скачать книгу бесплатно
– Чем-нибудь увлекательным. Стихами своими, например. Она читала стихи, что ты публиковал под псевдонимом, и ей понравились.
– Правда?
– Ну конечно! Как они не могли понравиться женщине?! Про рукопись можешь поговорить, которую она редактирует – но это если я не вернусь к моменту, когда она перестанет нахваливать твои стихи – а я, как бы долго не пропадал, уверен, вернусь раньше.
Игра на самолюбии поэта оказалась удачной – Ян обещал сделать все, что в его силах, а Рома направился к дому Маши, все еще не зная, что ей сказать.
На пути возникло непредвиденное препятствие. Таня. Ее дом находился на пути к дому Маши. Она курила на крыльце в момент, когда Рома проходил мимо него. Она окликнула его, он поздоровался и ускорил шаг, но она сказала то, от чего Рома уйти бы не мог, даже продолжи он шаг.
– К Маше идешь? Она уехала.
Рома подошел к Тане поближе.
– Как уехала?
– На поезде, видимо, – засмеялась Таня, затем более серьезным тоном добавила:
– Она сказала, что уезжает сегодня. Тебе ничего не говорила?
– Нет. Странно.
– Что странного? Она приезжала только на похороны. И долго оставаться здесь нет смысла. Она, понимаешь, городская. Даже более чем ты, – добавила Таня и засмеялась вновь.
Рома молчал.
– Ты расстроился?
Рома вдруг понял, что Таня не должна ни о чем догадаться – это Маша в тот единственный раз, дома у Тани, была виновницей их притворства. Сам он, даже тогда, и тем более сейчас, когда притворяться поздно, считал, что лучше скрывать свою любовь, чем показывать ее фальшиво. Он махнул рукой, как махают, когда лишаются какой-то мелочи, и сказал лишь:
– Спасибо, что предупредила.
– Может, кофейку выпьешь? Только что заварила.
Рома знал, что Таня предлагает кофе только потому, что знает, что он от него откажется. Он и отказался.
– Заходи как-нибудь.
– Зайду, – сказал Рома, зная, что навряд ли.
Домой он вернулся с приятным чувством определенности, которому все же мешала острая грусть. Неужели эта ночь ничего для нее не значит? Или значит настолько, что она решила уехать в город, только чтобы не видеться с ним? Рома старался, чтобы грусть на его лице как-то не выдала себя, и ему повезло – он застал Аню и Яна увлеченно беседующими, и Аня, судя по тому, как она встретила его, не заметила, что Рома куда-то уходил. Рома был благодарен Яну, и благодарность искренне была в адресованной ему дружеской улыбке – никто бы не смог догадаться, что у Ромы внутри. А у Ромы внутри, помимо собственной грусти, были мысли о Яне. Как Ян отнесется к ее внезапному отъезду? Рома решил, не в последнюю очередь из-за осторожности, что не он сообщит ему эту новость.
– Ты молодец, – сказал он Яну. – Я твой должник.
– Все-таки ты вернулся позже! – засмеялся Ян. Рома испугался и подумал, что Ян откуда-то знает, что он был у Маши, но Ян, принимая его испуг за непонимание, пояснил:
– Мы уже начали говорить про рукопись… – И пояснил еще раз:
– Аня сказала, что мои стихи лучше стихов Жени. Я не знаю ни Женю, ни его стихов, но приятно, что они лучше! Так думать, наверное, неправильно – но приятно!
– А… – только и сказал Рома. Он забыл, что хотел увидеть Женю – Маша вытеснила всю политику из головы.
– Так все-таки где же ты был?
Рома не придумал, что соврать, и, отвечая, знал, что его слова неубедительны:
– Хотел сделать Ане сюрприз. Не получилось, придется в другой раз.
Ян сделал вид или в самом деле поверил, и Роме стало чуточку легче.
Таня, дождавшись, когда Рома перейдет мост – тот самый, где радостно подпрыгивал Ян – потушила сигарету и вернулась в дом. Выключила кофейник и пошла в свою спальню. Достала из нижнего ящика, куда редко заглядывала, когда-то подаренную ей помаду, которой никогда не пользовалась. На глаза попались и часы, купленные ею в интернете за бросовую цену. Держа помаду и часы в руке, она поняла, что нужно найти что-то третье. Она любила число три – не только из-за Троицы. Она увидела купленную позавчера тушь, еще не использованную, взяла и ее. Нашла подарочный пакет, оставшийся еще с прошлого Нового года. Сложила все туда. Прошла мимо кофейника – хмыкнула ему, как знающему что-то лишнее. Вышла из дома и направилась к Маше.
У дома ее встретила бабушка Ектенья.
– Здравствуйте! Скажите, а Маша уже уехала?
– Нет! Она сидит там, рисует деревья свои.
Таня присела, и они весело поболтали. Бабушка Ектенья в лишний раз заметила, что Таня умница, что вовремя вышла замуж. В это время Маша сидела у телевизора и пыталась с замершей картинки срисовать набросок дуба (из какого-то советского фильма). Услышав голоса и решив, что невежливо не выйти и поздороваться, как она думала, с тетей Клавой, Маша прошла в придел и увидела Таню, в момент, когда та получала вышеупомянутый комплимент.
– Спасибо, бабушка Ектинь… Маша! Привет! – радостно откликнулась Таня. – Я как раз к тебе, поговорить с тобой хочу! Выйдем во двор?
– Хорошо, – сказала Маша. Она все еще держала в руке карандаш, думая, что тут же вернется к рисованию, едва поздоровается. Но лицо Тани говорило Маше, что чем бы ни было то, что собиралась ей рассказать Таня, лучше бы ей сейчас, Маше, это услышать.
– Мужиков можно и при мне обсуждать, – бросила вслед бабушка Ектенья.
– Хо-хо-хо, бабушка Ектинь! – весело заметила Таня.
Как только они подошли к веранде, Таня сказала:
– Прабабка твоя права – речь пойдет о мужиках. О мужике. Не смотри так, Маш, я помню вчерашнее и не собираюсь влезать в твою личную жизнь. Меня, можно сказать, в твою личную жизнь втянули.
Думая о самом плохом, Маша указала на скамейку в веранде.
– Нет, спасибо, я только передать и к себе.
– Передать?
И только сейчас Маша увидела что-то блестящее у Тани в руке. Таня протянула пакет Маше, Маша туда заглянула и непонимающе уставилась на Таню.
– Это от Ромы, – пояснила Таня. – Он заходил ко мне сегодня. Пару часов назад. Сказал, что раз ты уехала, то пусть это будет у меня, – она кивнула на пакет. Я хотела сказать, что не знаю ничего о твоем отъезде, хотела сказать, что он может хотя бы прийти сюда, чтобы проверить, здесь ли ты или в самом деле уехала, но была сбита с толку этим пакетом, а когда начала говорить, смотрю – Рома уже ушел. Я крикнула ему, и он не глухой, он слышал, но он специально не обернулся. Номера его я не знаю. В общем, я не знала, что делать. Решила прийти сюда. Спрашиваю у твоей прабабки – тут ли ты? Она говорит – тут. Не знаю, что и думать, а для тебя, я смотрю, это новость, да?
Маша поставила пакет на стол. Она не знала, как описать свои эмоции. Это было что-то новое. Но играть она решила свою прежнюю партию.
– Новость, и очень странная. Но передай спасибо Роме, как только увидишь.
– Хорошо. – Таня прождала пару мгновений, а затем развернулась, собираясь уйти.
– Таня! – вдруг выпалила Маша.
Как только лицо Тани появилось перед ней, Маша пыталась изучить каждую черточку ее лица, особенно глаза, веря, что ложь, если есть, обязательно как-нибудь, даже крохотно, но мигнет в них. Но поиск был коротким – Маша вспомнила Яна, вспомнила, как считала его непогрешимым, и поняла, что глупо так считать. Ее, Машу, многие, особенно мать, считали непогрешимой, но она-то себя лучше знает!
– Спасибо, что принесла, – сказала она Тане.
– Не за что. Заходи как-нибудь выпить кофе.
– Зайду, – ответила Маша. И Таня, коротко усмехнувшись этому слову, ушла.
Маша достала из пакета часы, помаду и тушь, села за стол и стала смотреть на подарки. “Какие глупые подарки!” – думала Маша – “Неужели это от Ромы?”. Она закусила костяшки пальцев. Она подумала, что мало знает Рому, мало знает Яна, даже мало знает Таню. Но Тане врать зачем? Даже если это все она придумала, то как она оправдается, если Маша встретит Рому сегодня? Так она и решила! Встретит Рому сегодня. И плевать на Аню!
Маша зло посмотрела на часы и вонзила карандаш в стекло. Стекло треснуло. Карандаш сломался.
Встав, чтобы идти к Роме, она тут же передумала. Вернулась за стол и заплакала. Все просто, думала Маша, всхлипывая, все очень просто. “Рома просто не хотел видеть меня, вот и придумал для Тани байку с моим отъездом. И принес свои глупые подарки, которые наверняка не купил, а стащил у своей Ани, чтобы облегчить себе неловкость. А неловкость – да, она была, конечно же! Провести со мной ночь – та еще неловкость!” Маша вынырнула из-под локтей, чтобы отдышаться от плача и почувствовать, как слезы стекают по щекам, уже не сотрясая ее. “Все проходит. Пройдет и это. Только надо уехать”.
Она вымыла лицо в раковине, стоявшей во дворе, вернулась и сказала бабушке Ектенье, что ни Таня, ни Рома, ни кто-либо еще не ошибались, и ей действительно надо сегодня уезжать – в Брянск, по художественным делам. Ектенья долго ворчала про то, что Маша не предупредила ее заранее, но Маше было все равно. Быстро оглядевшись в комнате, она решила, что одежду можно не брать – у нее своей в городе полно. Особенно эту кофточку, в которой… Маша стремилась сдержать свои слезы, по крайней мере, до прощания с прабабкой. Она взяла маленькую сумочку, с особенной ненавистью швырнула туда пакет с подарками, переоделась и вышла из дома. Попрощалась пред этим с прабабкой как-то слишком бодро – обещала даже, что скоро вернется. Пошла к железнодорожной станции. Идти решила огородами – чтобы не проходить мимо дома Тани, лишить Таню даже случайности ее увидеть.
Она не соврала, когда сказала Ектеньи, что скоро вернется. Она вернулась очень скоро. В тот же день. Ожидая электричку, Маша искала все причины не думать о Роме плохо, сваливая его вину на Таню. Но затем она увидела, как Рома с неизвестной брюнеткой – очевидно, Аней – шли в направлении озера через дорогу. У Ромы на плече лежал плед – чтобы лежать на пляже. “Вместе с ней. Загорать, пока дядя Вася косит в одиночестве”, – зло додумала Маша. Ей стало смешно – правда, смех был про себя и нервный. “Он будет с ней миловаться – а я поеду к матери, гореть от стыда? Он может спокойно идти на пляж, когда я получасом ранее ревела, будто… Нет уж!”. Маша тотчас же пошла обратной дорогой. Обрадовалась, что взяла только сумочку. “Как знала!”. Решила вновь огородами добираться до дома. Затем передумала: “Вновь притворяться?”. Пошла обычной дорогой. Подумала о Тане. Решила, что та не соврала. “Рассказывала про свои измены – зачем тогда врать Роме, да еще так глупо, что меня нет? Если ей от этого выгода, то небольшая. А для Ромы – хо-хо (она разозлилась на себя за Танино ‘хо-хо’), выгода куда больше. Замолить глупой косметикой интрижку перед дурой-троюродной сестрой. Чтобы на пляже загорать со своей любимой, с честным (Маша прыснула вслух), с честным сердцем в груди…”
На крыльце Тани не было, и в окна она не смотрела – Маша в этом убедилась, сама окинув окна взглядом. Но зато был Ян. Он шел по направлению от бабушкиного дома, нарядный и явно расстроенный. “Только его не хватало”, – подумала Маша. Увидев ее, Ян не подбежал, подлетел к ней, и Маша, чуть ли не видя, как стучит его сердце, услышала:
– Машенька, дорогая, привет! Мне сказали, что ты уехала, но ты, как я понял, передумала?
И добавил более грустно:
– Или на поезд опоздала?
– Нет, – якобы беззаботно ответила Маша.– Мне звонили с художки. Ложная тревога.
– А, понятно, а я уже…
– Это ты подарил? – перебила его Маша и достала из сумки подарочный пакет. Ян подозрительно оглядел его и ответил:
– Нет, к сожалению.
– Ты говорил Роме, что я уехала?
– Нет, что ты, я сам только узнал от твоей бабушки, то есть праба… Я…
Тут он хлопнул себя по лбу и выпалил:
– Это от Ромы! Вот только… Он говорил, что хочет сделать Ане сюрприз, но, видимо… дай погляжу… видимо, решил, что это все ей не понравится. Чтобы не пропадало, решил передарить тебе. А, тут еще часы сломаны, теперь все понятно…
– Часы я сломала, – улыбалась Маша в неверии и восхищении. – Нечаянно.
Она не могла поверить, что Ян действительно такой наивный. “А я еще думала, что он наврал Роме. Дура! Искала под его непогрешимостью то, что давно нашла под своей”. Ей стал бесконечно трогателен этот Ян, с его выглаженными, идеально, как в салоне, стрелками. Она обняла и поцеловала его в щеку, как бесконечно чистого человека, а Ян ответил ей поцелуем в губы, уверенный, что целует любовь, которая перестала думать и поняла, что “я тоже” на веранде – не поспешные слова.
Уже через неделю Ян сделал Маше предложение. Она сказала “да”.
(gr?n)
После свадьбы прошел месяц. До осени оставалось совсем немного, но настроение вокруг было летним. Деревья нависали над дорожками, ветер благозвучно шептал сквозь радужные листья. По одной из дорожек шли трое – Ян, его сестра Ульяна и его шурин Дима. Каждый был рад чему-то своему. Дима радовался, что пробил выгодный контракт для своего подрядчика. Ульяна возвращалась из зала суда оправданной, в очередной раз считая свое знакомство с Ромой и Максимом продуктивным как для себя, так и для них. Именно она в конечном итоге решила, что на их эмблеме будет двуглавый орел с конституцией в лапах, вместо скипетра с державой. Ян радовался тому, что у него с Машей будет ребенок. Ему казалось, что уже для каждого кусочка ее души у него написано стихотворение. Позавчера он был приятно шокирован, он решил, что новая часть ее души, наиболее важная, души будущей матери, останется пока без стихотворения – уж слишком это трепетно. Да и стихов у него уже много. Яну казалось, что в журнале всех уже воротит от его сочинений, хоть и продолжают их печатать. Печатают даже самые первые его работы, которые когда-то не принимали. Ян решил разделить свою лирику, видя, как ее много. Философские стихи и верлибры он публиковал под прежним псевдонимом – Ян Советов – а пейзажной и любовной лирике решил дать фамилию своей жены – и стал публиковать их под псевдонимом “Ян Лебедев”.
– Я сегодня утром видел Таню, – сказал Дима. – Она говорит, что вернулась к Валере. Говорит, что счастлива с ним. Как будто заново вышла замуж, с чистым сердцем.
Ульяна усмехнулась.
– Это она так говорила, я дословно привожу, – нахмурился Дима.
– Добра и счастья им, – сказал Ян. Он теперь не видел причин, по которым Таня не могла быть счастлива.
Они остановились у светофора. Проехала пара белых машин. Ульяна спросила у Димы:
– Почему ты общаешься с Таней?
– Я ее случайно увидел. На остановке.
– Ты слишком часто случайно ее видишь.
Ян понимал вопросы сестры, и почему она несколько раз отзывалась о Диминой ей помощи. Ян, зная сестру, зная, что она так чрезмерно никого не благодарит, понимал, что Дима ей симпатичен. Но и знал, что Дима лоялен к нынешней власти, когда как Ульяна на дух ее не переносила, потому сомневался, что у них что-то выйдет, но хотел в этом сильно ошибиться.
Загорелся зеленый. Ян вышел на переход.
– Ян!!! – пронзительно крикнула Ульяна.
Было уже поздно. Ян лежал на обочине метрах в десяти от перехода. Маленькая зеленая иномарка отъехала назад и остановилась напротив Яна. Дима и Ульяна слышали крики женщины из салона, ее жалобы на дрожащие руки, которыми она не могла набрать номер скорой. Тут же послышался мужской голос, громкий и осаждающий, и машина вскоре развернулась на дороге и поехала в том направлении, из которого прибыла.
Дима и Ульяна подошли к Яну. Дима был бледен, а Ульяна прижала ладони к лицу и дрожала так же, как и женщина в зеленой машине, если не сильнее. Руки и ноги Яна лежали под неестественным углом. Изо рта стекала струйка крови. Левый рукав рубашки был весь в крови. Зазвонил его телефон. Ульяна ахнула от испуга, а Дима не мог решиться повернуть Яна, достать из кармана телефон и ответить. Едва он решился это сделать, как Ян схватил его за запястье и медленно произнес, усиливая этим кровотечение во рту:
– Я стану отцом.
Больше он ничего не сказал. Ян умер за три минуты до приезда скорой.
Свадьба.
Маша проснулась, уже чувствуя усталость, помолилась, ничего у Бога не требуя, и сразу принялась за платье. Это выглядело буднично, и мать Маши, помогавшая с нарядом, была так поражена этим, что сказала две противоположные друг другу вещи – что Маша суетится, как дитё, и что она торопится, как на работу. Окончив с нарядом, женщины подошли к трюмо, и растроганность матери несколько задела Машу, и Маша подумала, что сама бы прослезилась, будь на месте Яна Рома из наилучших ее мечтаний.
– Чудесно! – восклицала мать. – Погода солнечная, ты у меня солнечная! Ах! чтобы все у тебя было солнечным!
Маша несколько снисходительно обняла мать, удивляясь ее сентиментальности – ведь перед ней та же мать, что ругала Машиного уже покойного отца и называла всех мужчин замасленными шестеренками – вроде бы простыми с виду, но далеко не ко всему подходящими. В комнату вошел Дима, выглядящий большим женихом в своем клетчатом с жилеткой костюме, чем Ян, если Ян, конечно, в последнюю минуту не решит удивить Машу переменой костюма, что вряд ли. Дима сказал общие, но приятные слова Маше и сказал, что уже пора. Семья вышла, и далее Маша попала в калейдоскоп из нарядных, полузнакомых лиц, сыплющих поздравления, посторонних прохожих с их оценивающими взглядами, ярким солнцем, бывшим для Машей большей бесчеловечной шестерней, чем самый худший мужчина в глазах матери, Яном с его восторгом, улетевшим на ранее неведомую орбиту, подругами, участливыми здесь и такими забывчивыми в жизни, родителями Яна, которых впору относить к посторонним прохожим, Ромой, о котором не надо думать, Ане, о которой тоже думать не надо, чтобы не думать о Роме, лужами от ночного дождя, регистраторшей, рассеянной, как и сама Маша, кольцами, казавшимся Маше более блеклыми, чем ее не казавшейся ярким платье, Максимом и Женей, стоящими в стороне, похожими на слуг, Таней, чья радость била Машу в тонкую, но острую точку сердца, не задевая его целиком, матерью, будто следящей за тем, чтобы Маша не потерялась – всегда такой проницательной матерью! Весь свой пестрый путь, от дома до ЗАГСа и от ЗАГСа в деревню, Маша считала заслуженным, но затяжным эшафотом.
Маша, сидя на заднем сиденье с Яном, смотрела на свое кольцо, начиная думать, что Таня права. Она ведь не думала, что у Тани могла быть своя личная трагедия – а она могла быть. Валера, ее добрый муж, “Колобочек”, мог быть тем же, кем был Ян для Маши – неуместным для любви добром. Маша даже подумала, что неспроста она знает Таню с детства – в этом, столь давнем знакомстве, могла крыться причина их онтологического родства, их еще тогда предопределенный одинаковый путь. Маша подумала о своих рисунках, о своих мечтах, еще не испорченных никакой близостью, вспомнила три из множества еще неизвестных Таниных историй, в двух из которых значился герпес, и не могла понять, почему жизнь устроена так, что между ее мечтами и Таниным герпесом может быть что-то общее? Маша закусила губы, из глаз ее брызнули слезы. Чуткий, как и обычно, Ян аккуратно стер их, как у зверька, могущего укусить, и Маша могла лишь только пожалеть, что эти слезы были не сладкими, а горькими. Она посмотрела на Яна, улыбнулась ему и вновь попыталась считать свои мысли о Роме и нелюбовь к Яну чем-то плохим, но не могущим ей помешать. Она увидела, что глаза у Яна блестят, поцеловала его, и на некоторое время она решила, что ей удалось. “Вот-вот – и я полюблю достойного”, – стала повторять Маша, как мантру – “Вот-вот…”
Дом в деревне никогда не казался Маше таким живым. Ей казалось, что повсюду – и дома, и около дома, и внутри двора, и, возможно, даже в сарае – повсюду плавают или летают шары. Ленты, прицепленные к машинам, уже путались под ногами, а веранда напоминала шатер – вместо уюта или пьянства здесь было уместнее показывать фокусы. Даже прабабушка Ектенья в коричневой колючей кофте, в которой она хотела, чтобы ее похоронили, выглядела сегодня празднично. Валера, бывший все время в деревне и репетирующий себя к застолью, обмотал ее узловатую палку новогодней мишурой, на радость всем и к благожелательным ругательствам бабушки Ектеньи. Люди проходили к столам, рассаживались, смеялись. Наиболее тихими были трое – Маша, Рома и Таня. Все они улыбались, но внимательный гость заметил бы, что ни разу, ни над одной, даже самой удачной шуткой, эти трое не произвели ни единого смешка. Рома и Таня были даже в чем-то похожи. Они смотрели, как правило, только на Машу, избегая взглядов друг друга, а Маша избегала смотреть на них обоих, но старалась вслушиваться в то, с кем и о чем они говорили.
Во главе стола была она и Ян, разумеется. Справа от Маши – ее мать и Дима, но Маша более прислушивалась к стороне Яна. На этой стороне, левее Яна – его родители, затем Ульяна, еще один Дима, друг детства Яна, Аня, Рома, Максим, Женя, Таня, Валера. Ян говорил с Димой – не другом, а братом Маши, а Маша обменивалась общими фразами с подругами, забывая их фразы тут же, как только понимала, что можно больше не отвечать, больше прислушиваясь к тому, что говорит или будет говорить Рома. Он слушал, что говорила Аня, но слов Ани не было слышно из-за Жени, который разговаривал с Таней.
– Атеизм глуп, вера – смешна, агностицизм – бесхарактерен, – услышала Маша. А следом:
– В среднем, чистка зубов занимает больше места в жизни современности, чем бог.
