Ты мое будущее

Весь оставшийся день я чувствовала себя так, будто на мне поставили клеймо. Его взгляд, холодный и пронзительный, будто прожигал меня насквозь. Он видел не девушку в платье. Он виделпроблему. Угрозу. И он дал мне понять, что будет наблюдать.

Вечером я вернулась домой. В пустом доме. Я сняла платье и снова стала просто Амелией – забинтованной, уставшей, одинокой.

Я подошла к зеркалу в ванной и посмотрела на свое отражение. На девушку с большими, испуганными глазами. И внезапно я поняла. Ден был прав. Между нами была граница. Только это была не граница между ним и мной. Это была граница между мной и всем миром. Стеклянная стена, через которую я могла видеть жизнь, но не могла к ней прикоснуться.

Я прикоснулась пальцами к холодному стеклу. Я была по ту сторону. А они – по эту. И единственное, что связывало нас – это боль, которую мы носили в себе. Его – спрятанная под слоями льда. Моя – под слоями бинтов.

Но даже это понимание не могло согреть меня в пустом доме, где единственным ответом на мои мысли было эхо собственного дыхания.

Сегодня я проснулась и поняла: я становлюсь коллекционером собственной боли. Каждый шрам – экспонат. Каждый синяк – артефакт. Утром я провела пальцами по ребрам, подсчитывая новые трещины в своей конструкции. Я – ходячий музей, куда нет входа посетителям.

Душ был долгим. Я не включала ледяную воду. Сегодня я позволила себе тепло. Стояла под почти горячими струями, пока кожа не покраснела, а бинты не размокли. Снимать их было больно – они прилипли к свежим ссадинам. Но эта боль была чистой. Настоящей. В отличие от той, что сидела глубоко внутри – старой, прогорклой.

Я не надела тональный крем. Не стала прятать синяк на скуле под слоем косметики. Я посмотрела в зеркало на свое лицо – бледное, с фиолетовой тенью под глазом, с пересохшими губами. Настоящее. Таким его никто не видел. Таким его никто не должен был видеть.

– Упала, – соврала я, и голос не дрогнул. – В темноте. Не рассмотрела ступеньки.В кафе Ирина встретила меня взглядом, полным неподдельной тревоги. – Детка, что с тобой? – она подошла ближе, но не прикоснулась. Она уже научилась не прикасаться. Она не поверила. Но кивнула, давая мне мое пространство для лжи. Иногда ложь – единственное, что нас спасает.

– Милая, а у тебя есть парень? – спросил он, разглядывая меня так, будто я вещь.В этот день ко мне подошел мужчина. Лет пятидесяти, в дорогом костюме. Он улыбался слишком широко.

– Это не ваше дело, – сказала я ровно. – Вы будете заказывать?Раньше я бы опустила глаза. Покраснела. Пыталась бы стать меньше. Но сегодня я посмотрела ему прямо в лицо. Мой синяк под глазом пульсировал.

Он отшатнулся, будто я его ударила. Пробормотал что-то про кофе и отошел. Я стояла, чувствуя, как дрожу изнутри, но не снаружи. Впервые я дала отпор. Не физический. Просто перестала быть невидимой.

После смены я не пошла домой. Я пошла в парк и села на ту же скамейку. Солнце садилось, окрашивая небо в багровые тона. Цвет синяка. Я смотрела на играющих детей и не чувствовала тоски. Сегодня я чувствовала что-то другое. Что-то похожее на решимость.

Я достала телефон. Прокрутила контакты. Остановилась на имени «Любимый». Мой палец замер над кнопкой вызова. Я не могла сказать ему правду. Но я могла перестать лгать.

Я отправила сообщение: «Прости, что пропадаю. Со мной все хорошо. Просто сейчас тяжелое время. Я напишу, когда смогу».

Я не ждала ответа. Я просто положила телефон обратно в карман. Это было все, что я могла сделать. Маленький шаг. Но он был честным.

Дом встретил меня тишиной. Но сегодня эта тишина была другой. Она не давила. Она ждала. Я прошла в свою комнату, встала перед зеркалом и снова посмотрела на свое отражение. На синяк. На шрамы на руках, которые виднелись из-под рукавов.

Я не плакала. Я изучала. Собирала экспонаты для своего музея. Но сегодня впервые подумала, что, возможно, когда-нибудь я смогу его закрыть. Что когда-нибудь эти шрамы станут просто воспоминаниями, а не открытыми ранами.

Я прикоснулась к синяку на скуле. Больно. Но терпимо.

Сегодня я не спряталась. Сегодня я просто была. И для человека, который годами бежал от самого себя, это было больше, чем победа. Это было начало.

Игра в прятки с тенью

Я стояла перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение. Улыбка. Легкая, беззаботная. Искрящийся взгляд. Я тренировала это выражение лица, как актер свою роль. Оно было моим щитом, моим оружием, моей невидимой броней. Сегодня оно казалось особенно тяжелым.

«Сияй, Эмма, – говорила я себе. – Сияй, даже если внутри все обваливается».

Ден уже ждал меня внизу. Его взгляд, острый как бритва, скользнул по мне, выискивая трещины. Он видел больше, чем хотела бы. Всегда видел.

– Конечно! – я прокрутилась перед ним, заставляя юбку взметнуться. – Не могу дождаться, когда увижу этих милых канадских профессоров.– Ты готова? – его голос был ровным, но в нем угадывалось напряжение.

Я взяла его под руку, чувствуя, как напряжены его мышцы. Мы шли к машине в гнетущем молчании. Он думал, что контролирует ситуацию. Что его запреты работают. Он не знал, что я уже дважды тайком встречалась с Крисом, чтобы обсудить наше маленькое расследование.

Крис. Мой сообщник. Его обычная ухмылка сменилась серьезным, сосредоточенным выражением. Он копался в прошлом Амелии, как археолог на раскопках катастрофы. И то, что он находил, заставляло мое сердце сжиматься.

– Возможно, она боялась, что он пострадает. Или… – он замолчал. – Или она не хотела, чтобы кто-то видел ее такой. Сломанной.– Она не просто сбежала от отца, Эм, – сказал он вчера, его голос был приглушенным. – Она сбежала от всей своей жизни. Разорвала все связи. Даже с парнем, который, кажется, действительно ее любил. – Почему? – спросила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

В университете я сделала вид, что погружена в учебу. Но мои мысли были там, в кафе «У Ирины». Я представляла, как Амелия стоит за стойкой, пряча свои шрамы под униформой, и носит свою боль, как невидимый плащ.

На перемене я случайно – нет, не случайно – оказалась рядом с архитектурным корпусом. Я ждала. И я увидела ее. Она выходила из аудитории, опустив голову, в своем неизменном капюшоне. Она двигалась так тихо, будто боялась разбудить собственное эхо.

Наш взгляд встретился на секунду. Всего на секунду. Но этого хватило. Та самая, знакомая боль, тупая и ноющая, пронзила меня снова. Не так сильно, как в первый раз, но достаточно, чтобы перехватило дыхание. В ее глазах я не увидела страха. Я увидела усталое понимание. Как будто она говорила: «Я знаю, что ты чувствуешь. И мне жаль».

Она отвернулась и растворилась в толпе. Я стояла, опершись о стену, и пыталась отдышаться. Это была не просто эмпатия. Это было что-то физическое. Что-то реальное.

Вечером я устроила сцену. За ужином я громко жаловалась на скучного профессора и строила планы на вечеринку в общежитии. Я видела, как Ден наблюдает за мной, его взгляд становился все тяжелее. Он не верил мне. И это было хорошо. Пока он думал, что я просто капризная сестра, у меня был шанс.

Позже, когда дом затих, я прокралась в комнату к Крису. Он сидел за компьютером, его лицо освещалось синим светом монитора.

– Нашел кое-что, – сказал он без предисловий. – Ее мать, Ариадна. Она не просто бухгалтер. Она проходила по старому делу о растрате в строительной компании. Дело закрыли, но пятно осталось. И есть один интересный момент. Эта компания была связана с… – он посмотрел на меня. – С одним из партнеров твоего отца.

– Не знаю. Но я продолжу копать. – Он закрыл ноутбук. – Эм, будь осторожна. Если эта история тянется к нашей семье… Ден не простит тебе вмешательства.Ледяная полоса пробежала по моей спине. Слишком много совпадений. Слишком много точек соприкосновения. – Ты думаешь, это как-то связано? – прошептала я.

Я кивнула, понимая все слишком хорошо. Ден видел в Амелии угрозу. А что, если он прав? Не потому, что она плохая, а потому, что ее прошлое – это мина, которая может взорваться под нашими ногами?

Я вернулась в свою комнату и подошла к окну. Ночь была ясной, звезды сияли холодным, безразличным светом. Где-то там была она. Девушка, чья боль стала моей. Девушка, чье молчание было громче любых слов.

Я положила ладонь на холодное стекло. Я дала себе слово. Я не отступлю. Я не позволю Дену запугать ее. И я не позволю ее прошлому поглотить ее. Потому что, защищая ее, я, кажется, защищала какую-то часть себя. Ту часть, которая тоже боялась, тоже пряталась и тоже носила маску, чтобы никто не увидел, как на самом деле страшно.

Завтра я снова надену свою улыбку. Но теперь у меня была причина, чтобы сиять еще ярче. Чтобы никто – особенно Ден – не увидел тень, которую я прятала внутри. Тень девушки с глазами, полными тихой боли, и мое собственное отражение в них.

Я притворялась, что сплю, когда Ден заглянул в мою комнату. Дверь приоткрылась беззвучно, луч света упал на ковер, и я сквозь ресницы видела его силуэт в проеме. Он постоял с минуту, наблюдая, как я лежу неподвижно, а затем так же бесшумно закрыл дверь. Я ждала, пока его шаги не затихли в коридоре, и только тогда позволила себе выдохнуть.

Он проверял меня. Всегда проверял. После истории с Лизой его мания контроля достигла новых высот. Я была под домашним арестом, даже без решеток на окнах. Просто невидимыми стенами из его подозрений.

Но даже Ден не мог контролировать сны.

Мне снилась Амелия. Не та, которую я видела в кафе или в университете – испуганная, спрятанная в капюшон. А та, чью боль я чувствовала кожей. Во сне она была маленькой девочкой, лет восьми, с двумя светлыми косичками. Она стояла посреди большой, пустой комнаты и смотрела на свои руки. А я стояла рядом и не могла пошевелиться, не могла позвать ее, не могла обнять. Я только чувствовала, как по ее рукам ползут красные полосы, и моя собственная кожа горела огнем.

Я проснулась с криком, зажатым в горле. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Я села на кровати, обхватив голову руками. Это было не просто сновидение. Это было эхо. Эхо той боли, что жила в ней. И оно становилось все громче.

За завтраком я была особенно оживлена. Я болтала о новой коллекции в бутике на Блур-стрит, о вечеринке, которую якобы планировала посетить, о парне из хоккейной команды, который прислал мне сообщение. Я строила крепость из слов и смеха, и наблюдала, как Ден изучает каждую ее трещину. Он пил кофе, его лицо было невозмутимым, но я видела – он не верит ни одному моему слову.

– Планы меняются, – он встал из-за стола. Его взгляд упал на меня, тяжелый и предупреждающий. – И, Эмма… не ищи приключений.– Крис сегодня отвезет тебя в университет, – сказал он на прощание. Не предложил. Констатировал. – Не нужно! – я сделала большие глаза. – У нас с девочками планы поехать за город после пар.

Он ушел, оставив меня с недопитым апельсиновым соком и растущей яростью внутри. Он думал, что может диктовать мне, с кем общаться, куда ходить, о чем думать. Он превращался в того, кого всегда презирал – в нашего отца, который пытался контролировать каждый наш шаг.

– Он не узнает.Крис ждал в машине. Его ухмылка была на месте, но глаза были серьезными. – Привет, принцесса. Куда изволите? – спросил он, когда я устроилась на пассажирском сиденье. – В университет, – ответила я, глядя в окно. – Но сначала заедем в кафе «У Ирины». Он вздохнул. – Эм, Ден убьет меня.

Мы ехали молча. Я знала, что рискую. Но я не могла больше сидеть сложа руки. Каждый день, каждую ночь я чувствовала ее боль. Она стала моей тенью, моим постоянным спутником. И я знала – если я не попробую еще раз, эта тень поглотит меня.

Кафе было почти пустым. За стойкой стояла Ирина и что-то записывала в блокнот. Амелии не было видно.

– Конечно, милые. Присаживайтесь, сейчас будет готово.– Две порции капучино, пожалуйста, – сказала я, подходя к стойке. Ирина подняла на меня взгляд, и в ее глазах мелькнуло что-то… знакомое? Как будто она ждала меня.

– Эм, может, хватит? – тихо сказал он. – Ты дрожишь.Мы сели за столик в углу. Я чувствовала, как Крис напряженно наблюдает за мной.

Я и правда дрожала. Все мое тело было натянуто, как струна. Я ждала ее появления.

И тогда дверь в подсобку открылась, и она вышла. Не в капюшоне. В простой темной водолазке и джинсах. Ее волосы были собраны в хвост, открывая лицо. Бледное, с темными кругами под глазами. Но не испуганное. Уставшее. Она несла коробку с посудой и не сразу заметила нас.

Но потом ее взгляд упал на меня. Она замерла на месте. Коробка в ее руках дрогнула. Я видела, как ее пальцы впились в картон, суставы побелели.

Я не стала улыбаться. Не стала махать ей. Я просто смотрела. Прямо в ее глаза. И я послала ей тот единственный сигнал, который, как я надеялась, она поймет. Я не здесь, чтобы жалеть. Я здесь, чтобы понять.

Она медленно опустила коробку на стойку. Сделала шаг вперед. Потом еще один. Она подошла к нашему столику, и ее взгляд скользнул по мне, потом по Крису, и снова вернулся ко мне.

– Да, – ответила я так же тихо. – Я хотела извиниться. За прошлый раз. Я не должна была… прикасаться к тебе без разрешения.– Вы… – ее голос был тихим, но твердым. – Вы снова здесь.

Она смотрела на меня, и в ее глазах шла борьба. Страх против любопытства. Одиночество против желания доверять.

– Ты не можешь чувствовать то, что чувствую я, – прошептала она.– Тебе не нужно извиняться, – наконец сказала она. – И… тебе не нужно меня спасать. – Я не пытаюсь спасти, – я покачала головой. – Я просто… чувствую. И я не могу это игнорировать.

– Но я чувствую, – ответила я. – И это сводит меня с ума.Она закусила губу. И в этот момент она выглядела не жертвой, а просто очень уставшей молодой женщиной.

Мы смотрели друг на друга через стол, и между нами повисла тишина. Но это была не пустая тишина. Она была наполнена всем, что мы не могли сказать словами. Болью. Страхом. И тонкой, едва заметной нитью понимания.

– Я приду еще, – сказала я ей вслед.Ирина принесла наши кофе. Звук чашек, поставленных на стол, разорвал заклинание. – Мне нужно работать, – сказала Амелия и повернулась, чтобы уйти.

Она остановилась, но не обернулась. Просто кивнула, один раз, коротко, и скрылась в подсобке.

– Она разговаривала со мной, Крис. Не убежала. Не спряталась.– Боги, Эм… – Крис выпустил воздух, которого, видимо, не осознавая, держал. – Это было… интенсивно.

– Пока что, – добавил он мрачно. – Ден узнает. Он всегда узнает.Я взяла свою чашку. Рука больше не дрожала.

Я отпила кофе. Он был горьким и крепким. Как правда.

Но впервые за долгое время я чувствовала не страх, а нечто похожее на надежду. Я протянула руку через пропасть. И она не оттолкнула ее. Она просто смотрела на нее. И этого пока было достаточно.

Я нашла ее. Теперь нужно было найти способ помочь ей, не сломав при этом хрупкое доверие, которое только начало рождаться между нами. И все это – под бдительным взглядом брата, для которого любая искренность была уязвимостью, а любая уязвимость – угрозой.

Игра только начиналась. Но теперь у меня был союзник по ту сторону тишины. И я не собиралась сдаваться.

Тишина в машине по дороге домой была густой и тяжелой. Я смотрела в окно на мелькающие огни Торонто, но видела только ее лицо. Бледное, с тенью боли в глазах, но не сломленное. Она не оттолкнула меня. Она приняла мое присутствие. Это была крошечная победа, но она горела во мне ярче всех неоновых вывесок города.

– Это значит, что наша маленькая беглянка могла притащить за собой хвост из очень неприятных проблем. Проблем, в которые вплетена наша семья.Крис нарушил молчание первым, его голос был необычно серьезным. – Она не та, за кого мы ее принимали, Эм. Я копнул глубже. Ее мать, Ариадна… она не просто бухгалтер. Ее имя всплывает в старом деле о финансовых махинациях в строительной компании «Вектор». Дело замяли, но грязь осталась. И, кажется, не без помощи кого-то из круга твоего отца. – Что это значит? – спросила я.

– В нашем мире вина и невиновность – понятия растяжимые, – парировал Крис. – И Ден это знает лучше всех.Ледяная змея проползла по моей спине. – Она не виновата в грехах своей матери, – тихо сказала я.

Дом встретил нас гробовой тишиной. Ден ждал в кабинете. Он сидел за своим массивным столом, на котором лежал один-единственный лист бумаги. Он не смотрел на меня, когда я вошла. Его взгляд был прикован к этому листу.

– Да.– Где ты была? – его голос был тихим, почти ласковым. И от этого стало еще страшнее. – В кафе, – не стала врать я. Врать было бесполезно. – С ней.

– Она не сделала ничего плохого! – вырвалось у меня. – Она просто… сломлена. И одинока. Как я была одинока после…Он медленно поднял на меня глаза. В них не было гнева. Только холодная, безразличная ярость. – Я предупреждал тебя, Эмма.

Я не договорила. Имя Лизы повисло в воздухе между нами, невысказанное, но ощутимое, как запах гари после пожара.

– Мне не нужно ее понимать! – его голос громыхнул, заставив вздрогнуть хрустальную люстру. – Мне нужно, чтобы ты держалась от нее подальше! Это не просьба, Эмма. Это приказ.Ден встал. Он подошел ко мне, и его тень накрыла меня целиком. – Твоя наивность когда-нибудь станет причиной твоей гибели. Ты тащишь в наш дом бродячую собаку, не интересуясь, чем она больна. Ее мать – ворья. Ее отец – отброс. Что следующее? Ты приведешь в гости ее друзей-наркоманов? – Это неправда! – я сжала кулаки, чувствуя, как во мне закипает та самая, запретная ярость. Та самая, что роднила меня с ним. – Ты судишь о ней, даже не попытавшись понять!

Мы стояли друг напротив друга, как два враждующих зверя. Два Соколовских, в глазах у которых плясали одни и те же демоны.

– Я сделаю то, что должен. Чтобы защитить тебя. Даже от тебя самой.– А если я откажусь? – прошептала я. – Ты запрешь меня в комнате? Отправишь обратно в Москву?

Его лицо исказила гримаса чего-то, что могло быть болью.

Он развернулся и вышел, оставив меня одну в огромном, холодном кабинете. Я стояла, дрожа от ярости и обиды, и смотрела на тот лист бумаги на столе. Это была распечатка. Фотография Ариадны Разумовской, сделанная много лет назад. И рядом – фотография моего дяди, Марка Соколовского. Они стояли рядом, смеясь, и в их глазах было счастье.

Я отшатнулась, как от удара током. Что… Что это значит?

Я не знала. Но я знала одно: Ден что-то скрывает. Что-то большее, чем просто потенциальный скандал. И эта тайна была как раз той нитью, которая связывала Амелию с нашей семьей. И я была полна решимости вытянуть эту нить до конца, даже если за ней последует весь клубок лжи и боли.

Я подняла голову и посмотрела на дверь, в которую ушел Ден. Война была объявлена. И на этот раз я сражалась не только за Амелию. Я сражалась за право самой решать, кому верить, кого пускать в свою жизнь и где проходят границы моей свободы.

И если для этого мне придется стать такой же холодной и безжалостной, как мой брат, что ж. Возможно, именно к этому всегда вела наша общая, проклятая кровь.

Хранитель яда

Я сидел в своей комнате, уставившись в экран ноутбука, но буквы расплывались перед глазами. В ушах стоял оглушительный грохот тишины – той самой, что наступает после того, как узнаешь нечто, что не должен был знать никогда.

Амелия Разумовская – дочь Марка Соколовского.

Эта мысль ударяла снова и снова, как молоток по наковальне. Не та, кого я видел – испуганная, иссеченная шрамами девушка. А та, что смотрела на меня с экрана в результатах поиска Макса. Дочь человека, чье состояние и влияние могли заткнуть за пояс даже отца Дена. И тайна, которая была опаснее любой открытой вражды.

– Братан, это бомба, – сказал он. – Если это всплывет… Твой Ден сойдет с ума. А старик Соколовский… он снесет половину города, чтобы скрыть это.Я вспомнил, как Макс передавал мне файлы, его обычно безразличное лицо было напряжено.

Я не ответил. Я не мог. Я просто смотрел на фотографию Марка и Ариадны. Они были так молоды. Счастливы. А потом – на фотографию Амелии. Ее глаза. В них была та же сталь, что и у Дена. Та же ярость, спрятанная под слоем боли. Теперь я понимал, откуда это.

Я схватил бутылку виски, которую припрятал на такой случай. Первый глоток обжег горло, но не принес облегчения. Только усилил хаос в голове.

Что делать? Сказать Дену? Это было бы равноценно поджиганию фитиля бомбы. Он бы не просто оттолкнул Амелию. Он бы уничтожил ее. Потому что в ее существовании – оскорбление для его семьи. Незаконнорожденная дочь его дяди. Живое напоминание о слабости, об ошибке.

Сказать Эмме? Ее бы разорвало на части. Ее жгучее желание спасать столкнулось бы с жестокой реальностью нашего мира. И с тем, что та, кого она пытается спасти, – ее собственная кузина. Та, чью боль она чувствует кожей.

Оставить все как есть? Позволить Эмме и дальше играть в свои опасные игры, не зная, что она приближается не просто к раненой душе, а к эпицентру семейного землетрясения?

Я вышел из комнаты и спустился в бар. Мне нужно было пространство. Воздух. Я налил себе еще виски, рука дрожала.

– Было кое-что, – ответил я, отпивая. Голос прозвучал хрипло.Дверь открылась. Вошел Ден. Он выглядел таким же измотанным, как и я. – Наконец-то, – проворчал он, снимая пиджак. – Где ты пропадал? Мне нужны были цифры по новому проекту.

– Ничего, – я опустил глаза в стакан. – Просто устал.Он посмотрел на меня, и его взгляд, всегда такой пронзительный, задержался на моем лице. – Что случилось?

– И я поставил ее перед выбором. Или она слушается меня, или я принимаю меры.Он не поверил. Он всегда чувствовал ложь. Но на этот раз он не стал давить. Просто тяжело вздохнул. – Эмма. Она снова была с той девушкой. – И?

– Несчастна? – он фыркнул, и в его глазах вспыхнул знакомый огонь. – Крис, ты видел ее шрамы. Это не несчастный случай. Это система. И я не позволю, чтобы эта система заразила мою сестру.Мое сердце упало. – Может, ты слишком давишь? – осторожно сказал я. – Она не ребенок. И эта девушка… может, она и правда просто несчастна.

– Это что за философия? Ты сегодня странный.Твою кузину, – прошептал внутренний голос. Она ее кровь. Так же, как и ты. – Я понимаю, – сказал я вслух, опустошая стакан. – Просто… будь осторожен. Иногда, пытаясь защитить, можно сломать то, что защищаешь.

– Устал, – снова солгал я. – Пойду спать.Он посмотрел на меня с подозрением.

Я поднялся в свою комнату, оставив его одного с его мыслями и его железной волей. Я лег на кровать и уставился в потолок. Во мне бушевала война. Долг перед Деном против жалости к Амелии. Страх перед гневом Соколовских против желания защитить Эмму от шока.

Я был хранителем. Всегда. Хранителем секретов Дена. Хранителем спокойствия Эммы. А теперь – хранителем ядовитой тайны, которая могла отравить их всех.

Я взял телефон и открыл фото Амелии. Ее уставшее, но гордое лицо. Она не просила ни о чем. Она просто пыталась выжить. И теперь я знал, что ее выживание могло стоить мира той семье, что стала моей.

Я не знал, что делать. Но я знал одно: время тикает. И рано или поздно правда вырвется на свободу. И когда это случится, мне придется выбрать сторону. И любая из них будет стоить мне части моей души.

Я выключил свет и закрыл глаза. Но сон не шел. Только лица. Дена. Эммы. Амелии. И тихий, настойчивый шепот: Что ты будешь делать, Крис? Что ты будешь делать, когда все рухнет?

Я смотрел на потолок, отсчитывая секунды в такт мерцанию светодиодной ленты над кроватью. Двадцать четыре часа. Ровно столько прошло с тех пор, как Макс сбросил мне эту бомбу. Двадцать четыре часа я носил в себе знание, которое могло разнести нашу и без того хрупкую экосистему в клочья.

– Не выспался, – буркнул я, избегая его глаз. – Бессонница.Утром я выглядел как дерьмо, и Ден это сразу заметил. Его взгляд, острый как скальпель, впился в меня за завтраком. – Ты похож на смерть, – констатировал он, отодвигая чашку с кофе. – Что-то случилось?

Он не поверил. Он никогда не верил, когда я врал о мелочах. Но к счастью, его отвлекла Эмма. Она вошла в столовую с сияющим видом, который не обманул бы даже слепого. Ее улыбка была слишком яркой, глаза – слишком горящими. Она что-то замышляла.

– Братик, – начала она, садясь рядом с Деном. – Я подумала… Может, устроим небольшую вечеринку? Просто свои. Чтобы развеяться.

– Нет.Ден медленно повернулся к ней. В воздухе запахло гарью. – Я сказал нет, Эмма. Никаких вечеринок. Никаких «своих». Ты знаешь правила. – Но Ден…

Они уставились друг на друга – два тигра, готовые к прыжку. И я, как всегда, между ними. Но на этот раз я был не просто посредником. Я был миной, заложенной под ними обоими.

Я вышел, притворившись, что мне нужно срочно позвонить по работе. На самом деле, мне нужно было просто дышать. Я стоял на террасе, впиваясь пальцами в каменные перила, и пытался придумать хоть какой-то план.