Зловещие маски Корсакова

Напоследок он зашел в кабинет, где беседовал с Натальей и где Николай Александрович провел свою последнюю ночь. Сейчас, в свете лампы, кабинет выглядел неуловимо зловеще. Отставленный от стола стул. Разложенные на зеленом сукне папки, книги и письменные принадлежности. До сих пор не убранный чайник. Учитывая, в каком порядке поддерживались остальные комнаты (несомненно, под чутким присмотром Федора), кабинет казался слишком неряшливым. Будто чувствовал, что хозяин выглянул на минутку и вот-вот вернется.

Корсаков прикрутил фитиль, поставил лампу на пол и подошел к окну. Поразительно яркая луна хорошо освещала хвойную аллею и оставляла узкую серебристую полоску на глади озера. Где-то в лесу тоскливо и протяжно крикнула ночная птица. Владимир застыл, прислушиваясь. Наталья упоминала о странных скребущих звуках, слышимых по ночам. Но за всю свою долгую прогулку по комнатам и коридорам Корсаков не услышал ничего подобного. В усадьбе стояла звенящая тишина. Владимир нерешительно взялся за перчатку, стянул ее и, после недолгого раздумья, коснулся пальцами письменного стола.

Он – Николай Коростылев – сидит, повернув стул к окну, и вглядывается в ночную темень. На столе – почти допитый чай. На коленях – охотничье двуствольное ружье. Глаза слипаются. Тело болит от долгой неподвижности. Разум бунтует против безделья, но еще больше – против смехотворных страхов, свивших себе гнездо где-то под сердцем.

– Черт-те что! – наконец выдыхает Коростылев. Он порывисто встает с места (жалобно скрипят по паркету ножки отодвигаемого стула) и направляется к выходу из кабинета. Сначала – убрать в шкаф оружие, чтобы не перепугать домашних. Потом – в спальню. Услышать ровное спокойное дыхание жены. Забраться в постель. Почувствовать ее тепло рядом. Спокойно уснуть.

Он уже у дверей, когда кабинет освещается ослепительно-яркой вспышкой за окном.

Владимир пришел в себя. Он почти ожидал, что загадочное свечение сейчас же вновь наполнит комнату, но, за исключением огромной луны, ночь за окном была все так же темна.

– Нет, Вильям Янович, это явно не водоросли, – пробормотал Корсаков себе под нос и отправился спать.

* * *

Поначалу он даже не понял, что его разбудило. В лучах льющегося из окна лунного света кружили пылинки. Когда Владимир приподнялся, опершись на локоть, едва слышно скрипнула кровать.

Что-то не так. Волосы на затылке и шее едва не встали дыбом от животного предчувствия надвигающейся беды.

Корсакову пришлось выбраться из постели и остановиться посреди комнаты, чтобы понять, отчего ему так муторно. Дом вибрировал от низкого гула. Поначалу он казался едва различимым, но стоило его услышать, как он заполнял голову своим гудением. От него путались мысли и двоилось в глазах.

Корсаков быстро оделся и вышел на крыльцо флигеля. На смену вечернему ветерку пришел полный штиль. Еловый лес вокруг, при иных обстоятельствах шелестевший пышными ветвями, стоял тих и недвижим. Молчали сверчки. Птицы. Даже его шаги не издавали ни единого звука. Владимира посетила жутковатая мысль, что весь мир сейчас застыл, словно древнее насекомое в плену янтаря. Если бы не постоянный гул, он подумал бы, что оглох. Владимир тряхнул головой, отгоняя морок, и направился в главный дом.

Внутри, за исключением нарастающего гудения, усадьба оставалась такой же тихой и пустой. Похоже, Корсаков единственный проснулся в столь поздний час. Теперь он беспокойно бродил по безлюдным коридорам, пока перед ним не возникла дверь в кабинет.

Сквозь окна, опоясывающие овальную комнату, сочился свет. Владимир сразу понял, что лесник имел в виду, говоря про «не ангельский». От этого сияния бежали мурашки по коже, а сердце ёкало в груди, стремясь упасть куда-то вниз. Ни солнце, ни луна не могли светить так ярко, таким неестественным, не существующим в природе ярким тошнотворно-изумрудным светом. Казалось, он пульсирует в такт гудению, которое становилось все громче. От звука начинали зудеть сжатые зубы, дрожали окна, а на столе вибрировали забытые письменные принадлежности.

Завороженный, Корсаков сделал несколько шагов вперед и остановился вплотную к окну. Свет определенно шел из озера, сопровождаемый все тем же могучим гулом. От покоя темной глади не осталось и следа – она шла бурными волнами, будто кипела. Но страшнее всего было то, что таилось под водой. Оно ворочалось, шевелилось, сжимаясь и разжимаясь кольцами, словно гигантская спираль. Гул становился все громче, ритмичнее, похожий на биение огромного страшного сердца. А потом воды расступились – и хозяин озера появился на поверхности во всем своем внушающем животный ужас величии. Циклопических размеров голова, по сравнению с которой даже Исаакиевский собор показался бы игрушкой. Огромные, чуждые, не человеческие и не звериные глаза. Крокодилья кожа, похожая на поверхность вулканической пустыни. И пасть, полная острых клыков. Но не это существо приковывало взгляд.

Перед исполином у самого берега застыла фигура – не больше песчинки в сравнении со своим властелином. Человек в конце аллеи раскрыл руки, словно для объятия, и шагнул вперед, вверяя себя бушующему озеру.

* * *

Корсаков рывком сел на кровати, словно сбрасывая с себя оковы сна. Он тяжело дышал, затравленно озираясь в попытке понять, где оказался. Комната осталась такой же, какой он ее запомнил, ложась спать. За окном уже светало. Владимир бегло оглядел себя и свою одежду. Он судорожно пытался понять, привиделось ли ему ночное явление повелителя озера, или же он действительно стал его свидетелем, пусть и погруженный в сомнамбулический транс. Но нет – на Корсакове была привычная пижама. Аккуратно сложенная уличная одежда висела на спинке стула, а ботинки стояли у дверей. Корсаков щелкнул крышкой карманных часов, лежавших на прикроватной тумбочке. Четверть пятого. Летом здесь светает рано.

Владимир собрался с силами, зажмурился, сделал последний глубокий вдох и задержал дыхание. Спустя несколько секунд он открыл глаза и выдохнул, уже абсолютно спокойный. На его лице даже мелькнула авантюрная усмешка.

– Однако, – пробормотал Корсаков себе под нос. – Ты решил таким образом меня поприветствовать? Не беспокойся, кто бы ты ни был и где бы ты ни прятался – я тебя найду.

VIII

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, утро

Любая усадьба просыпается дважды: сначала – вместе со слугами, затем – вместе с хозяевами. Когда Корсаков вышел из флигеля, одетый в свой физкультурный наряд, первое пробуждение уже произошло, но до второго было еще далеко.

Утро встретило Владимира прохладой и лучами солнца, едва пробивающимися сквозь стену из сосен. Сладко потянувшись, он неторопливо двинулся вокруг дома. Слуги сновали между цокольным этажом и хозяйственными постройками: разжигали потухшие за ночь камины (по утрам было еще зябко) и распахивали ставни, у колодца набирали воду. От кухни, где хозяйничала Марфа Алексеевна, веяло аппетитными ароматами. Корсаков представил, как она извлекает из печи подрумяненные пирожки, и сглотнул голодную слюну. От скотного двора тоже тянуло, только запахи приятностью не отличались.

Наконец Корсаков нашел широкую и протоптанную тропинку, уводящую в лес. Владимир перекинул через плечо трость на импровизированной перевязи, немного размялся – и побежал. Утренняя зарядка на природе, конечно, доставляла куда больше радости, чем в городе. Шумные и грязные улицы сменила свежая, почти белая от росы трава. Воздух все еще ощущался ночным – пряным и сыроватым. Корсаков бежал, и впервые за долгое время ему удалось хоть ненадолго, но выкинуть из головы все мрачные мысли, ночные кошмары и страхи, с которыми ему, несомненно, вскоре предстояло столкнуться наяву.

Тропинка вывела его на тихую широкую поляну. Владимир остановился, отдышался, стянул перчатки и снял из-за спины трость. Едва слышно щелкнул потайной механизм в набалдашнике. С тихим шелестом скрытый внутри клинок покинул ножны и блеснул в рассветных лучах. Корсаков полюбовался им несколько секунд, а потом приступил к тренировкам.

Хотя мысли о дяде и заставляли кровь закипать в жилах от ярости, Владимир был вынужден признать, что годы занятий не прошли даром и Михаил Васильевич натаскал его на совесть. Спустя несколько дней упражнений отвыкшее от тренировок тело начало вспоминать некогда привычные движения. Живого партнера, конечно, недоставало, но Корсаков удовлетворился воображаемым противником, ожидаемо – с дядиным лицом. Владимир атаковал, парировал, финтил, уходил от ударов пируэтами – и жалил, колол, резал и рубил ненавистного врага, зло и остервенело.

«Вы только посмотрите на него! А ведь кто-то совсем недавно насмехался над юнкерами!»

Корсаков, тяжело дыша, остановился. Оглядываться и спрашивать: «Кто здесь?» – было бесполезно. Голос прозвучал в его голове. Интонацией он здорово походил на Петра, но неуловимо от него отличался. И Владимир прекрасно знал, кто умеет так шептать.

Голос ассоциировался у него с болью. И дело было даже не в том, при каких обстоятельствах Корсаков обрел свой дар с беспокойным соседом в придачу и какую цену за них захватил. Нет. Скорее сама природа их сосуществования была тождественна взаимоотношениям человека с болью. Когда она напоминает о себе постоянно, ты учишься жить с ней, привыкаешь, учишься игнорировать. Когда боль отступает, ты забываешь о том, что она тебя вообще терзала. Так и сейчас – пробыв два дня в перчатках, подаренных полковником, Корсаков как-то незаметно забыл о постоянном присутствии чужого сознания у себя внутри. И теперь, когда оно бесцеремонно напомнило о своем существовании, не собирался с ним мириться.

Владимир направился к краю поляны, где скинул перчатки, и уже протянул за ними руку, когда понял, что их нет на месте. Вместо них на сочной зеленой траве валялся грубый собачий ошейник. От неожиданности Корсаков зажмурился и попытался прогнать морок. Но когда он вновь открыл глаза, ошейник так и остался лежать на месте.

«Ты этого хочешь? – издевательски поинтересовался шепот. – Стать цепным псом на чужой службе?»

– Нет, – пробормотал Владимир. – Я сам себе хозяин. Цепной пес здесь один, и сейчас он на моей службе! Поэтому заткни свою пасть!

Он уже понял, что ошейник – это обман зрения, насланный двойником, за которым скрываются перчатки. Это не на шутку напугало его и разозлило. Сейчас двойник просто играл с Корсаковым. Но если ему подвластны такие вещи, что помешает ему однажды подменить собой собеседника? Изобразить твердый пол на месте, где зияет провал в несколько этажей? Задумать еще какую-нибудь каверзу, на которую у Владимира сейчас недоставало фантазии?

Он резко схватил ошейник с земли. Тот, как по команде, превратился обратно в перчатки. Владимир самодовольно усмехнулся, радуясь маленькой победе над двойником.

«Подумай как-нибудь, из чего сделаны эти перчатки, раз они обладают такой чудесной силой».

Слова еще не отзвучали в его голове, как Корсаков с омерзением увидел, что пытается натянуть на ладонь еще сочащуюся кровью кожу, грубо сорванную с чьей-то руки. Желудок подступил к горлу. Владимир вновь зажмурился – и довел дело до конца, не открывая глаз, пока не почувствовал знакомое мягкое тепло и покалывание на кончиках пальцев. Когда он вновь посмотрел на свои ладони, на них были надеты самые обыкновенные кожаные перчатки.

* * *

Тропинка вывела Корсакова на берег озера. Он остановился, разглядывая спокойную темную гладь, и попытался унять бьющую его дрожь. Полковник был прав – что бы ни разбудило дремлющую внутри него сущность после визита в особняк Ридигеров и Дмитриевское училище, но безответственность Владимира, дважды доверившего свое тело двойнику, пугающе умножила силы непрошеного гостя. Тот узнал Корсакова. Узнал слишком хорошо. И явно намеревался этим воспользоваться. Еще пару месяцев назад двойник говорил с ним лишь во сне, шепотом. Но в Смоленске он подчинил себе тело Корсакова и даже сумел обмануть Христофора Севастьяновича Горегляда, витебского знахаря, что помогал Владимиру в расследовании. Лишь вмешательство полковника спасло Корсакова, а возможно – и многих других. Владимир машинально поправил перчатки на ладонях.

Увлекшись раздумьями, он не сразу заметил человека, сидящего на корточках у самой кромки воды. Корсаков помотал головой, отгоняя прочь мрачные мысли, и присмотрелся. Растрепанная копна каштановых с проседью волос быстро подсказала, с кем Владимир имеет дело.

– Доброе утро, Вильям Янович! – крикнул он.

– Ой! – Беккер вздрогнул и комично плюхнулся на пятую точку. – Владимир Николаевич, вы меня напугали!

– Прошу прощения, – сочувственно улыбнулся Корсаков, подошел поближе и подал ученому руку.

– Так, значит, мне не почудилась хлопнувшая дверь, – констатировал Беккер. – Не спится?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Владимир. – А вы чего так рано встали? Снилось что-нибудь неприятное?

– Неприятное? – переспросил Вильям Янович. – Да, пожалуй, нет. А что? Вас мучили кошмары?

– Нет, – быстро ответил Корсаков. – Так, к слову пришлось. Что вы делаете в такую рань у озера?

– О, это отличный вопрос! – Беккер чуть не подпрыгнул от возбуждения. – Понимаете, мне не давал покоя рассказ Софьи. Ну, тот, что про странный цветок, найденный на берегу. Я решил прогуляться вдоль озера – и вот, полюбуйтесь! Мне, кажется, улыбнулась удача!

Он отстранился, давая Владимиру разглядеть диковинное растение, болтающееся в воде у самого берега. Корсаков подошел поближе и похлопал себя по карманам в поисках очков для чтения, но быстро вспомнил, что они остались во флигеле. Пришлось присесть у кромки воды и прищуриться.

Растение действительно выглядело незнакомо. Если это и был цветок, то прятался он в отвратительного вида луковице, выпустившей вокруг себя тонкие и гибкие щупальца-корни. Возможно, дело было в мерном покачивании озерной воды, но Корсакову показалось, что отростки шевелятся, как живые.

– Что-то не похоже на красивый цветок, – скептически протянул Владимир.

– О, думаю, он распустится, когда солнце окончательно встанет, – махнул рукой Беккер. – Но это и не важно. Вы когда-нибудь видели что-то подобное?

– Не припомню, – признался Корсаков. – Хотя, если подумать, он немного напоминает по виду корни цикуты[7].

– Заметили? Да, мне тоже пришла в голову эта мысль. Возможно, поэтому Николай Александрович сказал, что растение… как там его… баг… бог… – Беккер весь сморщился, пытаясь вспомнить понравившееся слово, но все-таки сдался и закончил: – ядовитым. А вы неплохо разбираетесь в ботанике, Владимир Николаевич!

– Нет, что вы, только в ядах немного, – усмехнулся Корсаков.

– К слову, о ядах! – обрадовался Беккер. – Я вижу, вы в перчатках. Не могли бы мне помочь?

Он указал на стоящее рядом ведерко, наполовину наполненное водой.

– Софья, конечно, сказала, что брала цветок голыми руками без последствий, но, пожалуй, не будем рисковать, да? – извиняющимся голосом продолжил Вильям Янович.

За годы трудов Корсакову довелось столкнуться со множеством малоаппетитных явлений – тела жертв, вскрытия, вивисекции. Некоторые операции приходилось проводить самостоятельно. Но Владимир все равно содрогнулся от отвращения, когда подцепил в воде мерзкое растение и плюхнул его в ведерко Беккера.

– Замечательно! – Вильям Янович, похоже, его брезгливости не разделял и был счастлив, как ребенок, которому подарили новую игрушку.

Они вернулись в усадьбу по тропинке вдоль берега, разведанной Беккером. Дорожка вывела их к сосновой аллее, причалу и лестнице. Часы Корсаков оставил в комнате, но по положению солнца предположил, что время близится к семи утра.

Уже подходя к флигелю, они увидели знакомый силуэт в синей форме. Постольский стоял на крыльце и мило беседовал с Софьей. Заметив гостей, девушка покраснела и поспешно ретировалась обратно в дом, а Постольский нервно поправил ворот мундира.

– А ты, как я погляжу, успешно налаживаешь связи с туземцами, – ехидно заметил Корсаков.

Павел зарделся почище служанки, но от необходимости отвечать его спас появившийся Федор.

– Господа, Наталья Аркадьевна нездорова и просит прощения, что не может присоединиться к вам за завтраком. Где вам будет удобно откушать? Могу предложить столовую либо же веранду.

Корсаков переглянулся со спутниками и ответил за всех:

– Погода сегодня чудесная. Давайте на веранде.

* * *

Беккер, которому явно не терпелось приступить к изучению находки, поспешно проглотил два яйца всмятку и скрылся во флигеле. Корсаков заранее одолжил ему саквояж с походной лабораторией, за что профессор оказался весьма признателен:

– Вы просто спасли меня, Владимир Николаевич! Я уж было собирался препарировать растение столовыми приборами.

На веранде остались только Корсаков и Постольский. Стол перед ними просто ломился от еды. Усилиями Марфы Алексеевны и еще одного слуги, паренька в белых перчатках, из кухни на веранду перекочевали каша, котлеты, яйца (всмятку, а также в виде омлета и болтуньи), пироги (с мясом и ягодами), а еще сыр, холодное мясо, масло, мед и прочие угощения. Вопреки обыкновению, Владимир пил крепкий чай – он разумно полагал, что кофе старая кухарка варить не умеет, а потому не рискнул притрагиваться к любимому напитку, к тому же щедро разбавленному молоком с пенкой.

Особое внимание Марфа Алексеевна уделила Постольскому. На его тарелку перекочевало столько еды, что выросшая гора наполовину скрыла его от сидящего напротив Корсакова.

Когда Павел попытался остановить неиссякаемый фонтан щедрости, кухарка укорила его, будто неразумное дитя:

– Эвон чего удумал! Ты на себя-то глянь! Худющий же, аж смотреть страшно, сердце кровью обливается. Ты не спорь, а кушай. Иначе как будешь службу государеву нести да изуверов ловить?

После чего Марфа Алексеевна предприняла попытку заткнуть поручику рот, воспользовавшись пирожком вместо кляпа. Когда Постольский насилу отбился, а кухарка со слугой оставили их в одиночестве, Корсаков не выдержал и поддел приятеля.

– Слушай, похоже, все женщины в усадьбе находят тебя неотразимым. Умоляю, поделись: в чем секрет твоей привлекательности? – спросил он, с лукавой улыбкой перекатывая монету меж пальцев.

Реакция Павла удивила его. Владимир привык к неопытности поручика и его постоянному смущению. Однако, вместо того чтобы еще сильнее покраснеть и замкнуться, Павел откинулся на спинку летнего кресла и спросил сам:

– А что, думаешь, тебе бы пригодился?

Корсаков несколько опешил, а Постольский продолжил:

– Слушай, я признаю, что до твоих знаний мне очень и очень далеко. Более того, я благодарен, что ты со мной ими делишься. Но, прошу, постарайся сдерживаться со своими шуточками. Если же тебя действительно интересует, как начать нравиться окружающим, то для начала перестань ходить со столь высокомерным видом и отпускать колкости. Думаю, поможет.

Сказав это, Павел спокойно отпил чай и принялся ждать ответа. В повисшей тишине звякнула упавшая на стол монета. Корсаков понял, что во время тирады Постольского он застыл с открытым ртом, застигнутый врасплох внезапной отповедью. Пришлось напомнить себе, что Павел прошел военное училище и с обидными шуточками «старших» знаком отнюдь не понаслышке. Более того, будущий поручик посмел пойти наперекор традиционному «цуку», даже зная, что это может означать конец его еще не начавшейся карьеры.

Корсаков устыдился – он вновь повел себя как вредный подросток, обидев приятеля. И если раньше в таких случаях ему на помощь приходил брат, как никто другой умевший сгладить неловкость в общении с окружающими, то теперь ему приходилось разбираться с последствиями своей несдержанности самостоятельно.

– Кхм, я… постараюсь, – ответил он, не найдя в себе сил извиниться.

– Буду признателен, – отозвался Павел. – Что же до Софьи… В общем, я довольно много узнал о том, как слуги относятся к произошедшему.

– И как же? – спросил Владимир, благодарный за возможность сменить тему.

– Они напуганы. Так же, как и хозяйка. За Наталью Аркадьевну все очень переживают. Коростылева они любили, но в последнее время, как говорят, он сильно переменился.

– Они сказали, каким образом?

– Софья подтвердила, что он стал очень много времени проводить один, в кабинете. И она тоже слышала, как Николай Александрович говорит сам с собой, хотя слов разобрать не смогла. Что же до озера, то о нем и впрямь всегда ходили недобрые слухи, но вот в деревне и усадьбе все было спокойно, молва их мистическими свойствами не наделяла. Но после пропавших рыбаков и зарева над водой местные начали беспокоиться. Некоторые слуги уже хотели уволиться, хотя идти им здесь особо некуда. Если бы не Федор, то ситуация была бы хуже. Дисциплина у него здесь железная. Он хоть и камердинер, но, по сути, занимается всей усадьбой – выслушивает управляющего, раздает указания. С одной стороны, за это его уважают. С другой – пошли шепотки, что он слишком много на себя берет. Будто сам барином стал.

– Интересно, – задумчиво протянул Корсаков. – Давай-ка после завтрака переместимся в кабинет. Думаю, Коростылев должен был оставить хоть какие-то записи о том, что его так волновало в последнее время.

– Считаешь, что происходящее не дело рук человеческих?

– Пока не знаю, но творящееся здесь мне очень напоминает один случай, с которым я недавно столкнулся… – начал было Корсаков, но замолчал, глядя, как из дверей усадьбы вышел Федор и быстрым шагом направился к ним.

– Владимир Николаевич, хозяйка просит вас незамедлительно подняться к ней, – сказал камердинер. Он старался выглядеть невозмутимо, но Корсаков видел, что слуга обеспокоен.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Вам стоит услышать это от Натальи Аркадьевны.

IX

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, утро

– Он жив, – прошептала Наталья Коростылева. – Вы должны найти его.

– Кто жив? Николай Александрович? – уточнил Корсаков.

– Да. Он приходил ко мне. Я видела его! Собственными глазами!

Они беседовали в полутемной спальне. Плотные гардины наполовину закрывали окна, оставляя только щелки, через которые просачивался солнечный свет. Наталья лежала в кровати, укутанная одеялами так, что виднелось лишь ее лицо. И лицо это Корсакову не нравилось – лихорадочный румянец и блеск глаз выдавали крайнюю нервную ажитацию. Возможно, жар. Владимир сделал себе мысленную пометку сказать Федору, чтобы тот пригласил врача. Сам Корсаков стоял у подножия кровати, озабоченно глядя на хозяйку усадьбы.

– Расскажите, где вы видели его, – попросил Владимир.

– Он был здесь. Прямо здесь, где вы сейчас стоите. – Коростылева говорила короткими отрывистыми фразами, словно ей не хватало дыхания. – Я проснулась рано утром. Засветло. Мне снились кошмары. Я открыла глаза – и увидела его. Он стоял в темноте. У подножия кровати. Смотрел на меня.

– Вы уверены, что это был он? Что вам не приснилось?

– Вы сговорились, что ли? – Глаза Коростылевой гневно сверкнули. – Федор спросил меня то же самое! Думаете, я не в себе? Думаете, не отличу сна от яви? Не узнаю собственного мужа?

– Ничего подобного, – успокаивающе ответил Корсаков. – Мне лишь нужно уточнить факты. Что делал Николай?

– Ничего. Просто стоял и смотрел. Я окликнула его, но он не ответил. Тогда я потянулась за свечой на тумбочке. Но когда я зажгла ее, в комнате уже никого не было.

– Возможно, вы что-то слышали? Например, скрип половиц или закрывающуюся дверь? Или почувствовали?

– Нет, я ничего не слышала, – покачала головой Коростылева. – Хотя… Когда я зажигала свечу, ее пламя затрепетало. Как будто налетел легкий сквозняк. Я повернулась – а Николая уже не было.

– Понятно, – кивнул Корсаков, хотя никакой ясности слова Натальи не принесли.

– Умоляю вас, Владимир Николаевич, найдите моего мужа, – обратилась к нему Коростылева. – Я почти смирилась с тем, что его больше нет, но теперь… Теперь я уверена, что он жив. И пытается дать мне знак. Это же добрая весть, не так ли?

– Возможно, – уклончиво ответил Владимир. – Я могу лишь обещать, что приложу все усилия, чтобы найти Николая Александровича, если он еще жив. В ином случае – хотя бы разгадать тайну его гибели. Простите меня, Наталья Аркадьевна, но я не хочу раньше времени давать вам надежду, которая может оказаться ложной.

За дверями спальни его ждал Федор, недвижимым истуканом стоящий на страже хозяйских покоев.

– Я так понимаю, вам она тоже сказала, что видела мужа? – спросил Корсаков. Камердинер лишь кивнул. – И что вы по этому поводу думаете?

– Пока вы беседовали, я приказал слугам осмотреть весь дом, – ответил Федор. – Они не нашли никаких следов Николая Александровича. К тому же, как бы мне ни хотелось верить Наталье Аркадьевне, я сомневаюсь, что хозяин, вернувшись после загадочного исчезновения, выбрал бы такой странный способ заявить о своем спасении.