скачать книгу бесплатно
– Угу.
– В день Марса, утром, Лора пришла ко мне снова. Сказала, что удивлена спокойствию Льва. Прямо держится камнем, львом, как будто родители знали, КОГО этим именем называли. Я после услышанного зауважала Льва еще сильнее. Затем Лора попросила меня кое-что сделать. – Тут Катя со значением на меня посмотрела. – Она назвала твое имя, попросила тебя найти, попросить – тавтология! (Катя, сказав это, прыснула, что не вязалось с ее серьезным тоном) – она хотела сама тебя попросить написать стих, но ей нужно было увидеться с дочкой Льва, что-то ей подарить, с опозданием, конечно, на восьмое марта…
Тут в голове моей что-то щелкнуло.
– Дочь? У Линдяниса есть дочь?
– Да. Ее зовут Илзе. Лора говорила о ней немного, сказала только, что она странная и с каким-то дефектом. Я поняла, что Лора хоть и пытается с ней наладить мосты, но все равно ее недолюбливает.
– Дочь… – повторил я, вцепившись в обивку дивана. Я представлял себя в тот момент со стороны – наверное, Кате могло показаться, что я возжелал эту дочь, но нет, хотя чем черт не шутит.
– Она младше Саши то ли на год, то ли на два. Лора ездила в БГУ, вручать ей коробку конфет, пока я была с вами.
– Она учится в БГУ? – радостно спросил я; ведь Катя мне швырнула очередную зацепку!
Катя таинственно подмигнула.
– Ты оживился, я смотрю. Но, наверное, зря – Лора дала понять, что она странная и не красавица.
Я отмахнулся.
– Странная – значит, умная. А умная уже значит красивая.
– А я странная? – спросила Катя.
Я догадался, что она хочет смутить меня. Считается, что одинаково неловко говорить женщине что о красоте ее, что об уродстве. Но надо идти против правил. Конформисты не оставляют след в истории. Даже великие воспеватели конформизма были нонконформистами.
– Нет, – ответил я.
– Значит, я не умная, а раз не умная, то и не красивая?
Я вдруг вспомнил одну из своих ссор с Юлей. Сущая мелочь, в самом деле. Ну и ссора была! В ситкоме к ней добавили бы закадровый смех. Но мне и ей, уверен, было совсем не весело. Правота её и моих суждений уже тогда была нам поперёк горла. А началось все… из родинки между ее лопаток.
– Видела, как ты ей улыбался. Так ты мне не улыбался давно. Не поступай так со мной… вновь, – были ее слова.
А вот что соединило начало конфликта – родинку – и его сердцевину – Юлины слова про улыбку – не вспомним ни я, ни Юля.
– Чего умолк-то? – задиристо спросила Катя. Ей было весело, а не обидно, что лишний раз подтверждало, что Катя – адекватный человек. Об этом я и сказал ей вслух.
– Адекватный? – переспросила Катя. – Ну, считай, ты выкрутился.
– Но не знаю, вдруг ты притворяешься адекватной, – поспешил я добавить. И напомнил ей о важном:
– Ты нашла меня через Рона. А вот как ты нашла Рона?
– Я нашла тебя не через Славу, а через Машу. Лора знает, что ты с ней встречался…
– Все обо мне всё знают, – пробурчал я.
– …Она была в школе. Прибежала туда, чтобы выразить соболезнования Льву. Я сейчас про Машу, а не про Лору. Я тоже была, в кабинете Льва. Когда я поняла, что она и есть мне нужная Маша, я спросила у нее про тебя. О тебе она говорила с неохотой. Трижды от тебя отреклась перед тем, как я сказала, что точно знаю, что вы встречались.
– Она расстроилась из-за смерти Саши, – предположил я вслух, но мысленно предположил, возможно, даже параноидально, что Маша знает, что я убил Рори.
– Во-во, она так и сказала, что у нее все в голове перепуталось. Но затем сказала про гараж и даже вызвалась меня туда проводить. Зря только приходила. Ты сам видел, какая она была грустная.
– Видел, – вздохнул я.
– А Славу и Марину мы встретили по пути сюда.
– Угу, – сказал я и понял: все, что можно узнать о Линдянисе и около него, я уже узнал. Попытаю счастья у университета, решил про себя.
Мы помолчали с Катей некоторое время, затем она с намеком на недовольство спросила:
– И это все, что ты хотел узнать?
– Да.
– Ты как будто детектив какой-то. Пойдешь к дочке, пытать ее про Льва?
– Я поражен вашей проницательностью.
– Только зачем тебе это нужно?
– Я, – прокашлялся я без надобности, – хочу поиграть в детектива, понять, кому нужно убивать Сашу. А первый подозреваемый, все же, даже несмотря на твои симпатии, это Ляндинис. Настоящий детектив изучает все беспристрастно, откидывая симпатии интересных ему дам.
– Коломбо, – сказала Катя, обдумывая окончание моей фразы; в это время тень ее в голове моей вошла в сферу музыки моей синей женщины.
– У меня… – начал я, робея, – мне хочется навязаться, но нужного для этого повода не нахожу.
– Навязаться? – оживленно переспросила Катя; ее оживленность как-то одeвичила ее женскую красоту. – Попробуй навязаться ко мне в загородный дом, его некому стеречь.
Сказав это, она рассмеялась чему-то своему.
– Я не понял.
Она нагнулась поближе и стала объяснять.
– У нас от дедушки остался дом в Дарковичах. Мы туда редко ездим. Но вот когда мы с Людой в последний раз там были, то обнаружили, что нету дедушкиного сервиза… Люда – это моя сестра, – добавила Катя. – Замужняя, если что.
– Да я ни на что и не претендую, – начал я бормотать.
– Я тебе ничего и не говорила! – засмеялась Катя. – Сегодня я во вторую, но если хочешь, завтра можем туда поехать, на природу. Но только там летом хорошо, сейчас одна грязь по колено.
– Хочу, – решительно сказал я. – Я люблю любую природу.
– Но ты не думай себе ничего такого, – сказала Катя. – Я тебя туда зову не за твои красивые глаза.
– А за что же? – спросил я угрюмо, мол, одних моих красивых глаз должно быть достаточно.
– Напишешь обо мне стихи? Хорошие? Учти, если Лев придрался к твоим рифмам, я к ним придерусь сильнее. Мне так за тридцать лет никто и не посвятил стихов – вот, приходится навязываться.
– Напишу, – пообещал я, а сам подумал, что раз не посвящали ни разу, то незачем придираться к самому первому.
– Вот и отлично. Где-то к трем встретимся у вашего гаража. Ты не будешь завтра занят?
– Ради этого я отменю тысячу дел, – сказал я с наигранным придыханием.
– Ах да, о самом важном я и забыла. В нашем доме нет чердака, и там из-за этого холодно. Одевайся теплее.
– Чердак свистнули вместе с сервизом?
В ответ мне Катя сказала свою остроту, и в скорости – Кате пора было на работу – мы покинули гараж.
После Кати я сразу же поехал в университет.
БГУ.
Находился он в соседнем, Советском районе. Проходил по его территории около двух часов, но никого с дефектами не встретил. Глупо пытаешь удачу, говорил мне голосок, скорее ангельский, нет, не глупо, вторил ему голос другой, скорее дьявольский. Или наоборот. В общем, Илзе, или как ее звали, я не встретил. А может, и встретил, но не заметил. Я-то под дефектами представлял инвалидность, ну или хотя бы рахит, но вдруг дефектами у Ларисы назывались лопоухие (уши не допишу из-за тавтологии). Тогда и я дефективный.
Итак, в день Одина мне удача не улыбнулась. Вечером я написал для Кати стих (почему-то про полосу леса, не знаю) и лег спать пораньше, чтобы завтра пораньше проснуться. Проснулся, действительно, рано, подумал с надоевшей тоской об утерянном пистолете и сразу же поехал в университет. К восьми часам я уже был возле его стен. Стоял под надписью “Брянский Государственный Университет им. Петровского” и, к своему бесстыдству, сообщаю, что не знаю, кто такой Петровский. Зато куда приятнее сообщить, что лишь пяти минут брожения вдоль и около БГУ оказалось достаточно, чтобы в толпе невыразительных студентов и порою очень даже симпатичных студенток я увидел дочь Льва Линдяниса. Как я ее узнал, если она не была похожа на отца, как Саша? (а она не была похожа, да) – она была косоглаза. Вы могли подумать, что с моей стороны было глупо первую дефективную принять за дочь врага, но, во-первых, у меня была уверенность, что я все делаю правильно, и во-вторых, я бы не стал называть ее косоглазость дефектом, потому что она была очень даже мила. Она была красивой, но выглядела не так, чтобы каждый мог сказать, что она красивая. Прическа – красный верх, черный низ, медальон с трехдневным полумесяцем прямо поверх теплого клетчатого шарфа. Под курткой, настолько длинной, что та скрывала юбку, я увидел колготки со змеиной окраской. Надеюсь, они теплые, потому что сейчас дует сильный ветер. Она была в потоке пяти студенток, по-видимому, ее однокурсниц. Легконогие дамы с их золотом волос. Ночью волос. Огнём волос. Или радугой волос, что протест или слабость, или то и другое. И дочь Ляндиниса среди них белой вороной. Я знаю, что ее зовут Илзе, но тогда я почему-то забыл это прекрасное имя. В общем, я подошел к Илзе и спросил:
– Можно вас на пять минут?
Ее однокурсницы смотрели с удивлением людей, вот-вот готовых сплетничать, пока я, держа за запястье, отводил Илзе в сторонку. Она не ничего не сказала, но имела вид жены, готовой к тому, что муж ее опять будет бить.
– Всего несколько слов, – сказал я дружелюбным, как надеялся, тоном. – Вы дочь Льва Станиславовича?
Она потерянно кивнула. Каюсь – я хоть и был уверен, что это она, все же с облегчением вздохнул.
– Я друг вашего брата, – продолжил я. – Был, может, и не близким другом, но хорошим знакомым. Примите мои соболезнования.
– Спасибо, – тихо, почти про себя сказала Илзе.
– Напомните, как вас зовут? Александр говорил ваше имя, но, простите, забыл.
– Илзе.
– Красивое имя.
Она посмотрела на меня с недоверием и сказала:
– Я с Сашей почти не общалась. Но все равно, это страшно, что его так, да еще в школе… Вы, – словно очнувшись, спросила она, – его друг?
– Знакомый. Честно говоря, я хотел поговорить не по поводу Саши. Я хочу поговорить про вашего отца.
– А что с ним? – испуганно спросила Илзе, будто и его кто-то зарезал.
– Не волнуйтесь, все с ним в порядке. Я просто хочу знать – не говорил ли вам отец о своем желании создать какой-либо кружок?
– Говорил.
Так сразу ответила на самый важный вопрос! Сердце у меня забилось быстрее, я спросил у Илзе, что за кружок он хотел основать.
– Извините, я опаздываю на занятия, – сказала Илзе виновато. – Извините, пожалуйста, мне правда лучше не опаздывать.
– Нет, это вы меня извините, что отвлекаю вас. Скажите только, во сколько кончаются ваши занятия?
– В двенадцать.
– Не могли бы вы со мной пройтись? Если вас не затруднит. Недолго.
Карие глаза с желтоватой пленкой – левый был ближе к носу – смотрели на меня по-прежнему со страхом и недоверием, но в них, мне показалось, появилась смутная надежда.
– Пары заканчиваются в одиннадцать-сорок, – сказала Илзе. – Я поговорю с вами, а…
Я назвал свое имя и сказал:
– Хорошо, я буду вас ждать, в этом же месте. Извините, что отвлек, и спасибо.
Резко развернулся и быстрым шагом пошел к остановке. Не знаю, но надеюсь, она глядела мне вслед…
Полдвенадцатого я был в том же месте – не опоздал, как было с Юлей, а явился даже раньше положенного. Илзе тоже была пунктуальной – приятно, когда все идет по плану. В одиннадцать-сорок одну мы поздоровались, и я тут же спросил:
– Вам отец рассказывал о кружке? Что он хотел в нем видеть?
Мы некоторое время, кажущееся приятно-медленным, прошли по небольшой тропинке, усеянной по бокам деревьями и кустами. Деревья, листвой защищающие тропинку от летнего солнца, ранней весной были беспомощны по причине своей наготы. Да и защищать сегодня не от чего, солнца-то не было. Я знаю, что летом здесь красиво, довольно зелено для Брянска, поэтому лишь мог быстрее желать его приближения. Мы прошли половину университетской тропинки, прежде чем Илзе решилась ответить.
– Он… папа… как бы вам сказать… Вы точно друг Саши? – спросила она тоном, уже отвечающим, что “нет, не друг”.
– Да-да.
– И когда будут похороны?
Здесь я попал впросак. Ты слишком умная, Илзе! Будь умной, но не настолько, чтобы мне это чего-нибудь стоило! У меня чуть не вырвалось глупое “чьи?” – такое бывает, когда спеша придумываешь что-то, из головы выметаешь глупые фразы, и все они скапливаются у главного выхода из головы – у рта.
– Понимаете, – начал я, – я же, помнится, говорил, что я не близкий друг, а так, хороший знакомый. Поэтому про дату похорон мне никто не сообщил. Но (тут я стал демагогом вскидывать руки) если бы и сообщили, я бы все равно не пришел. Я не циник, я просто не понимаю похорон. Перемена состояния уже произошла – он либо мертв, либо живет другой жизнью. А в похоронах я вижу только… вы уж меня извините… торжественную уборку.
Вот тут в Илзе что-то изменилось. Ее лицо, весьма красивое, пусть и с одним маленьким изъяном, как бы раскрепостилось. Не уместное слово, но оно мне первым пришло на ум. Раскрепощением я бы назвал процесс, в котором каждая черточка лица Илзе перестала быть зажатой. На слове “уборка” каждая мышца ее, морщинка, нерв, сообща, сбросили с себя оковы, и тут я понял, что сейчас увижу Илзе, которую сама Илзе привыкла скрывать под маской застенчивости.
– Я не думала о похоронах в таком роде, – сказала она ровным голосом уверенного в себе человека. – Иногда думала, что кремация лучше закапывания, но всегда считала и то, и другое данью усопшему. Уборкой я бы не решилась это назвать.
– Торжественной, – поправил я. – Вот в чем суть. Похороны делаются живыми для живых. Все, что здесь на Земле делается, – я обнял руками Землю, – делается исключительно во имя живых. Даже спиритические сеансы – это когда якобы вызывают дух покойника и с ним общаются.
– Я знаю, что это такое, – сказала Илзе про сеансы.
– Вот, – этим “вот” я ставил восклицательный знак своей мысли. – Все похороны, на которых я бывал, были похожи на свадьбы. Отличались только ритуалы в начале, ну и, естественно, формальный повод. А застолья с их трещащими от еды столами, с этими вечными незнакомцами, подбегающими к столу пропустить рюмочку в честь покойника или жениха – хотя ни жениха, ни покойника они не знали, – эти застолья не отличить одно от другого.
– Интересно, – сказала Илзе, думая о своем. Она шагала со мной вровень, мне даже не приходилось подстраиваться под ее ритм, как я это делал с другими девушками. Я высокий, шаг у меня большой и прыгучий, мне приходилось постоянно сбавлять рефлекторно нарастающий темп, чтобы дамы от меня не отставали. А сегодня как будто бы я был дамой, ведь Илзе подстраивалась под мой шаг, а не я под ее.
