скачать книгу бесплатно
Как только машина отъехала, Маклохлан достал сигареты – лээстовские «Мальборо» и закурив с наслаждением, спросил доверительным образом:
– Вы, случайно, не знаете? Он что, получил разрешение?
– Да, – подтвердила Верона. – Не забывайте, пожалуйста, кто он по происхождению.
– Да, – согласился Джошуа, – и при этом связи в правительстве.
Возникла недолгая пауза. Верона зябко поёжилась, поскольку слегка продрогла, невзирая на новую кофточку, и перешла на обочину, давая понять тем самым, что данная тема закончена. Маклохлан тоже поёжился, так как вышел из дома без свитера и, тоже шагнув на обочину, предложил:
– Мисс Блэкуотер, простите меня, но я, если честно, голоден. Поужинать не желаете? Здесь есть ресторан поблизости. Думаю, вам понравится…
Отказа он не услышал, так как Верона, знавшая, что если мужчина голоден, он становится раздражительным, подумала: «Ладно, поужинаем, а то дело опять закончится реактивным нервозом каким-нибудь. Да и мне, если честно, не хочется возвращаться обратно в Коаскиерс…»
* * *
Джина, проснувшись утром, совсем ничего не помнила о ночи со старшим Куратором – начиная с футбольного матча и обещанного свидания – ни о том, как он страстно любит её, ни о том, что лишилась девственности, ни о том, что её приобщили и одарили бессмертием. Покурив у окна свой Vogue, она пошла в душевую – согласно обыкновению, и с ужасом обнаружила странные изменения – причём, довольно пикантные – в самом интимном месте, что вызвало в ней замешательство – сильное и глубокое.
– Мой бог, – прошептала Джина, – но ведь я ничего не делала. Ведь я не сбривала волосы…
В результате, совсем разнервничавшись, Джина вернулась в комнату и расплакалась от беспомощности и полного непонимания происходящей действительности.
Точно так же в своей «четвёртой» рыдала Герета Травар, так как Томас сказал ей ночью, что подаст на натурализацию и при получении статуса сразу же будет к ней свататься и, больше того, рассчитывает, что отец её даст согласие. Таким образом, слёзы Гереты объяснялись иными причинами – во-первых, она была счастлива, а, во-вторых, боялась, что Томасу будет отказано, несмотря на его положение – чемпиона по тоггерсвулту и медитерала с баллом за восемьсот по Эйверу.
Марвенсен в это утро проявил большую ответственность и стал раздавать задания весьма повышенной сложности, в отличие от Свардагерна, заменяющего проректора.
Джимми, уже не помнивший о словах Экдора Терстдарана – о сделанном им внушении на предмет отношения к девушкам, тем не менее оставался под известного рода воздействием и удивил в то утро всех своих однокурсников – вежливым поведением и новой стилистикой речи, нисколько ему не свойственной. Меньше всех удивилась Терна, так как Джимми сказал ей за завтраком – в очереди на раздаче:
– Терна, прости пожалуйста, если я в последнее время обидел тебя хоть чем-нибудь. Ты ведь знаешь, как я отношусь к тебе…
– Не знаю! – ответила Терна, на что Джимми признался сразу:
– С очень глубокой симпатией.
Подобное откровение добавило в ней уверенности, что Джимми над ней потешается и что данное заявление служит тому подтверждением. В результате она расстроилась и даже не съела сладкого.
Марсо, обнаружив отсутствие и самого проректора, и его протеже Вероны, и вдобавок к тому – Маклохлана, подумал: «Откладывать нечего. Надо писать сенатору. Напишу ему прямо сегодня же. Опишу ему всё в подробностях. Пусть он узнает правду. Истина восторжествует. Я получу повышение, Трартесверна уволят с должности, а проректора сунут в психушку и мало ему не покажется!»
Сам экдор Трартесверн, проснувшись с потерей памяти, сначала связался с Кридартом, узнал о своей аварии, затем позвонил Кеате, которая не ответила, после чего позавтракал – сделал себе яичницу, и стал просматривать новости на выведенной проекции. Самая главная новость – бегство альтернативщицы и его участие в поисках – породило в нём ощущение чего-то очень тревожащего. Сердце его заныло, а боль в голове усилилась. Он отключил проекцию, порылся в кухонном ящичке, где хранились всякие мелочи, нашёл пузырёк с анальгетиками, выпил пару таблеток, в дополнение выпил снотворного, сунул посуду в раковину и вернулся обратно в комнату. Меры такого рода не принесли облегчения. Пролежав полчаса в кровати, Лаарт опять поднялся и обратился к бару, где стояла бутылка Hennessy и пара бутылок водки – финляндского происхождения.
* * *
Маклохлан, и впрямь голодный, заказал себе блюдо с бараниной – запечёные в соусе рёбрышки с гарниром в виде картофеля, а Верона взяла каннеллони, начинённые сыром и зеленью. Общим стал чёрный портер – пенистый и нефильтрованный.
– Ну вот, – сказал Джош, – представляете? Мы с вами пьём пиво в Дублине…
Верона в ответ прищурилась и произнесла с иронией:
– Мы пьём с вами пиво в Дублине с той существенной разницей, что не я вас, а вы пригласили меня, сославшись на то, что вы голодны.
– Не сердитесь, – сказал Маклохлан. – И давайте, пока мы в Ирландии, я для вас буду Джошуа. К чему нам официальничать?
Верона взялась за кружку, подняла её и ответила:
– Да ни к чему, по всей видимости. За ваше здоровье, Джошуа. И за ваше благополучие…
Экдор Эртебран в ту минуту уже подъезжал к гостинице, сожалея о пачке «Мальборо», оставленной им астрологу.
– Эскрах, – сказал он, – простите, но мои сигареты закончились. Угостите меня, если можете…
Маккеон, давно заметивший, что его пассажир извёлся – то трёт себе лоб – вспотевший, то поправляет волосы, то просто ломает пальцы – громко щёлкает косточками, воскликнул с большой готовностью:
– Вот, угощайтесь, пожалуйста, хотя у меня простецкие! Вы, наверно, такие не курите!
Лээст взял сигарету, подкурил зажигалкой Лаарта, затянулся, уже испытывая и слабость в ногах – непривычную, и звон в ушах – нарастающий, и выдохнув – с тем ощущением, что всё вокруг отдаляется и одновременно кружится, прошептал:
– Я приехал, по-моему…
– Вы чего?! – испугался Эскрах. – Сэр, вам что, нездоровится?!
Лээст опять затянулся и ответил: «Нет, я в порядке. Сейчас я пойду в гостиницу. И вот вам ещё сто Евро. Подождите меня, пожалуйста. Если я не вернусь обратно в пределах четверти часа, то вы тогда уезжайте. Тогда я освобождаю вас…»
Так протекла минута. Проректор сидел – докуривая, а Маккеон, уже осознавший, что химик готовится к встрече – жизненно важной встрече, деликатно хранил молчание и думал: «Господи, господи… лишь бы у них сложилось всё… ведь такие люди хорошие, а тоже – страдают, мучаются… что-то у них не складывается…»
Режина в эти мгновения тоже внезапно почувствовала и тошноту, и слабость, и с мыслью: «Перекурила…» – перешла в туалетную комнату. Выпив воды из крана, она оперлась на стойку, зажала виски ладонями и какое-то время стояла, ощущая себя – физически – на грани потери сознания. Когда её отпустило, она посмотрела в зеркало – на лицо своё – побледневшее, покрывшееся испариной, и прошептала:
– Боже мой… Я же умру, наверное, если он тут появится…
Затем, возвратившись к бару, она забрала свою сумочку и покинула паб – пошатываясь, всё ещё не отошедшая от своего состояния. На улице было холодно. Она подошла к бордюру и села – с одним намерением – оставаться на этом месте, пока не случится что-нибудь. Минут через пять примерно такси, хорошо ей знакомое – по номеру и по водителю, плавно притормозило, задняя дверь открылась и она услышала голос: «Мадемуазель, прошу вас…» – голос, давно знакомый ей, – голос её возлюбленного – экдора Генри Блэкуотера.
XXIX
Услышав тот самый голос – нисколько не изменившийся и с прежними интонациями – нежными, чуть ироничными – Режина встала с бордюра и быстро села в машину, не успев ничего увидеть, поскольку сразу зажмурилась. «Теперь обратно в гостиницу?» – послышался голос водителя.
– Да, – сказал Генри, – пожалуйста.
Режина – с тем страшным чувством, что сейчас она просто не выдержит – что сейчас закричит, заплачет, сорвётся в крик – на истерику, зажала лицо ладонью и в ту же секунду почувствовала, как Генри, обняв её плечи, таким же сильным движением отводит ладонь её в сторону. Губы его – горячие – прошептали: «Режина… любимая…» Она повернула голову и прижалась виском к плечу его. Он сжал её пальцы – замёрзшие, потом отпустил их сразу и сам в тот момент услышал:
– Генри… любимый… единственный мой…
Поцелуй его – сильный, страстный – до сладкого оцепенения, до стона её, чуть слышного, длился предельно долго, пока Эскрах вёз их по городу, по ночным опустевшим улицам. Как только они доехали до места их назначения, Генри шепнул: «Малышка, дай мне минутку, пожалуйста. Я скажу пару слов водителю…» Режина, простившись с Маккеоном, выбралась из салона и успела поправить волосы, пока Эртебран внушал ему забыть обо всём случившемся и помнить о дне прошедшем, как о дне совершенно обыденном. Затем, завершив суггестию, Лээст сказал: «До свидания. Счастлив был познакомиться», – на что Эскрах ответил радостно:
– И я за вас тоже счастлив! Разыскали свою красавицу!
Эртебран произнёс: «Спасибо!» – и уже через полмгновения вновь обнимал возлюбленную – как в тот день перед их расставанием – целуя её – сминая её, шепча – повторяя: «Любимая… родная моя… единственная… Господи, как я люблю тебя… Режина моя… любовь моя…» Затем, уже не выдерживая, он чуть отстранился в сторону, посмотрел ей в лицо – прекрасное – совершенно не изменившееся, в глаза её – ярко сияющие, и сказал:
– Пойдём-ка в гостиницу… пока мы ещё в состоянии, иначе нас оштрафуют тут…
* * *
После двух рюмок Hennessy Лаарту стало плохо. Он переместился в ванную, где его сразу вырвало. Посеревший, вспотевший, раздавленный – собственными ощущениями, он вытащил деквиантер и снова связался с Кридартом:
– Слушай, – спросил он, – что со мной? Ты ведь знаешь, наверное? Только прошу, не обманывай. Это что-то серьёзное?
– Экдор, – сказал Лэнар, – простите, мне можно сейчас приехать к вам?
Трартесверн произнёс: «Разумеется», – отключился от вызванной линии, прошёл на кухню, пошатываясь, сел за стол – в самых страшных предчувствиях и, пытаясь отвлечься на что-нибудь, вывел файл на Верону со всей её информацией. Минут пять или шесть примерно он смотрел на её фотографии, проникаясь новыми чувствами – горестными, щемящими, затем подкурил сигарету, прошёл от стола к подоконнику и глядя на синее озеро, прошептал:
– Я что, полюбил её?
Кридарт, возникший вскоре, со скорбным в глазах выражением, сразу сказал – с порога:
– Экдор, вы больны, смертельно. Но надежда ещё сохраняется. Вас может вылечить девушка… иртарская альтернативщица. Сейчас её балл по Эйверу одна тысяча четыреста восемьдесят.
– Да? – усмехнулся Лаарт. – А что, если я отказываюсь? Сколько мне там отпущено? Ты думаешь, я позволю себе?
– Экдор, – сказал Кридарт, – простите меня, но Верона – не альтернативщица. Я просто неправильно выразился. Эта девушка – дочь Эртебрана. Вы сами всё это выяснили. В его файле есть информация. И она готова лечить вас. И отец согласен, естественно.
– Меня с ней что-нибудь связывает? Какие-то отношения?
Помощник замялся сразу. Лицо его покраснело. В глазах появилось отчаяние.
– Так-так, – сказал Трартесверн. – Давай проходи на кухню. Таким я тебя не видел. Это мне уже нравится.
Их разговор продолжился – теперь уже в новых условиях. Лаарт поставил кофе – в джезве с узеньким горлышком, а Кридарт, с его разрешения, закурил, затянулся нервно и, отвернувшись в сторону, признался Лаарту в следующем:
– Вы с ней всё время встречаетесь. Но отец её против, мне кажется. Её хочет сватать, по-моему, кто-то из наших Создателей. Он подарил ей бриллианты. Вы уже в курсе, наверное?
– Да, – сказал Лаарт, – в курсе. То, что она сбежала… Это я виноват, по всей видимости?
– Частично, – ответил помощник. – И Кеата ушла от вас, знаете?
– Да?! – рассмеялся Лаарт. – Вот это – хорошие новости! Теперь скажи мне, пожалуйста, тот факт, что Верона Блэкуотер – дочь экдора проректора – информация общеизвестная?
– Нет, – сказал Кридарт, – напротив. Знают только его родители и пара его приятелей. Но приятели, кстати, думают, что экдор Эртебран с ней связан по материнской линии. Что Верона – сестра его матери. Вы сами меня информировали.
Кофе – горячий – крепкий – был разлит по маленьким чашечкам. Лаарт отпил глоточек и спросил, приходя к тому выводу, что был недалёк от истины:
– Значит, экдор проректор держит всё это в тайне? Видимо, даже от дочери?
– Да, – подтвердил помощник. – От неё это всё скрывается.
– Любопытно, – сказал Трартесверн. – Причина должна быть существенной.
Кридарт кивнул с согласием:
– Причина должна быть существенной, но вряд ли мы сможем выяснить.
Лаарт поднялся с места:
– Подожди секунду, пожалуйста. Мне нужно сделать кое-что.
Отставив чашечку в сторону, он быстро прошёл в свою комнату, взял в руки сюртук – служебный, достал из кармана оружие – пистолет портативного типа, заряженный пулями-ампулами, вернулся обратно к Кридарту и без предисловий – стремительно – выстрелил ему в руку сильнодействующим снотворным с моментальным эффектом действия.
* * *
Усыпив своего помощника, Трартесверн возвратился в комнату, вернул пистолет на место, взял из сейфа шприц для инъекции, уже содержащий в капсуле хлорид церебротамина – тот шприц, где дозы хватало на минус четыре месяца, и, вернувшись обратно к Кридарту, плеснул на салфетку Hennessy.
– Двух месяцев будет достаточно… – сказал он себе с уверенностью, приступая к той процедуре, что вела к удалению памяти. – Ты, дружище, конечно, прости меня, но владеть такой информацией никому из нас не дозволено.
Выполнив операцию, он выбросил шприц подальше, смешав его с прочим мусором в кухонном накопителе, после этого выпил кофе и перетащил помощника на диван, в гостиную комнату. Следом он активировал файл на экдора проректора и уничтожил данные – все те, что касались Вероны и ДНК-анализа.
– Вот и всё, – сказал он. – Порядок. Равновесие восстановлено. Никто ничего не помнит, никто ничего не знает и каждый из нас получит то, что ему причитается…
Джошуа после ужина, счастливый в меру возможного, вышел с Вероной на улицу, где предложил, не раздумывая: «Пройдёмте пешком до Аби? Здесь минут семь, приблизительно», – и, получив согласие, предложил ей взять его под руку. Первые два квартала были пройдены ими в молчании, после чего астролог внезапно остановился, развернул её, взял за волосы, оттянул назад её голову и впился ей в рот губами, за что через три секунды сперва получил пощёчину, после чего – угрозу:
– Не смейте ко мне прикасаться, иначе вы пожалеете! Вам придётся покинуть Коаскиерс!
– Нет! – возразил он. – Послушай!
Верона, сказав: «Отстаньте!» – отступила назад – разгневанная, и повернувшись резко, бросилась прочь – так быстро и – больше того – неожиданно, что Джошуа – растерявшийся – потерял секунд пять, наверное, пока наконец не кинулся – не бросился догонять её. Догнав её – запыхавшуюся, он крикнул: «Я остаюсь здесь! Я остаюсь, понятно?! Раз тебе так этого хочется!» – после чего развернулся и побежал обратно – ещё быстрей, чем до этого – не вдоль тротуара – обратно, а через широкую улицу.
– Дурак… – прошептала Верона, глядя, как он удаляется, – дурак… На что он рассчитывал?
В номере, на кровати, Лээст раздел Режину – снял с неё шаль и кофту, после этого – джинсы со стрингами, затем он снял с себя свитер, расстегнул на рубашке пуговицы – молча, сосредоточенно, разомкнул свой ремень на джинсах, стянул их, отбросил в сторону и обнажился полностью.
– Малышка, – сказал он тихо, уже перед тем, как войти в неё, – ты больше не пьёшь и не куришь. Я хочу, чтобы ты забеременела… чтобы ты родила мне мальчика…
В следующую секунду он уже не думал о будущем, он уже не думал о прошлом, он вбирал в себя настоящее – любя её – страстно – неистово – даруя ей наслаждение на пределе своих способностей – за пределом всего человеческого, чего не случалось ранее, во время их жизни в Лондоне.
* * *
Проводив астролога взглядом, Верона, с глубоким вздохом, повернулась в обратную сторону и ахнула от неожиданности – как обычно в подобных случаях. Джон – в старом норвежском свитере, стоял у стены – кирпичной, курил и смотрел на небо – на звезды, тускло мерцавшие, на крыши домов – высокие. Верона прошла три метра – те, что их разделяли или, лучше сказать, что сблизили, и не говоря ни слова, прижалась к нему и заплакала. Избавившись от окурка, Аркеантеанон обнял её, закинул рюкзак себе за спину, после этого взял её на руки и пошёл к «Уголку на О’Коннелл», принимая ту самую миссию, с которой не справился Джошуа – доставить её до Коаскиерса. Возвращение в паб на Abbey, переход через измерения, обратный полет на «Ястребе», теперь на привычной скорости – всё это для Вероны проходило туманным образом, поскольку в пути она плакала и никак не могла успокоиться. На террасе они расстались. Джон сказал ей перед трансгрессией:
– Я всё понимаю, любимая, но на деле не всё так просто. Я надеюсь, что ты простишь меня…
В холле, к её облегчению, ей повстречалась Джина, которая задержалась в кабинете фармакологии. Увидев подругу в куртке, с большим рюкзаком, заплаканной, с покрасневшим распухшим носом, Джина сделала самое лучшее, что могла в такой ситуации – забрала и рюкзак, и куртку, предложила пойти к ней в комнату и повела с собой рядом, ни о чём пока не расспрашивая. Оказавшись у Джины – в «шестнадцатой», с тем – уже новым чувством – что реальность восстановилась, а Дублин, с его производными, стал частью воображения, Верона сказала: «Чаю», – успевая прийти к тому выводу, что Джина уже не помнит о случившемся накануне – об Эрвеартвеароне, уделившем ей столько внимания.
– Чай, хорошо, конечно, – ответила Джина, вздыхая, – но в нашей с тобой ситуации… когда мы обе – несчастные, пиво было бы лучше. Предлагаю пойти в деревню. «Пчёлка» тебе понравится.
– Хорошо бы, – сказала Верона, – но у нас репетиция вечером. Поём перед эртаонами.
– По кружке! – решила Джина. – И пропади всё пропадом!
– Факт! – согласилась Верона. – Гори оно всё синим пламенем! Я схожу отнесу свои вещи, а ты пока можешь подкраситься…
В «третьей» она с минуту смотрела на фотографию – прекрасный портрет Эркадора, понимая одно единственное, что будущее – изменяемо и что даже он сам не уверен, как оно будет складываться и на чём оно будет основываться. Затем, подумав о Лаарте, она прошептала:
– Простите меня. Я дала вам своё обещание больше уже не встречаться с ним, пока он сам не объявится, но я должна быть уверена, что с ним сейчас всё в порядке, поэтому я позвоню ему.
