скачать книгу бесплатно
Не знаю сколько мы так разговаривали. Не ведаю на каком языке – я только что приехал из России. С нулевым знанием языков. Думаю, все наши встречи и складное наше общение проистекало от того, что я на нее не расчитывал как на любовницу. Хотя с первого мгновения разговора мне почудилось, что между нами что-то есть…
– Ладно. Я пойду, – сказала она. Видно, затекла шея смотреть вверх.
Мы в приятном состоянии духа распрощались. И так с этих пор я в нее чуть-чуть влюбился.
В сотой группе учились все монголки. С ними четверыми я познакомился через Наташу. Они достаточно дружелюбные, правда немногословные и стеснительные. Даже веселая разговорчивая Цельмех (чтобы нам легче было выговаривать, она попросила называть себя Марьям), высокая, полненькая, миловидная, – я не видел, чтоб она слишком с кем-то общалась, кроме нас.
Как-то мохноухий Питамбар спросил в шутку кто зачем приехал в Индию. Я со смехом ответил: «Жениться». Цельмех обернулась:
– О, правда? Поздравляю, – по-русски.
Так я вошел в их маленькую монгольскую компанию. Одна из них ходила плавным белым призраком.
И вот, проводив взглядом Тануджу, увидел ее. Заинтересовался. Джага, высокая сухопарая, появилась, возвышаясь над головами других студентов. Ее бледно-белое лицо маской сидело на голове. Чуть прищуренные и без того узкие глаза, казалось, насмехаются над миром, но ехидства в них не чувствовалось. Рот едва уловимыми волнами играет в усмешке. В ней есть очарование. Даже язвительная Ия не выдерживает и признается, что считает эту монголку своеобразно красивой.
Джага плывет в толпе по направлению к классу. Ее гладкая кожа, как комбинезон водолаза, надета на каркас и тонкий силуэт напоминает тень. Она словно оживший призрак, созданный для того, чтобы проходить сквозь стены или влезать в дверные щели. От нее трудно отвести глаза. И ты еще долгое время думаешь, понравилась она тебе или нет. А вообще обе, Баярма и Джага – застывшие маски смерти.
10
В этот же день в двери появился низенький прилизанный работник секретариата, что сразу через стенку. Позвал нас троих. А еще желтого смешного буддиста Баджру. Я все удивлялся: молодой широкоплечий парень в тоге. Его бы фотомоделью, а он держится словно урод или увечный.
– Аб Пулис джана хога. Сейчас едем в полицейский участок.
Мы вышли во двор института. Солнце уже палило нещадно. Настоящее пекло. Придется купить очки. Совершенно невозможно не щуриться. А это утомляет.
Прилизанный позвал шофера. Сразу перед санстханом стояли в ряд гаражи. В одном помещался Вестерн Юнион, во втором платный телефон, в остальных институтский транспорт.
Человек в синем старом костюме зашумел заржавленной дверью гаража, запрокинув ее
вверх. Показалась морда недовыкинутого в помойку автобуса. Вскочил в кабину и вывел это древнее чудовище наружу.
Салон был еще хуже, чем наружность. Общарпанные стены и потолок, гаженые стекла, драные сиденья. Некоторые из них провалены. Но мы с шутками и весельем повскакивали в пустую махину. Только лишь для нас царей будут они жечь бензин. К тому ж можно сидеть как хочешь. Места много. А нас мало: мы трое, тайландец и Нюта, только вчера прилетевшая из Онтарио – полупенджабка, полуканадка.
Агрегат затарахтел. Зашумели болты, затрепыхалась обшивка. Надеемся, что доедем и вернемся без приключений.
И вот мы гудим и проносимся по пыльным улицам. Мимо нас город, толпы. На нас глазеют во все глаза. а ты сидишь, высунувши руку, голову и оттуда персоной нон гратой улыбаешься, словно благословляешь, как Папа римский, темному народу. Ты ведь огорожен и в безопасности.
– Да, – подумал я. – Мы здесь важные. Не как там.
И я опять любовался нечистотами города, крикливостью и живостью. Мне он напоминал бурный ток крови в артериях и от того мне становилось необычайно хорошо.
Снова мимо могольского дворца. Кто-то сказал уже, что это Сент-Джон колледж. И почему мы не в нем учимся.
Автобус остановился на неприглядной обочине. Мы вышли. Неужели все?
– Переходим дорогу! – скомандовал прилизанный.
Мы послушались. Опять казалось, что мы идем на страх и риск. Светофоров нет, правил уличного движения нет.
Мы попали в фотосалон. Заняло это довольно долго. Пришлось сидеть вдоль стены на мягком длинном пуфике, рассматривать рекламные фото на стенах. На одном из них -общее фото иностранных студентов санстхана за 2004 год – узнал Катьку и Наташку, наших знакомых. Обрадовался, грудь колесом. Ткнул Юльке на них, а она принялась искать на снимке своих знакомых: нет, значит они в другой год ездили.
Я заметил двух местных парней. Они с обезьяньим любопытством глазели на нас. С одним я долго задержался взглядом. Меня это страшно вывело из себя.
– Кья? (Что тебе?) – рявкнул я.
– Куч нахи, – затрес он головой и отвернулся.
– Неужели я превращаюсь в злобную собаку? – подумал я. – С одной стороны неприятно, а с другой – как-то должен я их урезонивать, – я сидел и размышлял, пока меня не позвали.
Я немного смутился, ибо для документарных фото у меня немного был неприличествующий вид: полосатая черно-серая маечка на брительках, служащая больше для того, чтобы казать волосатую грудь и плечи. Ну и ладно. Махнул рукой. Я все равно тут белый иностранец. Мне все можно.
Вскоре мы покинули салон и еще довольно долго, как мне показалось, куролесили и петляли. Я полностью запутался. И решил, что полицейский участок на краю земли.
Автобус снова остановился у каких-то грязных желтых двухэтажных зданий, ляпанных под одно. Рядом казармы, военная конюшня. У обочины стоял огромный жирный бык, равнодушно жевавший мусор. Мы с гиканьем восторга обошли его. Кто нас сопровождал, лишь снисходительно улыбнулись над нашими европейскими дикими выходками.
Во дворе участка стояло полно конфискованных трехколесных моторикш и мотоциклов. От стоянки некоторые даже погнили. Я подумал, хоть бы продали что ли – вот и деньги госслужащим.
Отделение по делам иностранцев – это длинный одноэтажный барак. Прочие отделения – уголовные, административные, транспортные – были такие же. Сумрачные, с низкими, узкими, закопчеными окошками. Внутри, как в коровнике, только вместо стойлов длинные столы и перед ними старые провалившиеся диваны. Снаружи тоже сарай сараем.
Нас завели как преступников. Усадили в низкий проваленный диван, что искусственно заставляло нас смотреть на трех столоначальников снизу вверх. И это должно было наполнять наши сердца страхом и уважением. А они – молодая тонкая строгая женщина, толстый усатый барбос и какой-то русскообразный наглый насмешливый мент. Все в гражданской одежде. На столе к стопочкам бумаг, прижатых от ветра красивыми разноцветными тяжелыми шариками из стекла, наш прилизанный подложил им и наши дела в папках. По очереди они разбирали каждого, требовали загран, тщательно любовались изображениями. Когда дошла очередь до моего паспорта, наглый русскообразный усмехнулся и передал всем остальным тоже посмеяться.
– Ты что, раньше девочкой был? – спросил он меня, заглядывая глубоко в глаза и прощупывая насквозь.
Для заграна я в то время фоткался длинноволосый по плечи.
Кровь брызнула мне в лицо от гнева. Я сдержался выводиться и натянуто-презрительно улыбнулся врагу.
– Смейся, козел, мне по барабану, – сказал я ему вслух, улыбаясь, по-русски.
Смешки сошли с его лица и он напрягся. Мне, конечно, стало не по себе. Я ведь в ментовке, в чужой стране. Мат и собака понимает.
Казалось, мент затаил злобу.
Досталось под орех и Свами джи. Он скромно уселся в угол и, ни капли не понимая, пробовал улыбаться, когда они оглядывались на него и с издевками говорили о нем:
– Вон бог сидит, да бог? Хе-хе.
Мне стало обидно и за него.
– Менты есть менты, – подумал я. – Везде они одинаковые.
Почудилось, что они и правда русские. Только слегка темней. Я подловил себя на мысли, что уже отношусь ко всем, как просто «гады и нормальные». Цвет кожи людей стал для меня принимать как бы нейтральный оттенок.
Уладив все формальности, мы покинули барбосов оставаться в этом темном затхлом бараке. А Ия обещала, что нас тут чаем угостят… их, наверно, угощали…
До санстхана мы доехали довольно быстро и без поломок.
После обеда снова отправились гулять на Ямуну, желая добраться вдоль берега до Тадж Махала. Увы, нам это не удалось. Мы забрели в такую глухомань, что уже далекие окраинные крестьяне нам кричали:
– Сап, сап! Джанвар! Не ходите, тут кобры и дикие звери!
Внемля голосам и разума и людей, мы повернули назад и полезли вверх по берегу, зарывая ногами змеиные норы. Бродили вдоль огородов, полей, набрели на кинологический центр, граничащий с забором с очаровательными дачками, где на грядках орошались аппетитные огурчики, перчики. Через забор свисал маленький, еще неспелый гранатик. Клумбочки с тюльпанчиками, кустики розочек. Лавочка у калитки. Типичная среднерусская картина. Только степенная матрона в сари и с лейкой говорила об обратном.
Солнце предупредительно тускнело, чтобы внезапно закатиться за горизонт. Мы спохватились. Далековато загулялись и повернули назад. Мимо столбов, где электрики чинили провода. Мимо перекрестка с дремавшими велорикшами. Давайте домчим. Нет, мы гуляем пешком. Дама с болонкой на поводке церемонно кивнула «Хелоу».
Стемнело. Немного страшно.
11
Когда я вошел в стеклянный кабинет, сел, поздоровавшись, перед двумя тетками в сари, разволновался страшно: даже пот выступил, голос осип и сердце бухало по горлу. С одной стороны нужно постараться не упасть в грязь лицом, с другой, как учила Катька, что ездила сюда до нас за несколько лет, нужно не лезть из кожи, ибо если наврешь, тебя отправят учиться в старшую группу, а ты к ней не готов. К тому же нас запугивали еще в России, что если ты не справишься, тебя выгонят, будешь обязан платить штрафы и за обучение и за перелеты! Это ж такие деньги, что нам и не снились.
– Ну что ж, расскажи нам что-нибудь. Историю какую-нибудь, – попросили меня.
Я понял женщин. Но, ей Богу, как они это сказали? Как я понял? Это осталось для меня секретом.
– Эк коа тха, – начал я рассказ про умирающую от жажды ворону, как-то втемяшущуюся кусками в голову издревле. – Йе коа пьяса тха… Вах… – я запнулся и растерялся. Я больше не знал что говорить.
Меня определили в первую группу. Врать все равно не получилось. Ну и ладно. Зато легко учиться будет. И экзамены сдам. Штрафов платить не придется.
Так что, воспользовавшись сумятицей приезда, мы долго не учились и били баклуши. Хаживали то в одну, то в другую группу.
Больше всех мне нравился из преподов Питамбор. Непонятно, что вел, но веселил народ постоянно. Лет пятьдесят, рослый, с полагающимся брюшком. Похож на старого барбоса или даже гоблина, потому что уши оттопыренные и волосатые прямо на хрящах.
Нас с сестрой сразу окрестил: «Александр и Александр систер.» Несколько уроков подряд он спрашивал у меня сколько времени. Я не кумекал, и отвечал, что у меня нет часов. Он снял с руки свои и надел мне:
– На, носи и будешь теперь каждый урок говорить сколько времени.
Группа хохотала до слез. Я посмеялся, но не посмел принять подарок. назавтра я их вернул и показал, что у меня есть время в телефоне.
Юльку же почему-то звал только по фамилии. Кузьмина.
И в мужском общежитии Свами не давал покоя Зафар. Ему доставляло удовольствие измываться над монахом. Он задавал сальные вопросы, была ли у него девчонка, спал ли он с ней. Если спал, сколько раз, как.
Я видел, что бедный монах уже начинает нервничать, но все еще сдерживался. Но Зафар не отставал. Поняв, что Баджра не знал девичьего тела, он, узнав, что на тайском дрочить будет как матудао, постоянно спрашивал и ржал как безумный:
– Свами джи, ты сколько раз матудао?
И это матудао преследовало Баджру по десять раз на день, каждый день. Наверно даже во сне. И если Свами джи настолько святой (он словно пришел из легенд о раннем буддизме), что все для него были хорошие, то насколько же Зафар оказался шайтаном, что единственный сумел вывести Баджру из равновесия. Случился даже инцидент.
Зафар, не считая Свами за мужика, да и за человека тоже, не дал ему смотреть телевизор, вырвал пульт. Тот и огрел его, ухнув кулачищем по спине. Узбек взбеленился, схватился за нож:
– Я тебя сейчас на куски порежу!
Монах перепугался, но худшее не произошло.
Потом Зафар снова не дал смотреть Баджре футбол и с тех пор они сделались злейшими врагами.
Позже узбек решил пойти на мировую, но таец его так и не простил, за что заслужил наконец-то от Зафара уважение за твердость.
Может узбек вообще считал тайцев за их добродушие (буддисты же) поголовно голубыми. Он и к Тампатре приставал так же. Тампатра – маленький, коренастый, с нисходящей улыбкой во все лицо, бывший сосед Свами джи. То ли Зафар распустил слухи, то ли правда, но поговаривали, что этот Тампатра гей.
Зафар посекретничал:
– Я как-то этому Тампатре говорю: хочешь я тебя трахну? Тот, ага, давай. А я сразу: вообще-то нет, не хочется. И ушел. Он, представляешь, расстроился. Обиделся.
Не знаю причины, но весельчак этот Тампатра через месяц неожиданно покинул санстхан и Индию, уехав домой, никому так и не объяснив почему.
Мне казалось, что виной этому был несправедливый Зафар.
Но в личном плане, казалось, я преуспевал. У меня было столько претенденток, что глаза просто разбегались.
Мы с Зафаром бежали по коридору учебного корпуса на обед после занятий. Вдруг у перил я заметил группу черных девчонок. Я еще не понимал, кто они. Все сливались воедино. Одна только девушка, с которой я переглядывался у секретаря Хариша выделялась для меня. Я решился.
Как только мы с ними поравнялись, я приодернул Зафара.
– Как тебя зовут? – спросил я девушку, гарцуя собой.
– Ману, – ответила она, скромно улыбаясь.
– Ты очень красивая. Бахут сундар, – сделал ей комплимент.
– Ха, бахут сундар, – подтвердил Зафар.
Вся группа девчонок заулюлюкала, поздравляя Ману, что она приглянулась парням.
Мы довольные поскакали дальше. Я размышлял, что может ожидать меня с ней, с Ману. Какое развитие последует за знакомством?
В тивируме нас уже ждали полные горячие ланч боксы. Маниш и Хело Сэр приносили всегда вовремя. Сэмат, третий таец, эдакий тайский Иванушко; временами вылитый Пушкин: кудрявый, губастый, пошленький любитель женщин; он же местный скоморох – поедал третий типин.
– Что у нас на обед, Сэмат? – спросил я, хлопнув его по плечу.
– Бахат свадист, бахат. Кхаво, кхаво, – по обыкновению коверкал он язык. По- русски это выглядело бы: «Кусай, кусай, кусна осень.»
По телевизору казали клипы и я остался обедать здесь, вполуха слушая песни и раздумывая о Ману.
Вообще сердцем хостела – я уже понял – оказался тивирум. Здесь мы встречались, обедали, болтали. Место для тесной компании взрослых парней. Разношерстных и разнокультурных.
– Пойдемте смотреть кино, – сзывал обычно Сэймат по-вечерам, купив в Кандари некачественную старинную индийскую порнушку с толстыми старушками в купальниках и пузатыми усатыми дядьками, которые только елозили друг на дружке и разочаровывали зрителей.
Сгруживался в комнате весь наш этаж. Рассаживались на кровате и стульях. Почти друг на дружке.
На этот раз Сэймат купил дивидюшку с тайским боевиком на хинди. О таинственном муай тае – боевом искусстве родины Сэймата. И уже вечером тивирум забился до отказа.
На первом же фрагменте мы все вскрикивали и морщились одним общим стадом, когда бойцы падали высоко с дерева, ударялись спинами о ветки, и бились за кусок материи. Кто схватит и спустится вниз – тот победитель. Поражал реализм. Это-то и шокировало.
Помню, долго еще ходила шутка после этого фильма: Чаку,чаку (Ножик, ножик). Это когда герой угрожал ножичком безоружным бандитам, а мимо проходила бабуся-божий одуванчик с тележкой мачете на продажу.
В такой теплой обстановке, вжившись, я уже не цеплялся за прошлое. Здесь так много новых лиц каждый день, много пространства. И ты вполне доволен своим существованием, тебя несколько приводят в ужас мысли о возвращении домой через несколько месяцев. Разгульная для меня жизнь пришлась по вкусу. Я чувствовал себя обожаемым многочисленными поклонницами, потому что везде ловил на себе девичьи взгляды. Оставалось только выбрать. Денег непонятно откуда вполне хватало роскошествовать (баловать себя фруктами, свежими соками). Кажется, меня считали даже зажиточным человеком. Так что мне постоянно было лень даже написать строчку другую нашей подружке Таньке из Москвы, моему бывшему сокурснику Нико, единственному с кем я поддерживал связь, памятуя юрфак. Да, я начал обходиться без того мира и мне не было стыдно. Разве что мама и бабушка. Вот если б мы могли отправить им денег. Как только приобретем симкарты, сразу позвоним.
