Ты мое будущее

Смена подошла к концу. Я натянула капюшон, попрощалась и уже направлялась к выходу, как… замерла. В дверь входили они. Трое. Эмма, Ден и Крис.

Сердце упало в пятки. В кафе было полно людей, и они, к счастью, не заметили меня, пробираясь к столику. Я, не дыша, отступила вглубь зала, проскользнула в служебное помещение и, сердце колотясь как сумасшедшее, вышла через чёрный ход. Я поймала первое же такси и поехала домой.

Дома я снова приняла душ, смывая с себя не только усталость, но и адреналиновый страх. Но странно… сегодня я не чувствовала себя выжатой. Я получила удовольствие от работы. И завтра я пойду снова.

Амелия уснула. Следующие три дня она ходила в кафе, но троицу больше не видела. Три дня прошли незаметно, в ритме между работой и учебой.

И вот я снова вышла на учёбу. Я стала мастером-невидимкой. Двигалась по коридорам, как тень, пряталась в последних рядах, в библиотеке выбирала самые укромные уголки. Я видела их. Дена – мрачного и сосредоточенного. Криса – всегда где-то рядом. Эмму – сияющую, но её взгляд иногда становился рассеянным и грустным, будто она кого-то ищет. Они не видели меня. Я на это очень надеялась.

Так прошло две недели. Честно, я была искренне удивлена. Почему они не ищут меня? Почему не пытаются вытащить на свет? Но так было даже лучше. Возможно, они просто забыли. Возможно, я была для них всего лишь мимолётным, неприятным эпизодом.

Придя домой после работы и всех вечерних процедур, я почувствовала странное, смутное беспокойство. Что-то витало в воздухе, какое-то предчувствие, которое я не могла объяснить. Но я не стала думать. Я просто легла спать, зная, что завтра меня ждёт новый день. День, в котором я снова буду невидимой. И в этом была моя маленькая, хрупкая победа.

Тихая охота

Прошло две недели. Четырнадцать дней, в течение которых я носила свою самую яркую улыбку, как щит. Четырнадцать дней, в течение которых я смеялась громче всех в колледже, флиртовала с канадскими хоккеистами и делала вид, что моя жизнь – это одна большая, весёлая вечеринка. Но за этой вечеринкой царила тишина. Глухая, настораживающая тишина.

Амелия исчезла.

Она растворялась в толпе, как призрак. Я ловила мельком её силуэт в конце коридора, видела, как её капюшон скрывается за углом, чувствовала слабый, едва уловимый след её присутствия – как отзвук той самой боли, что пронзила меня при нашем прикосновении. Но всякий раз, когда я пыталась приблизиться, она испарялась. Она стала мастером-невидимкой, и это сводило меня с ума.

Ден, конечно, считал, что проблема решена. «Она поняла своё место и держится подальше», – сказал он как-то вечером, и в его голосе звучало удовлетворение. Он видел в этом тактическую победу. Угроза нейтрализована.

Но он не чувствовал того, что чувствовала я. Он не просыпался по ночам от эха чужого страха. Он не видел, как та девушка, Амелия, смотрела на меня в столовой в тот день – не с вызовом, а с таким пониманием, будто видела меня насквозь. Видела ту боль, что я прятала под слоем сияния.

Я наблюдала за ней. Тихая охота. Я знала её расписание, знала, в какой библиотеке она сидит, знала, что она выходит из колледжа через восточный выход, а не через главный. Я видела, как она движется – лёгкая, но какая-то надломленная, будто каждое движение причиняет ей боль. И эти бинты… Боги, эти бинты. Под одеждой с длинным рукавом я угадывала их контуры. Моя собственная кожа отвечала на это призрачным зудом.

Моё состояние. Наша семейная червоточина. Диссоциальное расстройство, которое проявлялось у нас с Деном вспышками ярости. А что, если у него есть и другая сторона? Что, если наша «поломка» позволяет нам чувствовать чужую боль так же остро, как свою? Эта мысль была одновременно пугающей и… освобождающей. Значит, я не схожу с ума.

Вчера я проследила за ней после работы. Она шла домой пешком, опустив голову, её плечи были ссутулены под невидимым грузом. Она не замечала ничего вокруг. И в этот момент я поняла, что не могу просто наблюдать. Я не могу позволить ей исчезнуть в своей раковине страха.

Она не угроза. Она – зеркало. Зеркало, в котором я вижу ту часть себя, которую всегда прятала: уязвимую, напуганную, одинокую. И если я помогу ей, если я смогу до неё достучаться… возможно, я смогу помочь и той части себя.

– Она работает в кафе «У Ирины», на Пятой авеню, – сказала я просто. Сегодня утром, за завтраком, я посмотрела на Дена.

Как-то раз мы с Крисом зашли в новое кафе недалеко от колледжа. Уютное, пахнущее корицей. И там, за стойкой, я увидела её. Она разносила заказы, и на её лице была сосредоточенная, почти мирная улыбка. Впервые я увидела её без капюшона. Она выглядела… ухоженной. Сделанный макияж, аккуратные волосы. Но в глазах, когда она подняла их на мгновение, всё та же глубокая, бездонная усталость.

– Смотри, – прошептала я схватила Криса за локоть.

– Работает, – констатировал он. – Значит, деньги нужны. Он последовал за моим взглядом, и его обычная ухмылка исчезла.

Она подняла взгляд и на секунду замерла, увидев нас. В её глазах мелькнула паника, чистейший, животный страх. Она развернулась и скрылась в подсобке. Мы так и не дождались своего заказа.

– Она боится нас, – поправила я его, чувствуя, как внутри всё сжимается. – Она боится всего. Мира. Любого контакта. Ты видел её раны, Крис. Кто-то её так изуродовал. И теперь она видит угрозу в каждом.– Она нас боится, Эм, – тихо сказал Крис, когда мы вышли. – Или… меняет график, чтобы избегать.

– Это… странно, – сказал он наконец. – Но если ты это чувствуешь, значит, так и есть. Может, это какая-то… гиперэмпатия. На фоне твоего… состояния. Я рассказала ему о том, что чувствовала. О том «эхо». Он слушал, не перебивая, его лицо стало серьёзным. Моё состояние. Наша семейная червоточина. Диссоциальное расстройство, которое проявлялось у нас с Деном вспышками ярости. А что, если у него есть и другая сторона? Что, если наша «поломка» позволяет нам чувствовать чужую боль так же остро, как свою? Эта мысль была одновременно пугающей и… освобождающей. Значит, я не схожу с ума.

– А у неё, выходит, своей жизни нет? – парировала я. – Только бегство и страх? Он отпил кофе, его лицо было каменным. – Эмма, не лезь не в своё дело. У тебя своя жизнь.

Он не ответил. Но в его глазах я прочла не просто запрет. Я прочла ту же самую, глубоко запрятанную тревогу. Он тоже что-то чувствовал. Какую-то связь. И боялся её, как боялся всего, что не мог контролировать.

Я вышла из-за стола. Моя охота подошла к концу. Теперь начиналась другая игра. Игра на сближение. Я не знала, как я это сделаю. Может, приду в её кафе одна. Может, просто сяду рядом с ней в библиотеке. Но я знала одно – я не позволю ей просто исчезнуть. Потому что её боль стала и моей. И я была полна решимости найти лекарство для нас обеих. Даже если это лекарство – просто дружеская рука, протянутая в темноте.

– Ну что, солнечный зайчик, присаживайся, – он кинул на кровать толстую папку. – Заказ на твою таинственную незнакомку выполнен. Досье, как у ЦРУ....Эта мысль не давала мне покоя всё утро. Я перебирала варианты, как подойти к ней, не спугнув, когда в мою комнату без стука вошёл Крис. На его лице была необычайно серьёзная, собранная экспрессия.

Сердце у меня ёкнуло. Я жадно схватила папку. Внутри лежала аккуратная подборка документов и распечатанных фотографий.

– Амелия Разумовская, 21 год, – начал зачитывать Крис, пока я листала страницы. – Родилась и выросла в Новосибирске. До десяти лет – образцовая семья, папа-инженер, мама-бухгалтер. Потом у отца, Аркадия Разумовского, начались проблемы на работе. Пошёл вниз, запил.

Я смотрела на детские фотографии. Улыбающаяся девочка с двумя косичками, обнимающая такого же улыбающегося мужчину. Её отца. От этих снимков веяло таким теплом, что стало физически больно.

– В одиннадцать лет – первое зафиксированное обращение в травмпункт, – голос Криса стал жёстче. – «Упала с велосипеда». С двенадцати – регулярные визиты. «Упала с лестницы», «споткнулась на ровном месте», «сама ударилась о косяк». Классика, Эм. Никто не вникал.

Я закрыла глаза, представляя это. Маленькая Амелия, которая «спотыкается» снова и снова. И никто не помогает.

– Как скажешь. Дом им сняли через фирму-застройщика, аффилированную с той же архитектурной компанией. Вполне возможно, как часть оплаты труда матери. Амелия поступила в TMU на архитектурный факультет. И, как мы знаем, устроилась в кафе.– Мать, Ариадна Разумовская, работала на двух работах, чтобы содержать семью, пока он пил и брал кредиты. Полтора месяца назад он был уволен с последнего места работы. А через неделю они с матерью внезапно сняли все накопленные деньги и купили два билета в Торонто. Односторонних. – Они сбежали, – прошептала я. – От него. – Такой вывод напрашивается, – кивнул Крис. – Здесь, в Торонто, Ариадну по старому контакту взяли помощницей в крупную архитектурную фирму «Sokolov & Partners». Интересное совпадение, да? – он многозначительно поднял бровь. Фамилия «Соколов» прозвучала, как выстрел. – Это просто совпадение, – отрезала я, хотя внутри всё похолодело.

Я перевернула страницу и увидела распечатку из студенческого дела. Фотография, оценки, заявление. Всё чисто. Слишком чисто.

– И всё? – я посмотрела на Криса. – Больше ничего? Только факты о побеге? А что… а кто делал это? – я провела пальцем по своему предплечью, там, где под моей кожей я помнила её шрамы.

– Но тут есть один странный момент. Перед самым их отъездом, за пару дней, Амелия перестала выходить на связь со своим парнем. Полностью. Парень обычный, студент, вроде ничего подозрительного. Но она оборвала все контакты, не сказав ни слова. Просто исчезла. Крис вздохнул и сел рядом. – Эм, официально – только отец. Пьяный, озлобленный, опустившийся человек. Всё сходится. Но… – он запнулся. – Но что?

Это была новая деталь. Парень. Почему она не взяла его с собой? Почему не предупредила? Страх, что отец что-то сделает парню? Или… что-то ещё?

– Не знаю, – честно признался Крис. – Может, она его боялась. А может, просто не хотела тащить в свою новую жизнь груз прошлого. Инстинкт самосохранения. Но факт в том, что это всё, что я смог найти. Официальная версия – тирания отца. Неофициальная… – он развёл руками. – Дыры. Белые пятна. Возможно, мы никогда не узнаем всей правды.– Ты думаешь, он как-то причастен? – спросила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Я закрыла папку. У меня в руках была вся жизнь Амелии. И в то же время – ничего. Я знала, что случилось, но не знала почему и как. Не знала всей глубины её боли. Только её следы.

– Дену пока ничего не говори, – быстро попросила я. – Он увидит в этом только подтверждение, что она «проблемная», и захочет её отсечь. Ещё больше.– Спасибо, Крис, – я обняла его за плечо. – Это… многое объясняет. – И многое усложняет, – поправил он. – Теперь ты знаешь, что она не шпионка Лизы. Она – жертва. И ты полезешь её спасать. А Ден…

– Эм… будь осторожна. Ты чувствуешь её боль. Но не забывай, откуда она берётся. Там, в её прошлом, настоящий монстр. И он может оказаться не тем, кем мы его считаем.Крис кивнул, понимая. Он встал и на пороге обернулся.

Он ушёл, оставив меня наедине с папкой и с тяжёлыми мыслями. У меня теперь было досье. Но оно не давало ответов, а только рождало новые, более страшные вопросы. Крис был прав. Я знала не всю правду. И самая опасная часть правды, возможно, всё ещё была скрыта во тьме. Но теперь я знала достаточно, чтобы не отступать. Я должна была подойти к ней. Не как охотник, а как… как кто? Союзник? Друг? Спасатель?

Я не знала. Но я знала, что не могу оставаться в стороне. Потому что её тихие, незаметные шрамы кричали во мне громче, чем любые слова.

Гром среди ясного неба

Идея проверить Амелию пришла ко мне в ту же секунду, когда Ден схватил ее за руку, а с нее посыпались бинты. Это был не просто интерес. Это был долг. Я – правая рука Дена. И его гиена, которая вынюхивает проблемы, пока лев рыщет в джунглях своих амбиций. Эта девушка была ходячей проблемой, и я должен был понять, насколько она взрывоопасна.

Я связался с Максом. Макс – это не человек; это кибернетическое божество с банкой энергетика в одной руке и шестью мониторами в другой. Скрыть от него что-то – все равно что попытаться спрятать солнце за гардиной. Бесполезно.

«Вся подноготная. Официальная и… не совсем», – сказал я.

Мы встретились в его логове, пахнущем паяльником и пиццей. Я протянул ему фото Амелии и имя. Макс молча кивнул, его пальцы уже застучали по клавиатуре. Я ушел, оставив его творить магию.

Информация начала поступать через два дня. Сначала официальная часть: Новосибирск, отец-алкаш, побои, побег. Все, как я и доложил Эмме. Чистая, горькая, но простая история. Но где-то на задворках сознания щелкал червячок: слишком чисто. Слишком однозначно.

Я написал Максу: «Копни глубже. Мать. Ее прошлое. Любые связи».

Ответ пришел на третий день. Он был в виде шифрованного файла и одной фразы: «Братан, присядь. И выпей виски».

Я открыл файл и сначала ничего не понял. Это была история Ариадны Разумовской – молодой, красивой студентки из простой семьи и ее романа с…

Мои глаза перечитали фамилию три раза, прежде чем мозг согласился ее обработать.

Соколовский.

Не Денис. Его дядя. Марк Соколовский. Тот самый, чей портрет висит в кабинете отца Дена, – харизматичный, с жесткими глазами и состоянием, сравнимым с состоянием его брата.

История была похожа на плохой сериал. Марк, тогда еще молодой наследник, безумно влюбился в Ариадну вопреки воле семьи. Они планировали пожениться. Но друзья Марка, «заботясь» о его репутации и будущем, подстроили «измену». Они уговорили Ариадну пойти в кафе с подругами, подсыпали ей в коктейль мощный релаксант и… подбросили в номер к первому подвернувшемуся мужчине. Им оказался Аркадий Разумовский, коллега одной из тех самых «подруг». Он был пьян и ничего не помнил. В нужный момент в номер вломился «взбешенный» Марк.

Я представлял эту сцену в деталях. Темный номер. Девушка в отключке на кровати. Пьяный, растерянный мужчина. И Марк в дверях с лицом, искаженным не настоящей, а сыгранной яростью. Он должен был кричать, обвинять, возможно, ударить этого Аркадия. А потом развернуться и уйти. Навсегда, не дав ей ни единого шанса на объяснение. Прямо как Ден с Лизой. Яблоко от яблони.

Макс прислал продолжение. Ариадна, опозоренная, с разбитым сердцем, вышла замуж за Аркадия. А через несколько месяцев узнала, что беременна. От Марка. Она пыталась связаться с ним, но его люди ее просто не пустили. Ей сказали «не позорься» и «не мешай ему жить».

Я откинулся на спинку кресла. В ушах стоял звон. Такого даже я, видавший всякое, представить не мог.

Амелия. Худая, забитая, иссеченная шрамами девушка. Не чья-то жертва. Она… Соколовская. Настоящая, по крови. Двоюродная сестра Дена и Эммы. Ее отец – Марк Соколовский, один из самых влиятельных и холодных людей, которых я знал.

«ДНК не делал, но сходство математическое, – ответил его безразличный голос. – Смотри».

На мой телефон пришло старое фото Ариадны, стоящей рядом с Марком. И… фото Эммы в том же ракурсе. Одинаковый разрез глаз, форма бровей, ямочка на подбородке. Та же родинка на шее. Боги.

– Ты уверен? Сто процентов?Я схватил телефон. Макс ответил на первом гудке.

Амелия была их крови. Настоящей. Ее биологический отец – их дядя. А тот человек, которого она считала отцом, все эти годы изливал на нее свою злобу и фрустрацию, даже не подозревая, что воспитывает чужого ребенка.

Я сидел, не двигаясь, не зная, что делать. Эта информация была мощнее бомбы. Она могла уничтожить все: отношения Дена с его семьей, хрупкое спокойствие Эммы и саму Амелию, которая даже не подозревала, кто она на самом деле.

Я не могу сказать Эмме. Ее разорвет на части между жалостью к Амелии и ненавистью к дяде. Я не могу сказать Дену. Он либо не поверит, либо… возненавидит Амелию еще сильнее, увидев в ней незаконнорожденную претендентку на состояние. И уж точно я не могу сказать Амелии. Она только начала дышать. Сказать ей, что ее настоящий отец – богач, который сбежал, а ее «отец» – озлобленный алкоголик, который ее пытал… это добить ее.

Я схватил бутылку виски, которую Макс так предусмотрительно посоветовал, и осушил стакан. Я чувствовал, как огонь растекается по жилам, но не может сжечь ледяной ком в груди.

Я нашел ответ. Самый страшный из всех возможных. И теперь я был единственным, кто его знал. И единственным, кто должен был решить, что с этим делать. Эта тайна была тяжелее любого пистолета в моем ящике. И я боялся, что однажды она выстрелит в нас всех.

Сознание вернулось ко мне с первыми лучами солнца, безжалостно четкое, как удар клинка. Никакой переходности, только мгновенное погружение в реальность, где каждая деталь – напоминание. Потрескивание системы «умный дом», регулирующей температуру. Давление шелковых простыней. И гулкая тишина особняка, купленного как новая клетка для старого зверя.

Мой утренний ритуал был отточен до автоматизма. Ледяной душ, заставляющий тело онеметь, чтобы разум мог работать без помех. Горячий – чтобы смыть остатки слабости. Одежда – не просто ткань, а доспехи. Черные брюки, кашемировый свитер, часы. Каждый элемент – щит против мира и против самого себя.

Внизу меня ждала Эмма. Она сияла, как выставочный экспонат; ее смех был слишком громким, а глаза – слишком живыми. Маска. Мы оба носили маски. Ее – из сияния, моя – из льда. Она болтала о колледже, о новых друзьях, и каждый ее взгляд на меня был попыткой проверить, покупаюсь ли я на этот спектакль. Я покупался. Потому что альтернатива – увидеть в ее глазах тот же страх, что грыз меня, – была неприемлема.

Но за этим фасадом копилось раздражение. Эта девушка. Амелия. Ее образ, окровавленный и испуганный, въелся в память, как навязчивая мелодия. Я видел ее раны. Настоящие, глубокие. Не царапины, а следы систематического насилия. И этот факт вызывал во мне не жалость, а знакомую, черную ярость. Кто-то посмел так обращаться с живым существом. Кто-то позволил себе эту слабость – изливать свою ничтожность на того, кто слабее.

Но эта ярость была опасна. Она была слепа. А слепой гнев ломает не то, что нужно. Поэтому я загнал его глубоко внутрь, под контроль.

Крис доложил мне сухие факты: отец-алкаш, побег, работа в кафе. Все сходилось. Слишком сходилось. Но что-то щелкало на задворках сознания. Шаблонность. Как будто кто-то подсунул нам готовое, удобное объяснение. Я отмел это. Паранойя. Последствия Лизы.

И все же. Когда мы зашли в то кафе и я увидел ее за стойкой, что-то внутри сжалось. Она не выглядела жертвой. В ее движениях, когда она разносила заказы, была какая-то отточенная, гордая грация. Как у раненого зверя, который, даже истекая кровью, не позволяет себе показать слабость. Она заметила нас, и в ее глазах мелькнула не паника, а… решимость. Решимость исчезнуть. И она это сделала – растворилась, словно ее и не было.

Эмма пыталась что-то сказать, оправдать ее, найти объяснение. Но я видел, как она сама не верит в свои же слова. Она что-то чувствовала. Какую-то связь. И это бесило меня больше всего. Потому что я тоже ее чувствовал. Тот самый «разряд». Это было не больно. Это было… узнаваемо. Как будто я столкнулся с кем-то из своей стаи. И это противоречило всему. Она была никем. Призраком с окровавленными бинтами.

Я вышел из кафе, оставив Эмму и Криса допивать их кофе. Мне нужен был воздух. Отдающая металлом прохлада канадского утра не принесла ясности. Мысли крутились вокруг одного: контроль. Я терял его. Сначала Лиза. Теперь эта девушка врывалась в наш мир, неся с собой хаос непонятных чувств и угрозу для хрупкого равновесия Эммы.

Я сел в машину, но не завел мотор. Руки сжали руль. Я представлял, как нахожу того, кто это сделал. Как мои купальни обрушиваются на него с той же методичностью, с какой он истязал ее. Это был простой, чистый путь. Путь, который я понимал.

Но потом я вспомнил ее взгляд. Испуганный, но не сломленный. В нем была та же сталь, что и во мне. И это путало все карты.

Я завел двигатель. Рев мотора заглушил внутренний шум. Неважно, кто она. Неважно, что связывает ее с Эммой. Она – проблема. А проблемы либо решают, либо устраняют. Пока я не понял, какую из этих опций выбрать, я буду держать ее на расстоянии. И если она посмеет снова причинить боль моей сестре, даже непреднамеренно, я применю ту единственную тактику, которая никогда меня не подводила. Я сотру ее с нашего пути. Без сожалений.

Потому что в этом мире есть только два типа людей: те, кого я защищаю. И все остальные. И Амелия Разумовская пока что была решительно среди «всех остальных». И моя задача – не дать ей это изменить. Любой ценой.

Я стоял под ледяной струей душа, позволяя воде бить в затылок. Каждая капля была словно крошечный удар, призванный выбить из головы навязчивый образ – бинты, кровь, испуганные глаза. Но он лишь становился четче.

За завтраком Эмма пыталась шутить, но ее смех звенел фальшиво. Я видел, как ее взгляд скользит по мне, оценивающе, и чувствовал раздражение. Она что-то замышляла. Всегда что-то замышляла, когда думала, что я не вижу.

– Нет! – ее голос прозвучал резче, чем нужно. – То есть… мне нужно сосредоточиться. А он будет отвлекать.– Брат, – начала она, отодвигая тарелку. – Мне нужно в библиотеку. Сессия скоро. – Крис поедет с тобой, – отрезал я, не глядя на нее.

– Хорошо, – сказал я, видя, как в ее глазах вспыхивает победа. – Но телефон всегда на связи.Я медленно поднял на нее взгляд. Она не моргнув глазом выдерживала его. Лгунья.

– Проследи за ней. Неявно.Как только она ушла, я вызвал Криса.

Он кивнул, без лишних вопросов. Он всегда понимал с полуслова.

Я поехал в офис, но не мог сосредоточиться. Документы меркли перед одним вопросом: что она задумала? Встреча с той… Амелией? Мысль об этом заставляла кровь стынуть в жилах. Нет, не ревность. Инстинкт. Чувство, что эта девушка – граната с выдернутой чекой, и Эмма играет с ней, не понимая этого.

Крис отправил сообщение через час: «Она в кафе «У Ирины».

Я чуть не раздавил телефон в руке. Так и есть. Она пошла к ней. Нарушила все негласные договоренности. Я вышел из офиса, сел в машину и поехал, не отдавая себе отчета в том, что делаю.

Я припарковался напротив кафе и ждал. Через стекло я видел их. Эмма сидела за столиком, что-то оживленно рассказывая, а та девушка, Амелия, стояла рядом, скрестив руки на груди, в той самой защитной позе. Она кивала, но ее поза кричала о желании сбежать.

И тут я увидел, как Эмма протянула руку, чтобы коснуться ее запястья. Мое собственное тело напряглось в ответ. Я ждал, что вот сейчас снова случится этот чертов «разряд», что Эмма вскрикнет от боли.

Но ничего не произошло. Амелия лишь отшатнулась, как от прикосновения к раскаленному металлу, и что-то резко сказала. Я не слышал слов, но по губам прочел: «Не надо».

Эмма отдернула руку, будто обожглась. Ее улыбка померкла. Она что-то сказала в ответ, встала и вышла из кафе, не оглядываясь. Я видел ее лицо – растерянное, почти обиженное.

Амелия смотрела ей вслед, и на ее лице я впервые увидел не страх, а что-то другое… Сожаление? Грусть? Она провела рукой по лицу, устало, и скрылась в подсобке.

Я сидел в машине, и во мне бушевала странная, противоречивая буря. Облегчение, что с Эммой ничего не случилось. И… разочарование? Нет. Не может быть. Но что-то было. Какое-то необъяснимое чувство, что я только что наблюдал за провалом. Не Эммы. А мой собственный провал.

Я так и не смог понять эту девушку. И теперь, видя, как она отвергла попытку Эммы приблизиться, я почувствовал не ярость, а холодное, безразличное уважение. Она защищала свою территорию. Как дикий зверь. Как я.

Я завел машину и уехал. Битва была проиграна, но война не окончена. Она все еще была здесь. Раненая, опасная, чужая. И теперь я знал, что она не позволит себя приручить. Это меняло все. Оставался только один вариант – держать ее на расстоянии и быть готовым нанести удар, если она посмеет подойти слишком близко к тому, что принадлежит мне.

Но почему-то мысль об этом ударе больше не приносила удовлетворения. Лишь горький привкус железа на языке и тяжесть в груди, от которой не спасал даже ледяной душ.

Я не поехал в офис. Вместо этого отправился в спортзал, что в цокольном этаже особняка. Час изматывающей работы на груше, пока мышцы не горели огнем, а сознание не очистилось от всего, кроме физического усилия. Но даже это не помогло.

Образ ее глаз, полных не страха, а той самой, знакомой до боли решимости, преследовал меня. Она не просила жалости. Она отказывалась от нее. Как я сам всегда это делал.

Вечером Эмма вернулась домой. Она была неестественно тиха. Я наблюдал за ней за ужином. Она отодвигала еду по тарелке, ее взгляд был отсутствующим.