скачать книгу бесплатно
Ю: (вторгаясь пальчиками в мои ладони) Как твоя шизофрения?
Р: (уверенно) Заживает.
Ю: Я тогда выкину этот подорожник. (Выбрасывает в сторону).
М: (по делу). Давайте собираться, что ли?
Р: На поиски клада?
М: Да. К туннелю. Я бы и одна, но мне страшновато.
Р: Я Шарик. Ты дядя Федор. Юла – Матроскина.
Ю: Ты не Шарик. Ты собака.
Р: (задумываясь). Да. Я ужасный человек.
Ю: Тебя надо убить гаечным ключом. (Озирается по сторонам в поисках ключа).
М смотрит на М и кивает Р и Ю плечами, мол, слово “убить” сейчас лишнее.
Внезапно витиеватое соло барабана меняет тему разговора.
Ю: А как у тебя на личном фронте. А?.. Броник?!
Р: (после паузы) Мы играли в города. Я, Мария Магдалина и Соня Мармеладова, но вместо городов у нас были венерические болезни. И я победил.
Ю: (с презрением) Все с тобой ясно.
М: (понимая всю бездельность и бесцельность нынешнего бытия, с явным намеком) А как вы относитесь к пустым разговорам?
Р: Я? Ох, как ненавижу говорливых, ах, как ненавижу! Говорят о своей пустой ерунде бессмысленной, многословно говорят, говорят, говорят, не остановишь разговоры их, без капли смысла разговоры, скучные, неумные, неуемные, проблемы их никому не интересные в разговорах их, ох, самоповторы бесчисленные в их разговорах, ругательства они бездарно применяют, слова ими связывают. Беспомощны в жизни они, ох, как беспомощны, а со слов их, с поведения – всемогущи-то как, батюшки, невероятно всемогущи! Тараторят о бедности своей любимой, тараторят о работе вынужденной и глупой, ох, как это долго продолжается, не остановишь их, не грубый ты, слушаешь и слушаешь их, как бы, о своем интересном думаешь, сам бы ты не стал бы ты столько слов пустых говорить и разговаривать ими, как они, понапрасну повторять бы их не стал бы ты, не стал бы, ой-ой-ох, не стал бы ты.
Ю: Надо развиваться, чтобы разговоры пустыми не были.
Р: Скажи-ка как? Послушаю-ка лишний раз про то, как надо развиваться, вместо того, чтобы развиваться.
Ю: Не буду. Не здесь. Как по мне, глупо, что все мы здесь, а репетирует только Витя.
Р: Меня все устраивает.
Ю: А меня нет. Я хочу уйти.
(Внезапная тишина, затем чье-то урчание в животе)
Р: Извините, я просто голоден. (оборачиваясь к Ю) Можешь идти куда подальше, но раз тебе все равно, то принеси, пожалуйста, скороводку. Там котлетки. Я жрать хочу. Я тебе ключи от хаты дам. Там только батя, пьяный, спит.
Ю: (качает головой) Я ухожу. (обращается к Я). Встретимся позже у пруда, хорошо?
(Я кивает головой)
Р: Давай тебе напоследок анекдот про Пиноккио расскажу. Хочешь?
Ю: Нет.
Р: Правда ли, что длина мужского достоинства сопоставима с длиной носа? – спросили у Пиноккио. Правда, ответил Пиноккио, и после этого у него вырос нос.
(Простенькая игра на барабане разбавляется жиденьким смехом носатого барабанщика)
Ю: Я ушла. (Ю ушла).
Р: (словно очухиваясь). А вы, девчонки, правы! Пойдемте клад искать? Прям щас?
М: (радостно сжимая кулачки). Да-да, идемте!
(Ударные становятся тише, блюзовые ноты сменяются джазовыми)
М: (радостно) Время собирать деньги!
Р: (как всегда) Время собирать камни.
(Блюзовые ноты сменяются джазовыми, только чтобы исчезнуть совсем)
42
Мы все пятеро сели на автобус. Номер его, желтый, на черном фоне – 76. Уже через семь минут мы на нужной нам остановке. Улица Карла Либкнехта. Социализм, думаю я, не умрет до тех пор, пока останется хоть одна улица, названная по его лекалам. А в Брянске почти каждая первая улица – социалистическая. Во времена нынешнего капиталистического курса это выглядит совсем сюром. Вечный 1984 год на Брянщине. Ну да ладно.
Нас пятеро. Три мужчины, две женщины. Это плохо. А ведь сегодня мы имели ситуацию из четырех женщин и двух мужчин. Почему плохо? Ну, вопроса такого у меня не стоит, в свете моего сегодняшнего откровения. Со мной и сейчас, где-то надо всеми прочими мыслями, пребывает синяя, музыкальная и неуловимая женщина, и эту бесконечно свою женщину хочется усилить, вкусить, “уловить”, в конце концов, а сделать это быстрее можно только имея с собой рядом как можно больше женщин из молодой плоти. И чтобы соответствовать своему открытию, я стараюсь шагать между Машей и Мариной, но время от времени между мной и Мариной вклинивается Левый, и тогда я стараюсь всеми путями сузить пространство меж Венерой и Афродитой, чтобы одному только Марсу, в лице меня, было уготовано меж ними место. Получилось у меня так единожды, в самом конце пути, к сожалению, когда мы уже оказались возле туннеля.
– И “это” ты называла тоннелем? – выпучил глаза Рон. – Риша ты Мариша, энто самый обыкновенный люк!
– Нет, – сказала Марина так, как будто бы “да”. – Неет! Я бы люк узнала, я не настолько глупая.
– Это люк, – уверенно сказал Левый. Он, кстати, не Маша, он всегда малословен.
– Обычный люк без крышки, – сказал Рон. – В первый раз, что ли? Это же Брянск! Необычно, если с крышкой.
– Открытый люк технически является тоннелем, – сказал я.
– Аааа, не путай, – скрючился Рон. – Что горизонтально – то туннель, а вертикально – то люк.
Но лицо Марины чуть повеселело, будто бы моя фраза ободрила ее. Уже рад, что реплика моя хотя бы была не впустую.
Про траурную Машу можно забыть, но она все еще здесь, все время с нами, тихий ангел. Ее Лиза называла болтушкой, и по делу, но сегодня она разговорчива прямо как Левый. Я вот что подумал, и это напугало меня: а вдруг смерть Саши Рори была воспринята всеми, как настоящая трагедия? И еще Линдянису надо стихи показывать – тот тоже будет в трауре. А чтобы стихи показать, их еще нужно написать. А писать я не хочу, я только о женщинах теперь могу писать, а тут? Воздвигнуть памятник мужчине? Врагу? Нет уж! Раз уж я дал обещание Катерине, то ради нее, ради ее красоты, я согласен воздвигнуть – но не памятник, а скелет, как у той церкви, которую у нас на районе строят.
Со стороны я, наверное, казался мрачным. Молчаливым-то точно. “Разговорчивым, как Левый” и проч. Поэтому ответственность за вслух произносимые слова в нашем квинтете упала на плечи Рону и Марине.
И они ответственно решили не произносить их в обилии.
Они уже стояли у входа в туннель. Было довольно жутко.
– Дамы вперед, – сказал Рон.
– Шутишь? – отозвалась Марина. – Я и позвала вас оттого, что мне страшно. Вам не страшно?
– Мне – нет.
– А вам? – Марина повернулась к немым.
Мы, немые, стояли чуть поодаль. Левый пожал плечами, Маша кивнула, я же подошел к самому краю тоннеля и посмотрел на запорошенные быстро тающим снегом и монетами трубы. Обычные трубы обычной канализации, но действовали они сейчас почему-то удручающе. Я даже как-то не мог сосредоточиться на, собственно, цели нашего сюда визита – на монетах. Марина не врала, их в самом деле очень много, но не думаю, что их хватит “всем и надолго”.
Я вдруг понял. Наш страх был вызван пустотой железной дороги. А я свои, да и чужие жуткие мысли связывал с убийством в туалете. Что за дурак? Надо бы, решил я, перед самим собой как-то реабилитироваться. И по велению судьбы мое сердце оказалось окутанным не то облаком, не то пеленой. Я решил назвать это состояние “равнодушием героя”.
Назвал и тотчас опустился в люк.
– Ну, почему ты, ну… – расстроился Рон.
Его недовольство понятно – я же украл его лавры.
– Ты так одежду испачкаешь, – нахмурилась Марина, будто на мне была ее одежда.
Одежду я и вправду испачкал, но решил не мучиться от этого угрызениями совести. В люке я словно бы очнулся, кровь разгорячилась, как на войне, хотя на войне я пока не был. Под ногами было горячо, но мне хватило ума не становиться на трубы подошвой ботинок. Я стал подбирать монеты, рассматривать их. Достоинства они были разного. Больше всего было пятидесятикопеечных, меньше всего – пятирублевых. Логика в этом какая-та есть, подумал я и привязал эту мысль к тому самому вселенскому и непостижимому замыслу. Некоторые монеты были холодными от еще не успевшего растаять снега, а некоторые – горячими от труб. Какие-то даже прилипли к трубе и растаяли, как шоколадные. Я повертел монетки в руках, и не сразу, но заметил, что к моим пальцам прилипла краска. И эти растаяли, решил я. Я взглянул наверх, на свет. Четыре головы смотрели на меня, как наверное смотрят на лежачий труп солдата. Но голова Рона, если делать рейтинг веселья, была самой веселой из них. Я согнулся к монетам, которые полностью были погружены в водянистое снежное одеяло. Краска снежных монет тоже прилипла к моим ладоням. После этого я вспомнил, как вчера расплачивался в автобусе, когда уезжал из школы. Тогда с одной из монет тоже слезла краска. Вспомнил того, кто дал мне эти монеты, и в моей голове родилась блестящая теория.
Я в охапку подобрал несколько монет и стал вылезать из люка. Пока я лез, одной рукой держась за поручни для ремонтников, а другой держа монеты, вниз мне раздавалось:
– Почему так мало? Там же много, бери еще!
– Сейчас кто-либо опустится и все заберет, меценатом себя воображаешь?
Я сунул в руки Рону все монеты. Некоторые упали и затанцевали на асфальте. Их подобрала Марина и так же, как и Рон, стала рассматривать. Она же первая заметила краску на своих ладонях.
– Что с ними? – спросила она голосом испачкавшейся чистюли. – Почему они такие?
– Они там все такие? – потрясенно спросил Рон.
Я оглядел свою грязную куртку. Хорошо, что застегнул, иначе бы и свитер пришлось стирать. Не думал я вчера, что и сегодня мне придется стирать.
– Монеты – фальшивые, – наконец сказал я. – Все. Потому их и выбросили в люк.
Лицо Левого и личико Маши, оба понурые, оживились. Но этого внутреннего оживления оказалось недостаточно для того, чтобы их губы открылись и изо рта воробьями посыпались вопросы. Но у Рона внутреннее оживление присутствовало всегда.
– Кому придет в голову подделывать монеты? Они же не золотые.
– Бумажки нужно печатать, сторублевые, – подтвердила Марина. Неумышленно, но ее голос будто бы призывал к фальшивомонетчеству. Я невольно улыбнулся и взглянул на нее по-другому. Она была совсем юной, самой юной из тех, что мне нравились, и была, разумеется, красивой, и красота ее была приятной сладостью, ничего терпкого от Екатерины в ней не было, не те еще годы. Вечная розовость щек и ее полуобиженные интонации только сейчас умудрились пристроиться рядом с моей синей музыкой в душе, не в самой ее глубине, но очень близко. Я подумал о глупых романтичных вещах, появившихся во мне, когда я впервые почувствовал к Марине симпатию. Следом подумал о Юле и своем обещании… Что ж, милый Бог, кое-что сделать с моей Юлей я смогу только завтра. Извини.
– Я расскажу только вам, Марина… Риша, только вам. Извините, друзья, – обратился я к остальным.
Левый и Маша все еще молчали, и это вызывало какое-то подозрение, а Рон, с лицом поэта, нашедшего новую рифму, сказал им:
– Ничего он не знает. Он тащит в пропасть Ришу. Пошли обратно.
Левый и Маша сразу же ушли, а Марина замешкалась:
– Куда? Какая пропасть? Ты… – Она взглянула на меня внимательнее. – Где-то я тебя уже видела…
– Пропасть! – крикнул Рон в ухо Риши. Та, понятное дело, вздрогнула, и обернулась к Рону с заготовленными ругательствами.
Но спина Рона уже шагала вровень со спинами Левого и Маши. Марина в непонимании вздохнула и повернулась ко мне, чтобы услышать:
– Давай погуляем по железной дороге? Станцуем на снегу. Согласишься?
Она посмотрела на Рона и тихо сказала:
– Это и есть твоя пропасть? – Она была чем-то явно расстроена.
Я, решая, что ее расстройство связано с пустотой собственной находки, а не с предостережением Рона и моим приставанием, стал ободрять ее:
– Я тебе скажу, кто подделывает монеты.
Она, стесняясь, улыбнулась:
– Я не жадина, но мне нужны монеты, а не преступник.
Я, веря в лучшее, считал, что ее слова связаны не с обычной меркантильностью, а с чем-то большим, и спросил напрямик:
– Если нужна помощь, я помогу. От тебя я хочу лишь немного времени и следов твоих ног у железных дорог.
Она улыбнулась уже более расковано:
– Ты действительно поэт (это не вопрос). Пойдем.
Мы перешли на железнодорожные пути. Наш люк был точным центром меж железных дорог, от него до любой ветки десять моих шагов и семнадцать Марининых. Я не считал, назвал примерно, навскидку. Мы стали бродить, молча, пока она не спросила:
– Так кто же, по-твоему, подделывает монеты?
– Лев Ляндинис.
Она аж остановилась.
– Зачем?
Я продолжал путь, и она была вынуждена поспешить за мной.
– Постараюсь узнать завтра, – сказал я, – когда принесу ему стихи.
– Почему ты решил, что именно он?
Я не смог придумать отговорку, чтобы скрыть свое участие в “кружке”, но и врать я тоже не хотел. Поэтому я пообещал Марине, что правда вскоре откроется, и все поймут, что именно Линдянис замешан во фальшивомонетчестве, и первой поймет она, Марина, потому что она самой первой о моих подозрениях и узнала.
