Зловещие маски Корсакова

– Да? И почему же?

– Ну, я люблю солнце, летний зной. А здесь… Сами видите, даже в яркий день полутьма от этих огромных елей. И… Вы сочтете меня впечатлительной сумасбродкой, но мне всегда казалось, что в доме есть кто-то, кроме нас и слуг. По ночам постоянно раздаются какие-то престранные звуки. Будто скребется кто-то. Поверьте, я знаю, что для старых домов такое в порядке вещей, но это точно не трухлявые половицы и не грызуны. Тем более что мы их травили, и травили на совесть. Мне здесь не по себе. Особенно теперь, одной. И я думаю, что Николай чувствовал то же самое, но старался не подавать виду. Иногда я замечала, как он замирает в пустых комнатах, будто разглядывая что-то или прислушиваясь. Порой мне даже казалось, что он говорит сам с собой. Шепчет какие-то слова, но я не могла их разобрать… Вы считаете меня глупой?

– Нет, пока вы показали себя исключительно разумной женщиной, – честно ответил Корсаков. Упоминать о том, что сам он нередко слышит голоса и видит то, чего видеть не должен, Владимир не стал. – Скажите, сударыня, а ваш муж не мог оставить какие-то заметки? Или черновики писем? Возможно, он вел дневник?

– Ни разу не видела его за дневниковыми записями, но, возможно, вам удастся что-то найти здесь. – Наталья обвела рукой кабинет. – В последнее время он много времени проводил в этой комнате.

– В таком случае сразу должен испросить вашего разрешения на изучение всех бумаг, что мне удастся найти, – серьезно сказал Владимир.

– Конечно, – кивнула Коростылева. – Как я и говорила, скажите мне, что сталось с Николаем. Меня не волнует, что для этого потребуется. Дом в вашем распоряжении.

Корсакову оставалось только восхититься упорством этой хрупкой и несчастной женщины. Однако он лишь произнес:

– Еще раз благодарю за уделенное время. Попросите собрать в гостиной слуг, которые видели странные события на озере и сопровождали вашего мужа при погружении.

* * *

В гостиную его вновь провел Федор – камердинер с повадками британского дворецкого. Корсаков дал бы ему лет 50, а то и больше, хотя выглядел слуга моложе. Понаблюдав за ним немного, Владимир также пришел к выводу, что его строгая выправка и выверенные движения лишь отчасти имеют отношение к выучке прислуги. Нет, Корсаков такое уже встречал в юнкерском училище, да и в Болгарии насмотрелся. Военные привычки. Интересно, кем он успел побывать до того, как стать камердинером?

Федор поручил собрать в гостиной всех слуг, что распускали слухи об озере, и велел проводить туда же Постольского и Беккера.

– За погружением я наблюдал сам, думаю, моего присутствия будет достаточно, – пояснил камердинер. – И не сочтите за дерзость, ваше сиятельство, но я рад, что вы приехали. После исчезновения Николая Александровича хозяйка сама не своя. А полицейские чины ничего толком не установили и укатили. Надеюсь, вам удастся узнать больше.

– Я тоже на это надеюсь, – кивнул Корсаков. – Буду ли я прав, предположив, что вы знали Николая Александровича с младых ногтей?

– Истинно так, ваше сиятельство, – кивнул Федор. – Я служу Коростылевым уже тридцать лет. Николай Александрович родился и вырос у меня на глазах. Хотел бы сказать то же самое о его брате, но…

– Это у вас семейное, не так ли? – спросил Владимир. – Я про службу, конечно.

– Да, принял имение от отца.

– А до этого забирали в рекруты?

– Так точно, ваше сиятельство, – ответил Федор. Что ж, с происхождением выправки Корсаков не ошибся. Камердинеру повезло – обычно за годы военной службы бывшие рекруты утрачивали всякую связь с родственниками и прежней жизнью. Но Федору удалось вернуться обратно и даже занять весьма уважаемую должность среди прислуги, что уже говорило о его уме и способностях.

– Спасибо, Федор, – кивнул Владимир. – Думаю, нам предстоит еще неоднократно общаться, поэтому вы меня обяжете, если обойдетесь без регулярного титулования, хорошо? Это сэкономит время.

– Как скажете, – ответил камердинер, и Корсаков заметил, какого труда ему стоило не добавить очередное «сиятельство».

Гостиная представляла собой уютную комнату в три окна. Дополнительный свет давало круглое слуховое окошко из витражного стекла под потолком. Из мебели в комнате стояли небольшие удобные диванчики и кресла, а также круглые столики с хрустальными вазочками с фруктами. В углу – неразожженный камин, в доме и так было тепло. Ноги утопали в мягком темно-багровом ковре. Стены украшали картины, в основном пейзажи и охотничьи сценки. Словом, обыкновенная уютная гостиная дворянской усадьбы. Сейчас, при свете дня, рассказы Коростылевой о странных звуках и неприятных ощущениях казались выдумками излишне нервной дамы.

Когда в комнату вошли Постольский и Беккер, Владимир попросил камердинера оставить их на пять минут, а затем пригласить первого свидетеля. Федор лишь молча кивнул и вышел, закрыв за собой двери.

– Ну, что скажешь? – обратился Корсаков к Постольскому.

– Пока ничего, – ответил Павел. – Сам понимаешь, мой мундир не особо располагает людей к задушевному общению. На первый взгляд никаких странностей. Живут богато. Непохоже, чтобы прислугу держали в черном теле. Да и усадьба выглядит прилично.

Тут Корсаков вынужден был согласиться: несмотря на удаленность от крупных городов, имение Коростылевых содержалось в идеальном порядке. Он всегда считал, что его отчий дом под Смоленском выглядит образцово, но сравнение со здешней усадьбой выходило не в пользу родных пенатов.

– Почему мне кажется, что далее последует «но»? – поинтересовался Владимир.

– Потому что оно последует, – усмехнулся Павел. – Люди напуганы. Можно списать это на пропажу хозяина и беспокойство за дальнейшую судьбу. Однако чудится мне, что их страхи связаны с озером.

Корсаков покивал, а затем пересказал спутникам все, что услышал от Натальи. Когда он закончил, Постольский задумчиво сказал:

– Да уж, это объясняет поведение слуг…

– Мне было бы интереснее, что объясняет происходящее с озером, – проворчал Корсаков. – Пожалуй, пришло время опросить очевидцев.

Федор проявил похвальную прозорливость. Он не стал приглашать всех разом, разумно выбрав лишь тех, кому было чем поделиться с гостями, и запускал их по одному.

Первой в гостиную вошла молодая девушка. Камердинер представил ее как Софью, личную служанку Натальи Аркадьевны. Держалась она уверенно, однако в огромных глазах, делавших ее неуловимо похожей на лесную лань, читалось беспокойство. Говоря, она то и дело переводила взгляд с одного собеседника на другого. Владимир заметил, что чаще ее глаза задерживались на Постольском, и отдельно обратил внимание на румянец, который немного проступал на щеках молодого поручика каждый раз, когда это происходило.

– Сама я ничего толком не видела, – сообщила Софья, когда Корсаков спросил ее об озере. – Могу только про цветок рассказать.

– Про какой цветок? – уточнил Владимир.

– Как-то утром хозяйка, Наталья Аркадьевна, пошли прогуляться вдоль озера. Я тогда в доме осталась ее ждать. Приходят – а в руках у нее цветок диковинный. Смотри, говорит, Софья, какую красоту я нашла. А я и слова сказать не могу – не видала таких цветов в наших краях никогда, и откуда он взялся, не ведаю. Вспомнились мне бабкины сказки, что, мол, коли начинают диковинные цветы на озере распускаться – жди беды. А тут, значит, Николай Александрович в комнату заходят. Как увидел он этот цветок, так сразу в лице переменился. «Выбрось его, – кричит, – немедленно!» Наталья Аркадьевна перепугались и в слезы, да и мне страшно стало – никогда я хозяина таким злым не видела. Забрала цветок, вынесла да и выбросила подальше. Боялась, что руки потом волдырями пойдут, вдруг цвет тот богульный, раз Николай Александрович так осерчали, да, кажись, обошлось.

– П-п-простите, но что значит «богульный»? – заинтересованно подался вперед Беккер.

– Ядовитый, другими словами, – пояснил Корсаков не оборачиваясь, а служанка согласно закивала.

– И вы говорите, что ранее таких растений здесь не встречали? – не отставал Вильям Янович.

Софья лишь помотала головой.

– Как любопытно, – заключил Беккер и еще раз беззвучно повторил: «Богульный», будто бы пробуя новое слово на вкус.

– У нас есть еще вопросы? – Корсаков обвел спутников взглядом. – В таком случае спасибо вам, Софья. Федор! Приглашайте следующего.

Служанка встала со стула, неловко поклонилась и, бросив еще один взгляд на Постольского (который машинально пригладил волосы), вышла из гостиной. Ее место заняла другая женщина – пожилая, крупная, смахивающая на добрую пушкинскую няню.

– Звать меня Марфою, и, почитай, лет уж пятьдесят я хозяев потчую, – сообщила она.

– Кухарка, значит? – уточнил Корсаков. – Странно. Из рассказов Натальи Аркадьевны у меня сложилось мнение, что Коростылевы – люди с более притязательным вкусом. Простите, если обидел…

– Да что вы! – отмахнулась Марфа. – Бывали, конечно, здесь разные повара. Расфуфырены таки! Один, кажись, француз, про остальных уж не помню. Готовили они, готовили – а потом им от ворот поворот. И всегда хозяева говорили: «Без твоей стряпни, Марфа, нам и дом не мил». Голубчики, кстати, любите?

– Что, простите? – опешил Владимир.

– Голубчики вот смастерить думаю, – невозмутимо отозвалась кухарка. – Сегодня, вестимо, не успею, но завтра уж угощу на славу!

– Хорошо, будем весьма благодарны, – ответил Корсаков. – Но все-таки давайте поговорим об озере.

– А чего об ём говорить? – удивилась Марфа. – Я к ёму не хожу. Других гоняю.

– Почему? – спросил Владимир.

– А мне еще бабка завещала: «Не суйся, Марфа, к озеру, недоброе там место».

Владимир повернулся к дверям и растерянно посмотрел на Федора, все это время стоявшего у входа в гостиную, пытаясь понять, зачем камердинер пригласил кухарку. Тот устало обратился к ней:

– Марфа Алексеевна, вы про рыбаков расскажите.

– А-а-а, про рыбаков, что ль? – протянула кухарка. – А чего о них рассказывать? Пужаются оне. Раньше каждое утро свежую рыбу приносили. Я уж из нее и ушицу варила, и кулебяки делала, и…

– Марфа Алексеевна! – повысил голос камердинер.

– А чего я? Я ничего. Да только рыбаки ходить перестали. Говорят, те, что засветло выходили, – потопли. С тех пор и не суются.

– Потопли? Как Николай Александрович? – уточнил Корсаков.

– Да нешто они в железяках всяких туда полезут? Нет! Знамо дело, с лодок топли!

– И сколько таких случаев было?

– Потопло сколько? Бают, что трое-четверо. Озеро вообще дурное, мне бабка еще рассказывала, людям там топнуть не впервой, но так, чтобы друг за другом да так шустро… Не помню такого.

Владимир понял, что больше ничего от Марфы добиться не выйдет, поэтому отпустил ее. Кухарка, прежде чем Федор выпроводил ее, еще раз пообещала гостям щей и голубцов завтра на обед.

– Должно быть, вы пробовали ее стряпню еще ребенком? – с улыбкой спросил камердинера Корсаков, когда тот вернулся.

– Почему… – начал было Федор. – Как вы догадались, ваше сиятельство?

– Камердинер, старший в доме, обращается к кухарке по имени-отчеству… – вскинул брови Владимир. – Логично предположить, что с детства ее знаете.

– С детства, – сухо кивнул Федор. – Позволите продолжить?

Третьим из приглашенных слуг оказался лесник. Как пояснил Федор, жил тот в отдельной избушке неподалеку от барской аллеи. Вид слуга имел неказистый – низкий, мельтешащий, смахивающий на мелкого жулика.

– Озеро, стал быть… – Для солидности лесник взял паузу и причмокнул. – Не слыхали небось, как его в народе-та кличут?

– Не слыхал, – подтвердил Корсаков.

– Чортовым! – протянул лесник, выпучив глаза. – Это баре его Глубоким прозвали, а народ все больше – Чортовым. Мне-то все равно, хоть так, хоть сяк. Озеро-та и впрямь глубокое. И живет в нем чорт!

– Какой такой «черт»? – удивленно вскинул брови Владимир, подыгрывая рассказчику.

– Знамо какой! Самый что ни на есть настоящий чорт. Водяной токмо! Он и барчука под воду утащил, брата баринова, стал быть. И сам барин его там на дне повстречал, оттого и не вернулся!

Лесник посмотрел куда-то за спину Корсакова и поежился. Владимир не сомневался, что Федор всем видом демонстрирует, какие кары он применит к болтливому леснику, когда останется с ним наедине.

– Это все очень интересно, конечно, но что такого произошло с озером, отчего Николай Александрович решил туда погрузиться?

– Дак я ж о том и говорю! Чорт! Проснулся, видать. Я ить ночью как-то глянул – а озеро горит!

– Огнем горит?

– Да не, барин, каким огнем! Светом горит! Жутким таким. Не ангельским, стал быть. А потом ухнуло. Так, что у меня аж внутри все, эт самое, ёкнуло. Будто упало что-то здоровое, стал быть, да токмо уханье слышно, а удара нет. А потом протяжно так застонало что-то. Навроде лося. Токмо не знаю я, уж какого размера лось, стал быть, чтобы так стонать…

– Федор, а вы что-то такое видели или слышали? – повернулся к камердинеру Корсаков.

Тот помялся несколько секунд, очевидно смущенный, но затем все-таки ответил:

– К сожалению, да. Наблюдал зарево со стороны озера однажды ночью.

– Любопытно, – протянул Корсаков.

– И рыба не пойми куда делась, – вставил лесник. – В озере, стал быть, рыбы много было. А после того как загорелось и ухнуло – нет ни одной!

VI

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, вечер

Хоть Корсаков собирался осматривать озеро с утра, но любопытство взяло верх. В сопровождении камердинера Владимир, Постольский и Беккер спустились по аллее вниз, к самому берегу. Корсаков встал на лодочном причале и вгляделся в тихие воды. Наталья Коростылева оказалась права – несмотря на то что летом солнце не заходит долго, особенно в здешних широтах, окружающие ели скрадывали его последние лучи. От этого гладь озера казалась почти черной.

– Вода здесь чистая и прозрачная, но не ночью, конечно, – словно прочитал его мысли Федор, остановившись рядом.

– Я так понимаю, Николай Александрович попытался погрузиться при свете дня?

– Конечно. Озеро не зря прозвали Глубоким – в нескольких шагах от берега дно резко уходит вниз. Но не отвесно, поэтому Николай Александрович рассчитывал, что ему удастся спуститься на достаточную глубину.

Корсаков кивнул и оперся на поручни причала. Хотя его и привели сюда обстоятельства в высшей степени трагические и загадочные, сложно было не насладиться теплым вечером, легким бризом, запахом хвои и тихим плеском воды.

– Как думаете, Федор, что сподвигло вашего хозяина погрузиться в озеро?

– Не могу знать. Николай Александрович всегда был здравомыслящим человеком, но в последние дни он переменился – когда услышал разговоры про свечение и звуки из озера. В ночь перед погружением он запретил слугам подходить к окнам, а сам остался в своем кабинете. Возможно, даже спускался к причалу. Но утром я застал его полным мрачной решимости, простите мне высокопарные слова. Будто он считал своим долгом что-то сделать. Но что – не могу сказать.

– Опишите, как прошло погружение.

– Конечно. Тем утром Николай Александрович повелел доставить на причал костюм и все оборудование. Должен отметить, что он был выдающимся инженером, поэтому принадлежности для погружения дорабатывал самостоятельно. Мы установили три прибора: насос для закачки воздуха, лебедку и говорильный шнур.

– Говорильный шнур? – переспросил его заинтересованный Беккер.

– Да. Николай Александрович придумал специальный шнур, крепящийся к шлему. С нашей стороны устанавливалась трубка, похожая на телефонную… – Федор остановился и попытался пояснить. – Это, знаете, такое изобретение…

–…которое позволяет по проводу переговариваться с людьми на большом удалении, – кивнул Корсаков. – Знаю о таком. Но где вы-то его успели увидать?

– Предприятие Николая Александровича занималось разработкой усовершенствованной телеграфной линии, – ответил Федор. – В частности, за несколько недель до своей гибели он ездил в Нижний Новгород[6] на испытания, а я его сопровождал.

– Любопытно, продолжайте, – попросил Владимир.

– Да мне нечего особо добавить. Николай Александрович опробовал одно из своих изобретений на скафандре. Когда он говорил достаточно громко, то я мог слышать его через шнур. Обратно, правда, связь была хуже.

– И все равно – ничего себе, – с искренним уважением протянул Постольский.

– Но все же вернемся к погружению, – напомнил Корсаков.

– Конечно. Николай Александрович взял вешки и гарпун…

– Гарпун? – Владимир удивленно вскинул брови. – От кого он там гарпуном отбиваться собрался? От водяного?

– Не могу знать. – Федор поморщился, словно неудачная шутка про его хозяина ранила его. – Он рассчитывал ставить вешки через каждые двадцать шагов, чтобы не сбиться на обратном пути. В случае необходимости мы также могли вытянуть его лебедкой.

– Но не вытянули…

– Нет, – грустно подтвердил Федор. – Сначала все шло благополучно. Николай Александрович опустился под воду с головой. Он то и дело кричал мне в трубку: «Двадцать шагов, первая вешка», «Двадцать шагов, вторая вешка». Потом замолчал, но продолжал отвечать, когда я спрашивал его. Говорил: «Да, да, вешки стоят».

Чем дальше вспоминал камердинер, тем мрачнее он становился.

– Затем он воскликнул: «Что это?» Я спросил, что он видит, но Николай Александрович не ответил. Я предложил вытащить его лебедкой, но он запретил: «Нет, я иду дальше». Прошло несколько минут. Я слышал, как он что-то бормочет себе под нос, но не мог разобрать слов. Несколько раз просил его говорить громче, но безуспешно. А потом, внезапно, я отчетливо услышал, как Николай Александрович говорит: «Господи, это правда! Он здесь!» А затем закричал. Дико. Захлебываясь криком, не водой. Мы тут же потянули лебедку назад, но она шла слишком быстро. Я понял, что Николая Александровича на другом конце нет. И действительно, мы вытянули лишь оборванную леску. То же самое случилось со шлангом для воздуха и говорильным. Мы бросились на поиски. Прочесывали озеро на лодках, ныряли на глубину. Но костюмами никто из нас пользоваться не умеет, а без них достигнуть дна невозможно. Хозяйка говорит, что с этим домом и озером что-то не так. Как вы понимаете, теперь я с ней согласен. Что бы ни обитало там, на дне, оно забрало Николая Александровича.

* * *

Корсаков отпустил Федора, оставшись в компании Постольского и Беккера. Он снял обувь, закатал брюки и уселся на край причала, свесив ноги в воду. Помедлив, Вильям Янович присоединился к нему, задумчиво бултыхая ступнями. Постольский, возможно, и хотел бы последовать их примеру, но форменная одежда не славилась своим удобством, а разоблачаться он не намеревался. Поэтому поручик просто опустился рядом на доски причала. Корсаков обратил внимание на почти полное отсутствие мошек и комаров, казалось бы неизбежных вечером на берегу. Возможно, это тоже был некий зловещий знак, но пока эта особенность Владимира скорее радовала.

– Итак, господа, что скажете? – обратился он к своим спутникам.

– Запутанное дело, – отозвался Павел. – Конечно, у нас на руках пока слишком много непонятного. И ты, безусловно, куда опытнее меня в этих делах, поэтому, может, и не согласишься. Но я пока не уверен, что мы столкнулись с чем-то действительно необъяснимым.

– Похвальный скепсис, – хмыкнул Корсаков. – А что же касается страхов Коростылевой? Странных звуков и шорохов в доме?

– Ты сейчас меня испытываешь, да? – догадался Постольский. – Это все можно списать на расстройство и временное помешательство из-за смерти мужа.

– А как объяснишь перемены в характере Николая Александровича?

– Пока никак, – признался Павел. – Но, быть может, мы найдем что-то в его бумагах, что прольет свет на его поведение. И давай не будем забывать, что Коростылев – выдающийся инженер. Он явно не мог заниматься развитием телеграфа один. Это вотчина военных, а значит, без них не обошлось. Возможно, на Николая Александровича оказывали давление другие державы.

– А что же он такого увидел на дне, как говорит Федор? Германского шпиона? – не отставал Владимир, испытующе глядя на приятеля.

– Что угодно. Там темно и глубоко. Он вполне мог перепугаться, увидев, скажем, рыбу. Или бобра, например.

– Только рыба, как мы уже знаем, исчезла или погибла, – парировал Корсаков. – А для бобра глубоко, не находишь? И что тогда за свет описывали слуги?

– Позвольте, я встряну в ваш разговор, ибо у меня есть одна теория, – подал голос Беккер.

– Конечно, Вильям Янович, поделитесь, – повернулся к нему Владимир.

– Служанка Натальи Аркадьевны упомянула странный цветок, найденный на берегу. К тому же мы знаем, что озеро невероятно глубоко. Что, если на дне его таятся неизвестные пока науке организмы? Например, мы знаем, что некоторые морские водоросли могут светиться под водой. Это бы объяснило сияние. Конечно же, для обычного лесника, не бывавшего за пределами своей деревни, подобное зрелище будет отдавать дьявольщиной.

– Светящиеся водоросли в пресноводном озере да в Новгородской губернии? – ехидно уточнил Корсаков.

– А что есть озеро, как не лужица, оставшаяся от древнего океана? – ответил вопросом на вопрос Беккер. – Повторюсь, мы не знаем, что можем найти на глубине.

– Итак, один человек предполагает вмешательство заграничных разведок, другой – неведомые светящиеся водоросли, – констатировал Корсаков.

– Ты чем-то недоволен? – спросил Постольский.

– Нет, – ответил Владимир. – Учитывая обстоятельства – не самые худшие теории. Пойдемте-ка спать, господа. Как говорится, утро вечера мудренее. Тем более ночь, возможно, подкинет нам новых поводов для раздумий.

* * *

Несмотря на озвученное предложение, Корсаков остался на причале, проводив взглядом Постольского и Беккера, поднимающихся вверх по аллее в сторону усадьбы. Сам он пересел на первую ступеньку лестницы. Под руку попался удобный круглый камешек, который Владимир не задумываясь запустил в озеро. Тот весело отскочил от воды три раза, прежде чем пойти на дно.

– Если кто-то на дне обиделся, то сейчас самое время выйти и мне об этом сообщить, – пробормотал Корсаков себе под нос. Вопреки его предложению, поверхность озера осталась спокойной, никто подниматься не спешил.

«Сколько таких усадеб я видел? И сколько еще увижу?»

Владимир оглянулся и посмотрел на дом в конце аллеи. В его окнах горел неяркий свет, недостаточный для того, чтобы развеять опустившиеся сумерки. Особняк навевал мысли о доме – вроде так непохожий внешне, он вызывал стойкую ассоциацию с усадьбой Корсаковых.

«Они оба увечны».

Владимир ухватился за это слово. Да, именно увечны. Оба дома были ранены – из них будто изъяли что-то невероятно важное и невосполнимое. Стены отчего дома хранили память о Петре и Николае Васильевиче. И, несмотря на все усилия матери и Верне, дом так и не оправился от потери. У Владимира было достаточно причин опасаться своего возвращения, вполне весомых, к тому же учитывая то, какие события произошли после приезда в Смоленск. Но тяжелее всего именно эта рана – одновременное ощущение пустоты, словно из груди вынули сердце, и рухнувшая на плечи тяжесть чужих жизней, оборвавшихся слишком рано.

В усадьбе Коростылевых тоже чувствовалась эта увечность. Конечно, для Корсакова, Постольского и Беккера она оставалась практически неуловимой, но вот Наталья Аркадьевна, Федор и те слуги, на чьих глазах рос исчезнувший Коростылев, наверняка ощущают то же, что и Владимир. А значит, у него есть лишняя причина докопаться до сути событий. Не ради полковника. Не ради собственного любопытства. Ради тех, кто заслуживает знать правду и обрести хотя бы крошечную возможность отпустить свою боль. Возможность, которой Корсаков был лишен.

VII

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, ночь

Приехавшим выделили в распоряжение весь гостевой флигель. Владимир заранее договорился с вдовой и камердинером, что в случае необходимости он сможет свободно ходить по дому, разумеется не вторгаясь в покои хозяйки и жилые комнаты слуг. Поэтому перед сном Корсаков прошелся с лампой по безлюдным коридорам и помещениям, тщательно прислушиваясь и осматриваясь.

Усадьба выглядела ухоженной, но пустоватой. Что логично, ведь Коростылевы перебрались сюда недавно, а до этого предпочитали путешествовать или жить в столице. По комнатам можно было судить о пристрастиях как самого Николая, так и его родителей. От исчезнувшего хозяина усадьбы осталось помещение, где в идеальном порядке стояло водолазное оборудование. Шлемы и комбинезоны были разложены с почти религиозным тщанием, будто комната представляла собой святилище с алтарем, посвященным любимому делу. На этом фоне увлечения предков Николая выглядели почти скучно. Классическая библиотека (Корсаков даже фыркнул, сравнив здешний куцый уголок с огромным кладезем знаний в фамильной усадьбе). Охотничий зал с трофеями и ружьями, убранными под стекло в запирающиеся шкафы. Судя по фотографиям на стенах, основным энтузиастом в семье был ныне покойный Коростылев-старший. Владимир, однако, заметил, что Николай отчасти продолжил отцовское дело – американские скорострельные карабины-репитеры Винчестера и ружье системы Бердана однозначно появились при нем.