Зловещие маски Корсакова

– А что же, он не ушел под воду, аки град Китеж? – съязвил Корсаков.

– Владимир Николаевич, думаете, я не слыхал историй о спящих на дне водоема городах? Уверен, вы поможете мне перечислить много таких на Руси. А то и добавите, скажем, про французский Ис, дабы подчеркнуть свою эрудицию. Я же в ответ напомню вам про библейские города, погребенные в водах Мертвого моря за грехи их содомские[13]. Но речь сейчас не о легендах и ветхозаветных писаниях, а о документе, который утверждает, что находившийся здесь город был уничтожен бесами, вышедшими из озера. Согласитесь, на общем фоне это выглядит как минимум оригинально?

Матфей умолк, пристально разглядывая Корсакова. Того не покидало впечатление, что на протяжении всего разговора его испытывают, причем не особо таясь. Однако Владимир почел за лучшее пока не подавать виду. Вместо этого он спросил:

– И вы рассказали эту легенду Коростылеву?

– Конечно, – кивнул Матфей. – Он приехал ко мне на той же самой коляске, что и вы. Рассказал о странных событиях вокруг своей усадьбы, и его слова напомнили мне о найденной когда-то странице из летописи. Вы же знаете о светящемся озере и цветах, что нашла на берегу супруга Николая Александровича?

– Знаю, – кивнул Корсаков.

– И на обряды деревенских обратили внимание, – заключил Матфей. – Так какие же у вас, столичного гостя, мысли на сей счет?

Прежде чем ответить, Владимир смерил собеседника оценивающим взглядом. Священника, казалось, это ни в коей степени не смутило.

– Послушайте, святой отец, довольно иезуитства, – предложил Корсаков, даже поименовав Матфея католическим обращением, дабы продемонстрировать легкое раздражение. – Мне кажется, я прошел вашу проверку?

– О чем это вы? – притворно удивился священник.

– Я, может, и молод, но по нашей бескрайней стране попутешествовать успел, – сказал Корсаков. – И, соответственно, насмотрелся на провинциальных батюшек. Добрые пастыри среди них попадались, но в целом впечатления, уж простите, остались не самые положительные. Вы же похожи на деревенского священника не больше, чем я – на праведника. Манера речи. Познания в языческих обрядах, истории и археологии. Вольнодумство. Опера, опять же, – вряд ли каждый ваш визитер достоин приветствия из «Дон Жуана». Вы, конечно, можете утверждать, что уродились таким уж самородком. Но, на мой взгляд, воспитание и образование у вас столичные. Как минимум. И текущий пост им не соответствует. А значит, вас сюда сослали. Причем очень аккуратно – запрятали в деревеньку, где даже поезда не останавливаются, но при этом недалеко от столицы. Куда проще было бы загнать вас за Урал или в какой-нибудь монастырь. Но нет, кто-то специально решил держать вас под рукой. Значит, хоть и ссылка, но с перспективой выйти из опалы. Расскажете, кто и откуда вас изгнал и за что, или мне выяснить самому?

Во взгляде Матфея заплясали веселые искорки. Он откинулся на спинку кресла, рассматривая Корсакова с новым интересом и будто бы раздумывая, открыться ему или нет.

– Что ж, основную причину вы уже сами назвали: вольнодумство, – наконец сказал священник. – Что же до того, кто изгнал… Я здесь немногим больше года, с прошлой весны. Думаю, это все объяснит.

Корсаков только молча кивнул. Дополнительных объяснений не требовалось. В апреле 1880 года в должность обер-прокурора Святейшего синода, верховного органа православной церкви, вступил Константин Петрович Победоносцев, человек, к тому времени придерживавшийся крайне консервативных взглядов. Это уже говорило о его собеседнике многое – если он сам не лгал, конечно же. Внимание Победоносцева означало, что до своего вынужденного переезда священник был вхож в высшие круги церкви. А вот в каком качестве – это вопрос. Корсаков окончательно решил навести справки об этом «деревенском батюшке», когда вернется в Петербург.

– Что же до имени моего заступника, то его я разглашать не в праве, – продолжил Матфей. – Остальное вы угадали верно. Но от наследника Корсаковых я меньшего и не ждал.

– Фамильная слава бежит впереди меня? – усмехнулся Владимир.

– Можно и так сказать.

– И какого же о нас мнения церковь? – решил уточнить Корсаков.

– В большинстве своем – невысокого, – честно ответил Матфей. – Но встречаются и те, кто считает ваш труд необходимым и важным. Я – из их числа. Постараюсь вам помочь, в меру собственных сил. Потому как происходящие сейчас события выходят за рамки вопросов веры и суеверий, скажем так.

– Расскажете, зачем к вам обращался Коростылев?

– Да, – кивнул священник. – Весной, когда вскрылся лед на реке и озере, в деревне пропал рыбак. Явление не слишком редкое, и поначалу на него никто не обратил внимания – решили, что провалился и утонул. Лишь потом, соотнеся даты, я понял, что это могло стать началом событий, приведших к гибели Николая Александровича.

– Каким образом? – спросил Корсаков, подавшись вперед.

– Неделю спустя он подошел ко мне после воскресной службы, – продолжил Матфей. – Николай Александрович выглядел напуганным. Думаю, вы успели понять, что он был крайне рациональным молодым человеком, чуждым буквальным трактовкам святых текстов. Но в тот момент он спросил меня, может ли он быть одержим бесом.

– Почему?

– Потому, что он начал слышать голос своего утонувшего в детстве брата. Во сне и наяву.

Корсаков вздрогнул и сложил руки на груди, словно ему стало зябко от могильного холода, которым дышали эти слова. Во рту пересохло, а в горле встал ком, мешающий сглотнуть. Конечно, он подозревал, что беды Коростылева похожи на его собственные. Но «подозревать» и «знать наверняка» – это большая разница.

– Еще чаю? – заботливо спросил Матфей, явно заметивший смятение собеседника.

– Да, пожалуй, – выдавил из себя улыбку Корсаков. – Он у вас замечательный.

– Спасибо, – скромно поблагодарил его священник. Он наполнил чашку ароматным горячим чаем из самовара и поставил ее обратно на блюдце перед Владимиром. – Итак, о чем я? Ах да. Днем голос брата был почти незаметен. Скорее казался шепотом, который Николай слышал, оставаясь один в какой-то из комнат дома. А ночью ему снилось озеро. И брат, зовущий его со дна.

– Он не говорил, голоса и сны преследовали его только в усадьбе или же он продолжал их слышать и видеть, когда уезжал? – спросил Корсаков, вновь настроив себя на деловой лад. С собственными демонами он пообещал себе разобраться как-нибудь в другой раз.

– Забавно, что вы спрашиваете, – заметил Матфей. – Только в усадьбе. Это был один из вопросов, которые я задавал Николаю Александровичу, когда пытался определить причину его страхов. Он не выказывал большинства известных церкви признаков одержимости, а те, что все-таки присутствовали, скорее следовало счесть нервным расстройством. Заглянув к нему в гости, я также не заметил ничего необычного или подозрительного. Так я ему и сказал. И порекомендовал на некоторое время уехать из усадьбы. Обратно в Петербург, например.

– Но он не послушал вас.

– Нет, – грустно покачал головой Матфей. – И корю себя, что отчасти я тому виной. Он действительно стал одержим – одержим желанием докопаться до причин своего состояния. Зря я рассказал ему о пропавшем городе, цветах и светящемся озере. Это лишь укрепило его стремление найти всему объяснение. Он принялся искать следы, оставшиеся от Омута. Предполагал, что его усадьба стоит на месте уцелевшей когда-то церкви. Обошел все окрестности. И однажды нашел то, о чем я говорил в начале нашей беседы. Помните, я упоминал о следах, указывающих на правдивость летописи? Если у вас есть время, я бы хотел продемонстрировать их вам.

* * *

В доме все были заняты своими делами. И существо слышало каждого из них. Оно не нуждалось в остром зрении, полагаясь на слух – и слух, и обоняние сообщали ему все необходимое. Дыхание. Стук шагов. Разговоры. Группы и одиночки. Главное – одиночки.

Существо было голодно. Власть господина держала его в узде, но не могла перебить неистребимое желание питаться, когда добыча так близко. За ослушанием всегда следовала смерть. Пусть. Инстинкт охоты был сильнее инстинкта самосохранения. Оставалось лишь выбрать жертву из тех, кто сейчас был один.

Мужчина в кабинете. Шелестит бумагами. Плохая добыча. Неудобная. Слишком молод и силен. Слишком много света. Будет сопротивляться.

(Постольский оставался в кабинете, продолжая разбор бумаг. После находки Корсакова ничего полезного или отдаленно связанного с делом обнаружить ему не удавалось. Финансовые документы. Чужие письма. Какие-то инженерные проекты. Павел уже собрался было отложить очередной чертеж, когда заметил почерк. Снова неряшливый, беглый, нервный. Проект явно был составлен совсем недавно. Постольский присмотрелся к документу – и обомлел.)

Мужчина в коридоре у спальни. Старше. Мерное дыхание. Будто бы спит. Но нет. Внимателен. Осторожен. Силен. В коридоре почти темно – окна закрывают гардины. Свет падает узкими полосами. Нет. Опасно. Слишком бдителен.

(Федор плохо спал прошлой ночью, однако не собирался никому уступать свой пост у спальни хозяйки. Армия осталась далеко в прошлом, но вбитые ею привычки никуда не делись. Рекрутов быстро отучали клевать носами, как бы измотаны они ни были. Вот и сейчас камердинер сидел на стуле, вслушиваясь в тишину, готовый встать на защиту хозяйки.)

Женщина в спальне. Вокруг нее темнота. Она спит, укрывшись одеялами и вздрагивая от страшных снов. Она не одна. В ее чреве растет и набирается сил малыш. Нельзя. Заманчиво, вкусно – но нельзя. Никакой инстинкт не пересилит ужас от того, что произойдет, если будет нарушен этот запрет.

(После исчезновения мужа Наталья и так пребывала словно в полусне. Поэтому, засыпая, она не видела разницы с явью. Боль, серость и страх. Страх за себя. За Николая. За их нерожденного ребенка. Страх заставлял ворочаться с боку на бок, тревожно вздрагивая.)

Мужчина во флигеле. Он постоянно регулирует свет, то распахивая занавеси, то закрывая их вновь, крутит фитили ламп. Плохо видит. Не слишком силен. Рассеян. Такой ничего не заметит. Нужно лишь подобраться осторожно, и… Или нет?

(«Невероятно», – бормотал Вильям Янович ван Беккер себе под нос. За свою жизнь и карьеру он повидал множество странностей, но озерный цветок превзошел все его ожидания. Беккер ставил опыт за опытом, поначалу не обращая внимания на то, как начинает глупо и радостно хихикать. Но что-то остановило его. Вильям Янович отстранился. Поправил очки. Аккуратно втянул носом воздух – и бросился распахивать окно.)

Женщина. В подвале. Одна. Стара. Мясиста. Тоже увлечена своей работой. Не успеет понять. Не успеет бороться.

(Марфа мурлыкала себе под нос старинную песенку, которой научила ее еще бабка. Все самые ценные вещи в их семье передавались по материнской линии. Не то чтобы их было много. Коростылевы, на фоне других дворян, могли считаться добрыми хозяевами, но все равно сколько скопит барская прислуга? Нет, богатствами Марфы были песни, что она пела; сказки, которыми делилась с детишками; да рецепты, по которым она не уставала готовить. Вот и сейчас стояла перед деревянной бадьей, придирчиво осматривая лежащие перед ней кочаны капусты, и раздумывала над вопросом, который и не снился сумрачному датскому принцу. «Быть или не быть?» Пф! Голубцы или щи? Вот в чем вопрос!)

Тварь выбрала свою жертву. Выбрала маршрут. Стены дома не были для нее преградой. Еще чуть-чуть – и голод отступит. Еще чуть-чуть – и один из обитателей дома умрет…

XI

1881 год, июнь, окрестности усадьбы, день

– Долго еще?

– Нет, мы почти пришли.

Матфей Корсакову нравился. Владимир вообще считал, что неплохо разбирается в людях. Священник, несмотря на таинственную биографию, не вызывал у него смутного чувства беспокойства, часто посещавшего Корсакова при общении с людьми, которые врали ему или пытались что-то утаить. С другой стороны, убийца из Дмитриевского училища тоже поначалу вызывал у него исключительно симпатию (да и, если быть честным, Владимир понимал мотивы, толкнувшие того на страшные деяния, и немного жалел бедолагу). Матфей же, ненадолго отлучившись за керосиновым фонарем в поповский дом, сейчас вел Корсакова в самую чащу леса. Поэтому Владимир старался идти слегка позади священника, не спуская с него глаз, а правую руку держал у кармана сюртука, который тяжелым грузом оттягивал его револьвер.

Деревню они покинули довольно быстро и двинулись прочь от железной дороги и моста приблизительно в сторону усадьбы. По пути им встретились несколько местных, и Владимир обратил внимание на их отношение к Матфею. Священник улыбался, приподнимал широкополую шляпу и обращался к каждому по имени. Деревенские, казалось, радовались встрече. В их поведении не было притворства или подобострастия – своего батюшку они искренне любили. По крайней мере, такое впечатление сложилось у Корсакова.

После раскаленного летнего дня в лесу было немногим прохладнее. Земля и деревья парили, будто стены деревенской бани, окружая их запахом разогретой на солнце сосновой смолы. Матфей поначалу вел его по тропинке, а затем, следуя одному ему ведомым ориентирам, свернул с нее в сторону. Им пришлось вскарабкаться на несколько холмов и осторожно спуститься с них, стараясь не поскользнуться на покрывающих землю опавших иголках. На взгляд Владимира, открывавшиеся во все стороны бесконечные ряды сосен походили друг на друга как две капли воды, создавая неприятное впечатление зеркального лабиринта. Именно в этот момент он и спросил священника, сколько им осталось до места назначения. Почувствовав легкое напряжение Корсакова, Матфей счел нужным добавить:

– Скоро сами все увидите.

И действительно, Владимир заметил, что окружающий их пейзаж начал быстро меняться. Вместо прямых высоких деревьев он видел откровенно странные сосны. Они не росли вверх, а извивались, будто змеи, напоминая вопросительные знаки, буквы «с» или символы бесконечности. Чем дальше они шли, тем больше этих деревьев им попадалось, пока все сосны вокруг не стали изломанными и неправильными.

Центром ботанической аномалии оказался очередной каменистый холм, посреди которого разверзся темный зев пещеры в полтора-два человеческих роста. Перед ним Матфей остановился и принялся разжигать фонарь.

– Там неглубоко, но солнечный свет не достает, – пояснил священник и первым вступил в пещеру. Корсаков последовал за ним, все еще подозрительно поглядывая на него. Матфей, казалось, не замечал этого и продолжал говорить: – Николай Александрович наткнулся на это место во время поисков следов пропавшего города. Но оно гораздо, гораздо древнее. Вот, полюбуйтесь.

Он остановился и направил свет фонаря на стену пещеры. Корсаков проследил за ним – и в первый момент не понял, что же видит. Вместо серого камня его встретили рисунки, сделанные неумелой рукой и всего двумя цветами – красным и черным, – пусть и поблекшими за бесконечные века, прошедшие с того момента, как его оставил неизвестный художник.

– Это рисунки, – пораженно прошептал Корсаков. – Но… сколько же им лет?

– Думаю, что тысячи и тысячи, – ответил Матфей. – Николай Александрович говорил, что слышал о таких, когда путешествовал по Испании[14]. Предполагается, что их оставили наши далекие предки, в незапамятные времена, до развития цивилизации. Это уже делает их уникальными, но, прошу, присмотритесь к сюжетам.

Примитивные, но необычайно выразительные изображения запечатлели сцены, от которых Владимиру стало не по себе. Из извилистых линий, символизирующих воду, поднимались фигуры странных существ. Их тела были вытянутыми и гибкими, конечности заканчивались когтистыми лапами, пасти хищно скалились острыми, почти фантастически изогнутыми зубами. Вокруг них художник разбросал символы, напоминающие волны или брызги, создавая ощущение движения и силы.

Другая часть рисунков изображала людей, охваченных паникой. Их фигуры выглядели хрупкими и беспомощными перед угрозой, исходившей от выходящих из воды существ. В некоторых сценах они были изображены с поднятыми вверх руками, как будто умоляли о помощи или пытались защититься. В одном из углов пещеры, ближе к входу, находился особенно мрачный фрагмент: схематичный человек, окруженный змееподобными щупальцами существа, словно растворялся в массиве линий, изображающих воду.

– Удивительное совпадение, не так ли? – иронично заметил Матфей. – Древние наскальные рисунки и летопись XIII века, описывающие поразительно похожие события.

Корсаков подошел поближе, достал очки из кармана жилетки, коснулся рисунков и пристально вгляделся в них. Его скептически настроенный разум всегда искал рациональные объяснения прежде, чем предполагать, что в деле замешаны сверхъестественные силы. Вот и в этот раз первой мыслью Владимира была вероятность подделки. Но, хотя плохие условия и не позволяли точно датировать рисунки, они действительно казались древними.

Однако не их древность сейчас вызывала холодок по коже. Нет, ужас внушало узнавание. Владимир уже видел подобный сюжет год назад. Конечно, тот был выполнен в художественном стиле, не сравнимом с примитивными рисунками первобытных людей, но сходство выходило безусловным. Восстающих из воды существ, грозящих поглотить все живое, писал художник Стасевич на потолке заброшенной деревянной церкви у круга древних камней, которым поклонялись давно исчезнувшие племена.

Корсаков нерешительно стянул с ладони перчатку и вновь провел пальцами по наскальному рисунку.

Первобытные люди думали совсем иначе, и Владимир вряд ли смог проследить за ходом их мыслей, но эмоции понимал хорошо.

Гнев. Страх. Бессилие. Тех, кто нашел временное укрытие в этой пещере, осталось мало, и они не верили, что переживут следующую зиму. Они смирились со своей судьбой. Все, кроме одного. Того, кто оставил на стене это предупреждение. Даже он сам сомневался, что его рисунок кто-то увидит, но если это произойдет – пусть он поможет. Предостережет держаться подальше от озера.

– Воистину, удивительное совпадение, – прошептал Владимир, а затем обернулся к Матфею. – Думаете, сейчас нам грозит что-то подобное?

– В это сложно поверить, конечно, – признал священник. – Но я был бы дрянным пастырем, если бы закрыл глаза на такую возможность. А потому принялся запасать провизию в здании церкви. Она, конечно, не чета старым храмам, но, если закрыть ставни и забаррикадировать окна и двери изнутри, должна выстоять.

– А паства, с которой вы не стали воевать по поводу их языческих атавизмов, в нужный момент не станет спорить, а послушает и укроется в церкви, – догадался Владимир.

– Слова-то какие! «Атавизмы»! Мы, скромные деревенские батюшки, таких не знаем… – Корсаков не видел лица Матфея в темноте, но по голосу догадался, что тот улыбается. – В остальном же вы правы.

– Куда ведет эта пещера?

– Не знаю. Чуть дальше – последствия обвала, намертво закупорившего проход. Чтобы открыть его заново, придется постараться. Но если предположить, что тоннель не меняет направления, то ведет он к усадьбе. И озеру.

– Коростылев, видимо, разделял ваши опасения, – заключил Корсаков. – Он думал, что угроза исходит от озера. А потому решил спуститься туда самостоятельно и найти ее источник.

– И если это так, то в его гибели отчасти виноват я, – помрачнел Матфей. – К тому же деревенских мне удастся спасти, а вот обитатели усадьбы сейчас предоставлены самим себе. Я вынужден просить вас позаботиться о них. В подобных делах у вас больше опыта, чем у меня и Николая Александровича. Надеюсь, вам удастся докопаться до истины и отвратить беду. Умоляю лишь – опасайтесь озера. Что бы ни таилось на его дне – оно грозит смертью всем, кто попытается прикоснуться к его тайне. Я же рассказал вам все, что мне известно.

* * *

Обратно возвращались молча: каждый думал о своем. Корсаков пытался сложить цельную картину из разрозненных кусков головоломки. От озера, несомненно, исходила опасность: оставленные ушедшими поколениями свидетельства указывали на то, что в нем обитают твари. Чудовища из старых легенд, о которых Владимир напоминал Постольскому. Но если это так, отчего они вели себя столь тихо? Много столетий назад твари стерли с лица земли целый город. Почему же десятки лет не трогали усадьбу и деревню? При чем здесь странные цветы, найденные им с Беккером? При чем здесь голос брата, что слышал Коростылев? Неужели он как-то связан с видениями самого Корсакова? Интерес полковника намекал на это. Но что, если галлюцинации Николая Александровича – это способ привлечь его к озеру, как шепот каменного круга привлек бегущего из Петербурга Стасевича год назад? Нельзя было также сбрасывать со счетов видение Натальи Аркадьевны. Велик был соблазн списать визит ее пропавшего мужа на ночной кошмар впечатлительной беременной женщины, но Владимир не сомневался, что эта деталь тоже может сыграть свою роль в дальнейших событиях, так же как и его собственный сон об исполине из озера. Известные Корсакову факты силились выстроиться в одну цепь, но той, казалось, не хватает нескольких критически важных звеньев, без которых любые логические построения бессильно рассыпались.

У церкви Владимир, поблагодарив, попрощался с отцом Матфеем.

– Если смогу еще хоть чем-то помочь – не медлите, обращайтесь, – сжал его ладонь в могучем рукопожатии священник.

– Боюсь, ваша помощь понадобится быстрее, чем вы думаете, – отозвался Корсаков.

Он забрался обратно в коляску и велел трогать в усадьбу. Когда экипаж миновал белые столбы и выехал к барскому дому, Владимир понял, что произошло нечто непредвиденное. Двор усадьбы был полон слуг. Они стояли группами и выглядели если не испуганными, то как минимум чем-то встревоженными. На крыльцо, заметив приближающуюся коляску, выбежал Постольский. Корсаков выскочил из экипажа еще до того, как тот остановился, и подлетел к другу.

– Это я приказал всем выйти на улицу, – тихим, но взволнованным голосом сказал Павел. – В доме осталась только Наталья, у нее жар. Федор присматривает за ней, он вооружен.

– Что случилось?

– Напали на кухарку, Марфу Алексеевну.

– Она… – начал было Корсаков.

– Жива, – невольно улыбнулся Постольский. – Лучше, если ты увидишь все своими глазами.

* * *

Корсаков присвистнул, разглядывая разруху на кухне. Частью разбитая посуда и столовые приборы валялись вперемешку на полу. Компанию им составляли несколько перевернутых табуретов. Комнату покрывали брызги зловонной черновато-зеленой жижи.

– Вот вам фьють-фьють, а нам потом енто все оттирать да починять, – расстроенно заметила Марфа Алексеевна. Она стояла рядом, цокая языком и качая головой. Чуть позади нее застыл Павел, на тот маловероятный случай, если чувства переполнят старую кухарку и она все-таки решит грохнуться в обморок.

– Марфа Алексеевна, расскажите еще раз, как все было? – попросил Корсаков.

– Да я вон мальчонке вашему все рассказала, – махнула рукой кухарка, но тут же принялась излагать с видимой гордостью: – Стояла я, значит, собиралась голубчиков сготовить…

Владимир про себя подумал, что фиксация на голубчиках, возможно, и помогла ей пережить шок от нападения.

– Чу – слышу, скребется кто-то. Я уж было, грешным делом, подумала, что крысы у нас завелись. Да только откель им взяться-то? Кошки справно их душат, сто лет уже ни одной не видывала. Оборачиваюсь – а там она! Страховидла, значит. Така мерзка, блестяща, как лягуха болотная. Токмо с зубами и когтями. Во-о-от такенными! – Кухарка развела руки в стороны, демонстрируя длину, на взгляд Корсакова анатомически невозможную. – Чую – щас бросится, значит. Ну, я и приголубила!

– Чем это вы его так? – уточнил Владимир.

– Во! – Марфа Алексеевна воздела перед собой внушительную палку с лезвием на конце, напоминавшую средневековую секиру. – Сечкой его того, рубанула, для капусты. Говорю ж, голубчики…

– А эта… э-э-э… страховидла что сделала дальше? – спросил Корсаков.

– Кубарем тудыть вон отлетела, – указала кухарка, махнув своим оружием в опасной близости от его лица. – Во-о-она там упала, куда свет из окошка кажет. Ка-а-ак зашипит, заверещит тонкой голосиной – и бежать.

– Ясно, – протянул Корсаков. Он проследил взглядом цепочку черных кровавых капель, оставленных сбежавшей тварью. Они вели в угол полуподвальной кухни. Там, в обитой досками стене, зияла ощерившаяся отломанными деревянными щепами дыра, чуть больше метра в диаметре. За ней обнаружился узкий земляной лаз, уводящий куда-то вниз.

– Что-то еще успели запомнить? – спросил Постольский.

– Да навродя нет, все сказала! Токмо… – Кухарка задумалась. – Когда я, значит, зверя… того… рубанула… очаг полыхнул, будто кто пороха в него сыпанул!

– Странно, – удивился Павел.

– Спасибо за рассказ, Марфа Алексеевна, – поблагодарил кухарку Корсаков. – Ступайте наверх, подождите нас с остальными слугами.

– А как же… – начала было женщина, но Владимир угадал ход ее мыслей и безапелляционно заявил: