собственной глупости. Как поросята на бойне. Зотов очень жалел, что не запасся оружием. Надо раскрутить лейтенанта хотя бы на пистолет, иначе чувствуешь себя голым – с одним-то перочинным ножиком, которым и зарезаться толком не выйдет.

– Лейтенант, – шепотом позвал Зотов, – фланги надо проверить.

– Волга, Егорыч, слышали? Выполнять.

Карпин покосился на Зотова, и тот почувствовал плохо скрытую неприязнь. Так смотрят, когда непонятные хмыри суют нос в чужие дела. Подробностей операции Зотов не знал. В нужное время он был в условленном месте. Разведчики уже ждали. Приказ группа получила короткий и ясный: десантироваться в тылу противника и встретить агента Лиса. Вопросов не задавать. Выйти в расположение партизанской бригады «За Родину» и ждать эвакуации самолетом на Большую землю. Самостоятельных попыток пересечь линию фронта не предпринимать. Подвергать опасности жизнь Лиса строжайше запрещено.

А самое поганое для лейтенанта – с момента встречи группой командовал не он, а чертов Лис. Где это видано, чтобы фронтовой разведчик, двенадцать раз ходивший в немецкий тыл, добывший пять языков, подчинялся хрену с горы, похожему на учителя географии? Так что лейтенанта Зотов вполне понимал.

Зотов мысленно разбил сгоревший хутор на квадраты, стараясь не упустить из виду каждую мелочь. Малонаезженная грунтовка петлей уводила в лес. Если связной лаптем щи не хлебал, то вполне мог спокойно уйти. Жилье хитро расположено среди топких болот, незаметно не подберешься, если не знаешь тайные тропинки и гати. По уму – нужно тела осмотреть, многое прояснится, например есть ли среди повешенных партизанский связной. Его выдаст синяк от приклада на плече, пороховой нагар на руках, въевшийся в одежду и кожу запах костра. Зотов чуть улыбнулся, представив, как обомлеют разведчики, увидев попутчика, с аппетитом обнюхивающего не первой свежести труп. Нет, это не вариант. Выходить из леса опасно, если связной раскололся, то каминцы забрали его с собой и сейчас по душам общаются в подвале гестапо.

Из зарослей выскользнул Волжин и доложил:

– Никого, как на лекции против водки, на опушке трава в одном месте примята, но уже почти вся поднялась.

Через минуту появился Егорыч и отрицательно помотал головой. У Зотова от сердца чуть отлегло. Он вернул бинокль и сказал:

– Уходим.

Карпин махнул рукой. Разведчики отползли и, пригнувшись, растворились в густом, захламленном буреломом лесу. К партизанам предстояло выйти самостоятельно. Просвет с хутором затерялся в мешанине сомкнувшихся веток. Под ногами захлюпало небольшое болотце, пришлось взять в сторону и двигаться по руслу журчащего между корней ручейка. Зотов зачерпнул горсть ледяной воды, напился и умыл запыленное лицо.

Выбрались на сухое. Лейтенант напряженно прислушался и приказал:

– Волга, Капуста – в охранение, привал десять минут. – Достал карту-километровку и с великой осторожностью развернул.

– Где мы? – спросил Зотов, вглядываясь в сплошную зелень лесов и синие ниточки рек.

Из ориентиров – грунтовка и село Алтухово, оседлавшее железную дорогу Киев-Брянск.

– Тут. – Грязноватый, коротко обрезанный ноготь лейтенанта указал точку на краю непроходимых болот и пополз на запад, пока не достиг квадрата пятьдесят девять-четырнадцать. – Двигаемся сюда.

Зотов прикинул: по прямой километров пять, да только в лесу прямых дорог не бывает, можно смело на два умножать, а то и на три. Лес на карте густой, партизанский, опасных полян, просек и дорог почти нет, а те, что есть, пересекать не придется, это плюс. И спросил:

– Отряд на месте?

– Не уверен, – признался Карпин. – Дислокация обозначена на середину апреля, а сегодня двадцать седьмое, могли свалить в любом направлении, партизанская жизнь кочевая. Если в квадрате не обнаружим, будем выходить на связь с Центром. А этого очень не хочется.

Зотов понимающе кивнул. Радиосвязь – штука опасная. Немцы пеленгуют сигнал с точностью до пары сотен метров. Одному богу известно, сколько разведгрупп НКВД и партизанских отрядов погибли или угодили в застенки гестапо, неосмотрительно выйдя на связь.

– Курить хочется, – мечтательно причмокнул Капустин.

– Разговорчики, – предупредил лейтенант. – Партизан встретим – покурим, табачок у них знатный, сушеный мох пополам с дубовыми листьями, а пока ни-ни у меня.

– Где они, партизаны эти? – проворчал радист, отвернулся и принялся сосредоточенно жевать сорванную травинку.

Зотов перевернулся на спину и закинул ноги на трухлявый пенек. Сам бы покурил с удовольствием, привел мысли в порядок, успокоил нервишки. Нельзя. Лес только с виду безлюден и тих, а присмотрись – как Первомай в центре Москвы. То и дело встречались тропы со свежими следами в грязи, лошадиный помет, затоптанные окурки. В округе, по деревенькам и хуторам до сих пор прятались окруженцы: голодные, злые, опасные, кто в примаках, кто сам по себе, – ожидая, пока ситуация прояснится, навсегда пришел немец или на время. Кроме них партизаны – настоящие и не очень, и те и другие грабят и стреляют чужаков без предупреждения. От бескормицы тянутся в лес местные жители, берут ягоды и грибы, ищут оружие и боеприпасы, брошенные отступающими частями Красной Армии. Старики, женщины, дети, а среди них положенный теорией вероятности процент агентов абвера, гестапо и прочих интересных структур, где людей разбирают по запчастям. Поэтому лучше здесь не курить.

Лейтенант убрал карту и повел группу в обход выгоревшего участка, усеянного острыми пиками почерневших стволов. Тонкий слой почвы превратился в золу, могучие сосны обрушились, жутко растопырив узловатые корни, и теперь напоминали рассерженных кракенов. Сквозь гарь и пепел, прибитые дождями и снегом, густо пробилась нежная изумрудная зелень. Дробно выстукивал дятел, прыгая по верхушке мертвой сосны. Морем раскинулся огромный малинник, над которым кое-где дыбился сухостой. Лес становился все гуще, вершины елей сомкнулись над головой, закрыв небо и солнце. Заметно похолодало, Зотов застегнул пальто на все пуговицы. Весенняя жара обманчива, вроде потеешь, а дунет порывистый северный ветерок – и привет, температура под сорок, давненько не виделись. До ближайшей больнички три сотни верст по лесам, а у разведчиков из лекарств – бинт, ампулы с йодом, вата и матерчатые жгуты. Ах да, еще фляга спирта. Вот бы хлебнуть…

Глава 2

После полудня тучки рассеялись, ветер утих, лес наполнился вонючими болотными испарениями и стрекотом птиц. Тепло, словно в бане. И веники в наличии, Зотов пару раз получил по роже напружиненной веткой.

По пути миновали крохотное торфяное озерцо с водой цвета крепкого чая и топкими берегами. Разведчики не спешили, часто останавливались и напряженно слушали чащу. В час дня с надсадным и прерывистым гудением над головами пролетел «Фокке-Вульф» Fw 189, в немецком обозначении «Flugauge» – «Летающий глаз». На советском фронтовом жаргоне – «Рама», из-за характерной формы фюзеляжа, похожего на форточку с крыльями. Этот юркий самолетик-разведчик солдатня ненавидела всеми фибрами души: после появления «Рамы» непременно ожидай всяких пакостей – артобстрела или бомбежки. Какой черт принес его в лес? Не к добру это, ох не к добру. Чертова этажерка заложила круг и исчезла, гул моторов растворился в небе. В остальном – спокойствие и благодать. Над лесом вновь безмолвно плыли редкие белые барашки облаков. Тянуло выкупаться в холодной весенней воде, остудить потное, разгоряченное тело.

Егорыч, идущий метрах в десяти впереди, жестом приказал остановиться и медленно, словно нехотя, опустился на живот и уставил широкий раструб пулеметного пламегасителя перед собой. Группа залегла, разобрав сектора для стрельбы. Зотов мешком свалился за трухлявый, заросший мхом и лишайником пень. Карпин осторожен, словно волк, крадущийся на овчарню, зря не рискует. При малейшем сомнении разведчики замирают и выжидают, пока не убедятся, что опасности нет. Резкая птичья трель, скрип сохлого дерева – повод ткнуться лицом в опавшие листья и сухую траву. Герои-тыловики, не нюхавшие пороху и видевшие врага на плакатах, непременно назвали бы лейтенанта перестраховщиком. Для Зотова же бдительность Карпина – очередное подтверждение квалификации фронтового разведчика. Такие командиры всегда Зотову нравились, в отличие от выскочек-полудурков, раз за разом бросающих солдат в самоубийственные атаки.

– Выходим в заданный квадрат, – шепотом предупредил лейтенант. – Предельная внимательность, можем нарваться на пост. Без приказа огонь не открывать, иначе рыло начищу.

Егорыч повернулся и поманил пальцем. Зотов и Карпин, согнувшись в три погибели и касаясь руками земли, подобрались к старшине.

– Гляньте, какая цаца, – муркнул Егорыч. – Ориентир – раздвоенная елка, немножко левее, будьте любезны.

Зотов присмотрелся к огромной разлапистой ели, двумя вершинами подпиравшей безмятежные небеса. Вроде ничего необычного. Ага. У самой земли из-под шатра густых веток торчали на свет божий босые грязные ноги. В тени угадывалась винтовка, приставленная к стволу.

– Дрыхнет, будьте любезны, – доложил Егорыч. – Я его, стервеца, случайно засек, глаза еще видят, совсем не ослеп. Вроде один. Слышите?

Зотов уловил доносящееся сопение и невольно позавидовал спящему. Живут же люди.

– Волга, обезоружь этого соню по-тихому, – распорядился Карпин.

Волжин привстал и крадучись, ставя ступню на носок, пошел к раздвоенной ели. Замер в кустах, приблизился к спящему и, воровато оглядевшись, сцапал винтовку. Торчащие ноги кражи вверенного имущества не обнаружили. Сашка подложил ладони под голову и изобразил сладкий сон.

Карпин подошел, на всякий пожарный держа заросли под прицелом ППШ. Зотов, приклеившись следом, заглянул лейтенанту через плечо. Под елкой разметался худенький рыжий подросток, почти мальчишка, в грязных штанах и потрепанном немецком френче с ободранными знаками различия и кепкой на голове. Конопатое лицо расплылось в блаженной улыбке, с уголка губ тянулась струйка подсохшей слюны. Рядом, на солнышке, грелись растоптанные, явно не по размеру, жадно просящие каши ботинки военного образца.

– Подъем, солдат. – Карпин бесцеремонно пихнул спящего сапогом.

Парнишка проснулся рывком. О винтовке даже не вспомнил, а, не успев продрать глаза, боком, по-заячьи, сиганул к малиновым зарослям. Рефлексы на уровне. И тут же сдавленно захрипел, сцапанный лейтенантом за горло.

– Тих-ха, – ласково проворковал Карпин.

Малец обмяк, тонкие ножки подкосились, и он просипел:

– Не… не убивайте, пожалуйста.

– Уж как получится.