Mondegreen

скачать книгу бесплатно

Мы дошли до самого конца университетской тропинки. Если пойти дальше, то можно было бы попасть на Курган Бессмертия – это брянский Кремль или, если угодно, наша Эйфелева Башня. Если вам захочется нарисовать Брянск – вам достаточно изобразить белую звезду, похожую больше на букву “Л”, которая стоит на зеленом холме. Это и есть наш Курган.

Я предложил Илзе пройтись до Кургана, но она не захотела, а предложила мне в свою очередь просто посидеть на лавочке, у конца тропинки. Я согласился, и мы сели. Было приятно, утренний ветер ослаб и стал просто свежим дыханием природы.

– Значит, вы друг Саши? – спросила Илзе.

– Да, – решил я не отступаться ото лжи, но в противовес этой лжи добавил:

– Но даже если и не друг, что это между нами изменит? Если вы захотите ответить на вопрос – ответите. Не захотите – нет.

– Про кружок отца… я… я вам отвечу, – пообещала Илзе. – Мне просто не понятно, зачем вам надо знать про кружок. Вы же друг Саши, а не моего папы.

“Красота монашки, а ум, как у стервы!” – подумал я с восхищением, перед тем, как решился-таки рассказать про монеты:

– Незадолго до смерти Саша показал мне фальшивые монеты. Я удивился – ну ты сама посуди: кому придет в голову подделывать рублевые монеты, когда можно подделывать сторублевки? Да и затратно это, металл ведь дороже бумаги. В общем, мне стало интересно. Я спросил у Саши, откуда у него монеты. Саша ответил, что ему дал отец…

– Подожди… те… – перебила Илзе с явным ощущением перебитой. По-моему, это было вызвано тем, что я незаметно для себя перешел на “ты”, и Илзе, чтоб быть честной и прямой, тоже сейчас придется перейти на “ты”.

И она перешла:

– Ты намекаешь, что Сашу убили фальшивомонетчики?

– Я не знаю. Но хочу знать. И хочу знать, что за кружок был у твоего отца. Помилуй, я твоего отца ни в чем не обвиняю, но я… – тут я вспомнил собственную фразу, брошенную вчера Кате, – как детектив, изучаю все беспристрастно и откидываю симпатии интересных мне дам.

Илзе, наконец-то, впервые за сегодня, улыбнулась, но затем серьезно сказала:

– Хочу расстроить тебя, но папа вряд ли имел кружок со станками… не знаю, наковальнями… по чеканке монет. Тем более что папа хотел учить младшеклашек борьбе – с этим и связан его кружок.

Я замер, лицом напоминая выброшенную на берег рыбу. Илзе же, видя рыбу, спешно добавила:

– Но больше я ничего не знаю… честное слово… Этим папа мог бы делиться с Сашей… больше, чем со мной. Саша не говорил ничего о борьбе?

– Нет, – осипшим голосом ответил я. Нет же, бунтовал я про себя, я уверен, что Линдянис связан с чеканкой монет! Какая к черту детская борьба!

А?

– Ну, извини, что не помогла, – прям искренне расстроилась Илзе. – Тебе нужно детективить в другом направлении.

– Детективить? – отрешенно повторил я. – Хорошо, подетективлю.

Затем, скорее от чувства такта, чем из-за чего-то еще, я попросил:

– Расскажи о себе.

И она, что меня удивило, с охотой и даже благодарностью стала говорить. Без пауз застенчивости, без неуверенности, говорила, как думается, не редактируя себя. Илзе могла бы точно занять первое место в моем “рейтинге скромненьких”, но если судить ее только по тому, как она говорила сейчас, не принимая в расчет прочие проявления ее сущности, то, думаю, она была бы чуть ниже Юли, но на порядок выше Лизы.

Первое, что я услышал от Илзе: “Я не виновата, что из богатой семьи”. Такая откровенность может и убить, но меня нет. Я считаю, что каждый виноват во всем, ну да ладно, не время об этом распространяться. Илзе стала говорить о своих плохих отношениях с однокурсницами, назвав каждую цветочком. “Как цветочки – тянутся к солнцу и удобряются навозом” – пояснила она. Глубокомысленно, сказал я и даже не смутил ее этим.

Я не мог вспомнить, что еще мне говорила Илзе. Я помню только день и голубоватый цвет его звуков, и помню только, что было хорошо. Было волнующее чувство, связанное с любовью, словно разговор с ней был счастливым вещим сном.

Я запомнил только, что Илзе хочет по обмену опытом перевестись на строительный факультет московского университета. И запомнил это только потому, что строительство не вязалось с ее худенькой слабостью эльфа и желанием увидеть Индию, высказанным вслед после этого.

– Это хорошо, мир большой и разный, надо все узнать и выбрать лучшее.

– Мир увидеть я не планирую – лишь хочу избавиться от духкхи.

Я понятия не имел о дуккхе, но уточнять ничего не стал. Еще Илзе сказала, что никому не доверяет. Это, молча подумал я, мне стало понятно и раньше. Она, то есть Илзе, даже ездила в морг, чтобы лично увидеть Сашу и только увидев его, она поверила в его смерть. Ты сильная, сказал я Илзе, а что говорил дальше, я не помню.

Почему я такой забывчивый? Я не забывчивый, я в это время разговаривал с Юлей у пруда. Воображал продолжение нашего последнего диалога:

– Вытри об меня ноги! – требует от меня Юля.

– Нет.

– Вытри об меня ноги!

– Нет.

– Вытри об меня ноги!

Я вытираю об нее ноги. Юля злится и затем спрашивает:

– Ты зачем об меня вытер ноги?

Я что-то бурчу, и только потом это бурчание прорисовывается в это:

“Женщина должна быть богиней. Она скажет – ешь моё дерьмо, и ты будешь есть его и даже не подумаешь, что это для тебя унизительно. Вот такие женщины мне нужны, а не те, об которых можно вытирать ноги”.

“Извини” – мысленно я обратился к Юле, – “но это так. Меня это волновало, если б я любил тебя, а так… я люблю тебя, но меня это не волнует”

Моя мысль скакнула с Юли на прочих. “Рейтинг любви” тоже можно составить, но не сегодня. Сегодня я поеду в Дарковичи с Катей. Я не забыл про это, но повел себя так, как будто только что об этом вспомнил. Посмотрел на часы и сказал про себя: “пора!”.

– Мне нужно идти, – сказал я Илзе. – Заняться хорошим делом.

– А, если хорошее, это другое дело: я против этого ничего.

– Будет время, я тебя навещу, – пообещал я Илзе.

Мы попрощались, и я пошел к остановке.

37

У гаража я оказался вовремя. Тютелька в тютельку. Почему с Юлей мне не удавалось быть таким пунктуальным? Я подходил к гаражу; в это же время к нему подъезжала Катя. На своей машине подъезжала. Марку я не скажу, значок я не искал, могу лишь сказать, что это маленькая зеленая иномарка эконом-класса.

– Привет! – сказал я, садясь с ней рядом.

– Привет, лейтенант! Узнал что-нибудь о монетах?

Я покачал головой и к этому добавил:

– Ну, раз ты упомянула, я сегодня виделся с Илзе. Она очень красивая. И я не шучу.

Катя, закурив (да, она курила), отреагировала на это пожиманием плеч, мол, вкусы у всех разные, а я продолжил:

– Слушай, Лев… Станиславович… – почему-то речь моя стала походить на речь Илзе, будто речи заразны, – говорил Ларисе о… борьбе?

Машина в это время тронулась с места и подпрыгнула на какой-то ямке – ямок тут хватало. Подпрыгнули и мы с Катей, синхронно, не пристёгнутые, а я еще, на правах высокого, ударился затылком о крышу салона.

– Ты пристегнись, мы пока не выехали на дорогу. Ага… и я сейчас…

Она, наверное, недавно получила права. Уж очень осторожно, по-немецки педантично, вела она машину. Мы пристегнулись и выехали на дорогу. Тут Катя вспомнила мой вопрос, который я не стал повторять, поскольку Катя, возможно, была полностью сосредоточена на дороге. Но Катя сама его вспомнила, и то хорошо.

– Извини, лейтенант, я просто задумалась. Ты про борьбу спрашивал… Хммммм… Борьба? – только тут она удивилась. – Нет, Лев не борец, это точно.

– Но вдруг он хотел научиться борьбе?

Тут надо было поворачивать. Катя повернула и сказала:

– Может, он и говорил о борьбе Ларисе, вот только Лариса мне ничего про борьбу не говорила.

– Ты можешь спросить у нее о борьбе ради меня? – сказал я и выругался.

– Ты это чего? – растерялась Катя.

– Извини, “ради меня” у меня по привычке вырвалось… я конченый эгоист.

– Хм, странный ты какой-то. Хорошо, спрошу. Не знаю, правда, как лучше спросить. Повода нужного нет.

– Поводы выдумать можно, я не гоню…

– Ты это, эгоист, выполнил, что я просила?

Я не сразу, но сообразил, что Катя хотела знать, написал ли я для нее стихи.

– Да, но прочитаю поздним вечером. Так уместнее.

– Заинтриговал! – сказала Катя.

Тут мы оказались на 50-й армии, свернули затем на Литейную, а по ней, минут за десять, если не меньше, можно доехать до Дарковичей.

Проводив глазами заправку, я услышал:

– Ты от Илзе узнал про борьбу?

– Да. – У меня в животе громко заурчало. Я надеялся, что Катя ничего не услышала, успокоил себя, что машинный мотор и шум на дороге достаточно громкие, чтобы заглушить мой воинственный позыв, но фразы следующие, все же, решил ронять громче обычного.

– Ты меня накормишь с дороги?

– Накормлю, о чем может быть речь. Картошки пожарю, с грибочками маринованными и с огурчиками. Даже водки могу налить.

– Даже так, – важно кивнул я, – ну я особенно не пьющий, не стоит, а вот за картошечку спасибо.

Мы бы говорили и дальше, но мы, преодолев плешивый лесок, уже оказались в Дарковичах. Катя обещала, что нужный дом будет через два поворота, и через три поворота он действительно был. Я его сразу узнал. Крышу вряд ли украли с сервизом, скорее всего, она просто отвалилась, а прилаживать было некому. Возле дома стояли деревянные доски, какая-та серая крышка, размером с люк, – присмотревшись, я понял, что это крышка от очень большой кастрюли. Соседних домов рядом не было, но дом без крыши не стоял на отшибе, нет, он выглядел так, словно другие дома отошли от него куда подальше, как от прокаженного. Мы вышли из машины, и Катя сразу же вошла в дом, а я помедлил, вглядывался в дом, думая, что он очень смешной. Карикатурный. А с этой крышей он оставлял у меня впечатление детской раскраски, где ребенок раскрасил весь дом, а вот крышу раскрашивать не стал, потому что родители купили ему другую раскраску, получше, с машинами.

Я вошел в дом. Узкий и затхлый для одних, мне, с моим пренебрежением к комфорту, показался вполне удобным. В нем было только две комнаты. Спальня, дальняя, я мог видеть только угол провисшей кровати, но дорогой кровати, большой и, может, даже дубовой. И комната ближняя, где мы сейчас с Катей. И кухня, и гостиная, и диван, напротив которого телевизор на треноге, и все на свете здесь – холодильник там, в нем банки с закатками, мясо в морозильнике, и даже что-то похожее на клей, лопата у порога, рядом с дверью и рядом со штукой, с помощью которой вытаскивают чугунки из печки. В красном углу висела икона, ковер на стене и на полу, черный чайник и дореволюционные сковородки на плите. Мило.