Триединый

– Вермандо, – неторопливо произнес он, пробуя на вкус ненавистное имя, – вот ты и дома.

– Отец, – стараясь придать голосу твердости, выдавил тот.

– Оливер сообщил, что тебя видели в обществе воняющих рыбой и тиной торгашей. Таскающего сундуки с импортными товарами в порту от зари до захода.

Аристократ молчал. Он не знал, что ответить мужчине.

– Полагаю, ты решил начать жизнь бродяги? Опозорить меня… опозорить весь славный род Морнэмир…

– Отец, все не так… Я…

– Свою мать в конце концов! Ты подумал о своей матери?! О единственном существе, не презирающем тебя после всего, что ты сделал?!

– Что с ней, отец?! Что с матушкой?!

Советник рассмеялся.

– Притворством ты пошел весь в нее! Настоящий симулянт. Есть в тебе нечто женское… мягкое… Наследник рода Морнэмир просто не может обладать таким темпераментом.

– Причем здесь матушка?! Я решил уйти, потому что вы… Потому что я сам так захотел.

– Потому что с тобой обошлись как со скотом? Высекли плетью, словно последнего мальчика для битья? Может, ты имеешь возражения по этому поводу? Хочешь оспорить правильность этих действий, поставить под сомнение их справедливость?

– Нет, отец, – крепко сжав зубы, процедил Вермандо.

– Вот и славно. Потому что сегодняшними событиями ты лишь укоренил мое убеждение в том, что ты не более чем подкидыш, отродье грязного свинопаса, сущее ничтожество. У меня просто не может быть такого сына, – презрительно выплюнул граф. – Теперь убирайся с глаз долой, Вермандо. Иди к себе и лучше не попадайся мне на глаза в ближайшее время.

Аристократ покорно поковылял к выходу.

– И лучше бы это был последний в твоей жизни раз, когда ты заставлял меня краснеть! Жалкий щенок, ты же и месяца на улице не протянешь без моей еды, моей крыши, моей защиты! И после всего, что я тебе дал ты смеешь кусать руку, что тебя кормит?!

Гнев охватил Вермандо. Он сжал кулаки и одной только силой воли заставил себя промолчать, чтобы не разозлить отца еще сильнее. Покинув кабинет, он поспешно закрыл за собой дверь и стремительным шагом направился в комнату матери.

Лицо госпожи Аделаиды за эти пару дней так осунулось, что мальчик забеспокоился не заболела ли та. В опухших покрасневших глазах женщины мерцали слезы. Увидев графиню в таком состоянии, наследник испугался и впервые почувствовал себя настоящим мерзавцем.

– Матушка… – робко начал он, приблизившись к кровати.

Аделаида вздрогнула и подняла взгляд. Увидев сына, она бросилась к нему. Крепко обняв аристократа, женщина запричитала:

– Слава Единому, ты вернулся… слава Единому… Вермандо, мой мальчик… мой дорогой сынок… Слава богу, что ты жив и здоров! Ты, наверное, так устал, ужасно проголодался? Пойдем скорее в столовую, я прикажу накрыть для тебя завтрак!..

– Матушка… – обняв графиню в ответ, прохрипел мальчик, всеми силами стараясь не задохнуться в ее удушающих объятиях. – Я тоже безумно рад вас видеть… Простите, что заставил вас плакать и доставил вам неудобства… Я действительно… бесполезный сын.

– Нет! Нет, не говори так, сынок! Ты у меня самый лучший и мы с отцом тебя очень любим! – лишь надрывнее зарыдала Аделаида, гладя его по спине. – Ты ведь в порядке? Скажи, что ты в порядке! – взяв лицо наследника в руки, принялась осматривать его дама. – Тебя не ранили? Ты не упал?

– Все хорошо, спасибо за заботу, матушка. Я в порядке. Право, вам не стоило так убиваться из-за меня…

– Не говори глупости! Как это так?! Ты мой единственный и самый любимый сын! Как же я буду жить в спокойствии, не зная жив ли ты, не голоден ли, не ранен… Я твоя мать, Вермандо! Я всегда буду переживать за тебя несмотря ни на что! Где же ты был все это время?! Ты ушел из-за ссоры отцом и… из-за Ричи, да?

Мальчик кивнул.

– Все уже в прошлом, матушка. Не беспокойтесь, – соврал он.

Не поверив аристократу на слово, графиня стянула с него грязную рубаху и несмотря на отчаянные попытки сопротивления со стороны Вермандо, все же сумела изловчиться и разглядеть его изувеченную шрамами спину. Громко ахнув и закрыв рот ладонями, она попятилась и едва не упав, врезалась в шкаф.

– Вермандо!.. Вермандо, кто с тобой это сделал?! Отвечай сейчас же, Вермандо!

– Матушка, пожалуйста, успокойтесь, все в порядке… Мне уже не больно…

Женщина покачала головой и шмыгнув носом, решительно направилась к дверям.

– Куда вы?! – только и успел крикнуть мальчик.

– К твоему отцу. Я поговорю с ним о его жестоком бесчеловечном обращении со своим родным сыном!

– Нет! Нет! – Аристократ выскочил за ней в коридор и схватив за руку, повис на ней всем весом. – Не ходите к отцу, нет! Пожалуйста, матушка!

– Мой бедный, бедный сынок… – не слыша его, причитала Аделаида, не в состоянии поверить в увиденное. – Нет, не может быть… Только настоящее чудовище могло так поступить с моим мальчиком…

– Матушка, умоляю вас! Одумайтесь! Вы сделаете только хуже! И мне и себе!

– Я это так не оставлю! Какая я мать, если буду молча смотреть на истязания своего сына?!

– Этого больше не повторится, клянусь! Я сам виноват! Это моя вина, отец ни причем!.. Да послушайте же!

– Верно, госпожа Аделаида, послушайте вашего сына, – прорезал коридор голос советника, заставив их синхронно обернуться. – Разве слова Вермандо для вас пустой звук? Как он верно заметил, он сам виноват в том инциденте.

– Вы… вы… – срываясь на хрип, судорожно выкрикнула графиня. – Настоящий монстр!

Аристократ в ужасе перевел взгляд на лорда. Тот оставался спокоен и неподвижен. Заведя руки за спину, мужчина вздохнул. На его белом лице появилось уже знакомое мальчику выражение презрительности и насмешки.

– Моя дорогая жена оскорбляет меня прямо перед сыном, не стесняясь оспаривать мой безусловный авторитет как отца и мужа, не говоря уже о моем статусе графа и советника. Чем можно оправдать подобное хамское поведение? И можно ли его оправдать? Насколько я помню, моя дорогая леди Аделаида, ваши родители утверждали, что вы относитесь к роду аристократов, а не… потомственных доярок.

– Как вы можете?! Как вы можете так поступать со своим родным сыном?! – закричала женщина, совершенно не заботясь, что ее слышно на весь коридор и что перед ней стоит сам Домианос Морнэмир. – Как вы можете говорить о титулах, причем здесь ваш статус, когда речь идет о вашей семье, о вашем дорогом сыне?! Какой вы отец после этого?!

В несколько шагов он оказался прямо перед женой. Звонкий шлепок. Аристократка схватилась за покрасневшую щеку.

– В первую очередь я – граф Морнэмир, Аделаида. Во-вторую – королевский советник и член палаты лордов. И уже в-третью – ваш муж и чей-то родственник. Надеюсь, теперь я достаточно доходчиво это вам объяснил? Чтобы больше в своем доме я не слышал подобной дерзости из уст собственной жены. Иначе я заставлю вас пожалеть, – пообещал Домианос и резко развернувшись, быстрым шагом скрылся из коридора.

Женщина упала на колени, не переставая рыдать. Вермандо опустился на пол рядом с матерью и бережно ее обнял.

– Не плачьте, матушка… Я защищу вас… Когда я вырасту, я обязательно смогу защитить вас, клянусь! Никто не посмеет повысить на вас голос или ударить! Даже отец, обещаю!

– Ох, я верю тебе, мой дорогой сынок… – горячо прошептала графиня, уткнувшись ему в плечо.

Глава 5

Memento quia pulvis est

13

ЗАПОВЕДЬ 3. СДЕЛАЙ ВСЕ ЗЛОЕ В СЕБЕ ЛУЧШИМ. СДЕЛАЙ СВЕТОМ СВОЙ МРАК.

ЧЕЛОВЕК – СОСУД ПОРОКА. ГРЕХ – ЭТО КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ. ГРЕХ – КЛЮЧ ОТ ВРАТ К ИСТИНЕ И ПОЗНАНИЮ. ОСОЗНАНИЕ СВОЕЙ ГРЕХОВНОСТИ – КЛЮЧ К МИЛОСТИ И ПРОЩЕНИЮ ТВОРЦА.

«Для возвышения и развития человеческого рода необходимо зло. И опасности, которые закаляют волю. И сильные страсти, без которых человек не способен создать чего-либо великого. Властолюбие, зависть, корыстолюбие, насилие». – «Философия Ницше. Критический очерк».

С самого детства Домианос не видел ничего, кроме насилия. От этого страшного, холодного и такого пугающего мира мальчик любил сбегать в свой выдуманный. Он помнил, как играл на заднем дворе дома, наблюдая за одуванчиками и размышляя о том, как они похожи на маленькие солнца. Он наблюдал за пчелой, опыляющей эти солнца и мнил ее Богом. Домианосу казалось, что мир куда больше, чем привыкли думать люди. Гораздо больше этого заднего двора и этой вселенной. Что настоящее солнце греет гораздо теплее и светит гораздо ярче, чем то, что слепит ему глаза в недосягаемой небесной выси. Ему казалось, что настоящий Бог или Боги (мальчик не знал сколько их на самом деле) выглядят совсем не так, как привыкли представлять люди и роль их в людских жизнях также совершенно иная, нежели все думают. Домианосу казалось, что ценность человеческой жизни крайне преувеличена – ведь людей так много и хоть они и кажутся такими разными, в целом они все одинаковые. Путь каждого всегда сводится к нескольким развилкам, в конечном итоге ведущим к грандиозному и пышущему величием финалу – к Смерти.

В тот ясный весенний день, теплый и слегка душный, когда сын четы Морнэмир играл во дворе, а небо было таким глубоким и синим, каким оно было много лет назад, Смерть забрала его родившегося мертвым брата. На детской могилке, где вскоре был похоронен младенец, не было имени. Теперь Домианосу еще больше нравилось проводить время на улице, ведь отныне у него появился друг, новый жилец его маленького мира, ограничивающегося высоким забором. Мальчик дал своему мертвому брату имя Ксенофонт. И пусть Ксенофонт всегда оставался безмолвен, а домик его – серый булыжник, служивший скромным надгробием – холодным, Домианосу все равно нравилось играть с ним. Он подолгу лежал на спине рядом с камнем и рассказывал брату о мире, который их окружает. Изо дня в день, из месяца в месяц. Однажды мальчик все же решился задать брату давно волновавший его вопрос, первый и единственный за все время.

– Я давно хотел спросить… – начал он, – я столько рассказывал тебе о жизни, о мире вокруг нас… Однако мир этот скуден и мал. Теперь твоя очередь! Расскажи мне о Смерти! Ты знаешь о ней хорошо, как никто другой. Я хочу знать все! Поведай мне о ней.

Однако Ксенофонт оставался молчалив. «Возможно он думает над ответом? Или не знает, что сказать, потому что слишком мал? Возможно, он просто не умеет разговаривать?» – размышлял Домианос и решил, что будет ждать ответа столько, сколько потребуется. Но шли годы, а ответа все не было. Тогда мальчик решил выяснить его сам.

Смерть казалась ему прекрасным и удивительным явлением – завораживающим своей пронзительной острой красотой. Ему нравилось смотреть как Смерть легким касанием кончиков пальцев оставляет свои следы на всем вокруг. Как гниль сжирает нежные лепестки цветов, как разлагается некогда покорявшая небеса птица. Ему нравилось ее могущество, ее мощь, ее неотвратимость. Смерть представлялась Домианосу божеством – опасным, прелестным, близким и таким недостижимо далеким. Ее зов – зов пустоты, реквием оглушительной тишины звучащий в его ушах на заброшенных кладбищах, приводил плоть в благоговейный трепет. Он ложился на еще сырую от дождя землю, и прислонившись спиной к безымянному надгробию, слушал песнь вечности, вдыхая аромат мокрого чернозема и сладкой гнили листвы. Она стала его первой и единственной любовью. Его музой, причиной его грез и мечтаний. Домианос мечтал прикоснуться к ней, ощутить ее дыхание на своей коже. И хотя Смерть всегда была рядом с ним, с самого рождения окружая своим присутствием, словно любящая мать заботой, ему было мало. Он был жаден в своей страсти и ненасытен в своей любви к бессмертной и вечной госпоже. Лишь только юноша погружался в сон, утопая в паутине объятий Морфея, он мнил себя самым счастливым человеком на свете. Ведь Сон – родная сестра Смерти. Сон – это небытие, в которое погружается человек, ненадолго воссоединяясь с Вечностью. Сон – это колыбель Вселенной, в которой останавливается время.

Его любовь вдохновляла его на поэзию. Болезненную, мучительную, надрывную. Подобную кровоточащей ране. Будто вкус переспелой сливы, уже тронутой гнилью. Слишком приторно-сладкая горечь, что аж тошно. Он стал одержим ей. Многие, кто знал его, шептались, что хоть Домианос и физически здесь, разум его всегда отсутствует и витает далеко отсюда, в промозглых чащах странных пугающих мыслей, одержимых идей. Идей, тронутых тленом и безумием. Сам Домианос уже давно не различал сон то или же реальность, грезя наяву о прошлом, где была его возлюбленная и о будущем, где та уже ждала его.

Наблюдая за пашней и видя стопы пшеницы, юноша проводил аллегорию со Смертью – жнецом, косящим людские жизни взмахом рока. Ему хотелось кричать и петь, посвящать дифирамбы Смерти и славить, вечно славить Ее имя. Со временем его любовь превратилась в ужас. Он все еще трепетал перед своей возлюбленной, мечтая оказаться достойным ее, но теперь не как жертва, а как пророк, несущий Ее волю и Слово. Ибо красота и любовь всегда идут об руку с ужасом, болью и благоговением.

И сейчас мужчина вспомнил свою первую встречу с тогда еще новоизбранным понтификом Юстинианом в городе Дэйфанум, в который советник, едва обретя доставшееся ему по наследству от деда графство Морнэмир, совершил долгий тяжелый поход с одной единственной целью: задать Богу вопрос. Считалось, что в Дейфанумском Соборе глас Бога исходит напрямую с небес. Также здесь, в главном храме Единства хранилось деревянное распятие Агнетты и мощи многих святых, вроде Гумберта, Фомы, Антония, Ксенофонта и других последователей Девы, веривших ей при жизни.

– Credis14?

– Credo ut intelligam15.

– Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную.

– Аминь.

– Для чего ты пришел, Домианос? Уже ставший знаменитым Черный Волк. Неужто замаливать грехи?

– Если желание победить смерть и жить вечно есть грех, то я пришел вопросить об этом Бога. Для чего Он создал нас смертными? Почему наградил разумом, который мы обречены терять, в невозможности смириться с этой мыслью? Это ли не наивысшее наказание и проклятие нашего рода? Рода, что заведомо обречен.

– Обречены лишь грешники. Чистые же души вознесутся и воссоединятся с Творцом своим, то и есть рай и наивысшее благо, самая достойная награда нам как детям Его.

– Если так, от чего же вы не спешите в могилу, преподобный? В этом случае духовенство должно находиться в первых рядах на пути к Отцу Небесному, трепеща в нетерпении перед семейным воссоединением.

– Вседержатель завещал с достоинством проходить испытания – путь земной перед Судом Небесным. Бытие дано нам чтобы доказать Ему, достойны ли мы Его награды.

– И недостойным Он, разумеется, любит посылать наказания и во время пути земного?

– Разумеется. Кому-то по делам его воздается при жизни, кому-то воздастся лишь на небесах. Неисповедимы пути Его и не нам судить Его замысел.

– Чем же успел провиниться перед Ним младенец или ребенок, страдающий от смертельных болезней, насилия, голода и побоев? От мученической смерти?

– Во дни благоденствия Творца следует благодарить, во дни печали же – размышлять. Размышлять о грехах родителей и рода, за которые их потомки наказаны. Создатель милостив и справедлив, но не всепрощающ. Смерть – есть воскресение и вступление в Жизнь Вечную. Болезни же – неотвратимый спутник смерти. Быть может Творец наш, хвала и слава Ему, – понтифик набожно перекрестился, – слишком сильно любит этих невинных чад, своих кротких агнцов, и потому так спешит забрать их к себе…

Мужчина фыркнул.

– В тебе говорят злость и обида, Домианос. Отпусти эти недостойные раба Единого чувства, успокой свою боль в молитвах. Господь не сможет исцелить тебя, если ты сам не захочешь исцеления.

– Отпустить? – рассмеялся лорд Морнэмир. – Может еще прикажете простить тех, кто погубил мою душу и едва не погубил тело?

– Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи. Только любовь спасет тебя, Домианос. Как жаль, что ты не способен на это чувство… От Его руки невозможно убежать! Ибо сказал Господь: наказания Господня, сын мой, не отвергай, ибо кого любит Господь, того и наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему!

– Что есть грех, отец?

– Грех есть зло абсолютное. Любое действие, помысел и слово, противное Закону Божьему. Бог совершенен, и грех – это все, что отклоняется от выражения воли Его и желаний.

– И какова же Его воля? Каковы Его желания и Его замысел?

– Бог, любящий наш Небесный Отец и Единый Вседержатель хочет, чтобы мы служили Ему. Ибо говорится в Энтисе: «каждого сотворил Я для славы Моей»; «сущность всего: бояться Бога, трепетать перед Ним и блюсти заповеди Его, ибо в этом все для человека»; «этот народ я сотворил для себя и он будет возвещать возвеличивать славу Мою»; «воздайте Господу славу и честь, славу имени Его! Несите дары и идите во дворцы Его, поклоняйтесь Господу благолепно, трепеща пред лицем Его, вся земля!» – Юстиниан поднял взгляд к потолку. – Третья Заповедь Вседержателя говорит о том, что должно нам в грехах каяться, что мы грешники, и чтобы Создатель простил нас, нужно стремиться к искуплению. Нужно бороться со злом в себе и идти к свету и совершенству, менять себя, чтобы стать хорошим человеком. Осознание своей греховности – первый шаг на встречу очищению, а значит и прощению Творца.

– То есть в том спасение?

– Бог любит тебя, Домианос, но не настолько, чтобы спасти.

– Он творит только затем, чтобы разрушать.

– Если Он разрушает, то лишь для того, чтобы создать снова. Подобно вечному кругу жизни и подобно мировому потопу, который списпослал на землю Единый, чтобы очистить мир от греха и на месте пепелища, на месте руин старого, воссоздать новое.

– Не значит ли это, что мы для него лишь игра? Нечто столь незначительное, как муравьи или бактерии в Его лаборотории? Созданные в виде подопытных крыс, игрушек, тешащих Его любопытство и эго.

– Мир наш подобен зеркалу, Домианос, он отражает того, кто в него смотрит. И если ты видишь вокруг себя лишь врагов, то значит, что враг притаился внутри тебя. Бог – есть любовь абсолютная. Он есть истина.

– Раз восприятие мира субъективно, значит вопросы морали, зла и добра – тоже. Или то единственные истины, субъективность на которые не распространяется?

– Grande profundum est ipse homo16. Только Бог есть светоч мира. Только Он один может вывести род людской, бродящий во тьме грехов своих и заблуждений к свету истины. Потому мы и стремимся жить в соответствии с Его заповедями. С Энтисом, отражающим Его волю.

—–

Корвамдеймос, город Даркуль Импэлер.

Схватившись за любезно поданую стражником руку, советник выбрался из кареты. Перед ним возвышалось старое здание, некогда служившее больницей, но теперь переоборудованное под его личные нужды.

– Нам сюда, полагаю, – проходя мимо воина объявил в пустоту граф и не оборачиваясь, прошествовал внутрь.

На входе его встретила медсестра в белом халате и улыбнувшись, пригласила следовать за ней.

– Добро пожаловать, господин советник, мы вас ждали. Я – Виетта и я счастлива сообщить, что благодаря вашему плодотворному сотрудничеству с его сиятельством Вигмором переоборудование больницы успешно завершено. Первые пациенты благополучно прошли адаптацию и готовы к дальнейшему курсу лечения. Желаете взглянуть на них? – Вампирша остановилась у тяжелой двери с маленьким оконцем, утыканном прутьями решетки.

От своих врагов лорда Морнэмира отделяли три внушительных запора с цепями. Он заглянул в помещение. Пятеро мужчин – изнуренных голодом, тяжелой дорогой и грубым обращением стражников без движения лежали на жестких койках, молча и угрюмо дожидаясь своей последней участи. Домианос удовлетворенно хмыкнул.

—–

Легенда об Артуре Аудаксе настолько вдохновила Вермандо, что ему в голову пришла интересная, но рискованная мысль.

Стоял полдень, и слуги были заняты подготовкой к ужину и уборкой. Сам же советник находился в столице, в королевском замке. Воспользовавшись этим, мальчик незаметно прокрался в кабинет отца. Осмотрев ящики, он порылся на книжных полках, и не обнаружив ничего интересного, застыл посреди комнаты, как вдруг его внимание привлек блеск отполированного металла. На стене висело множество разнообразного оружия всех времен и народов – гордость и достояние графа. Тот годами коллекционировал серпы, ножи, мечи и кинжалы, многие из которых передавались по наследству не одно поколение семейства Морнэмир. Фамильный меч с их гербом – черным волком, был жемчужиной коллекции и принадлежал самому Домианосу Освободителю.

 Завороженный, аристократ шагнул к стеклу и с затаенным дыханием принялся рассматривать редчайшие экспонаты древности, в обычное время недоступные его взору, ведь советник запрещал даже приближаться к этому стеллажу ближе, чем на метр. Перед Вермандо пронеслись яркие сцены героических битв прошлого, и он сам не заметил, как размахивая небольшим легким мечом, стремительно поскакал навстречу своей смерти или победе – в самый центр сражения. Совершенно забыв, где он и что делает, мальчик опомнился лишь когда старая ваза с прахом его прадеда с грохотом разбилась о каменный пол, брызнув осколками во все стороны. В ужасе замерев, аристократ опустил взгляд на клинок в руке и его обуял ужас, тонкими болезненными иглами вонзившийся под кожу.

– Отец просто убьет меня этим самым мечом, если узнает… – севшим голосом прошептал Вермандо, судорожно прислушиваясь к звукам за дверью.

Вернув оружие на место, он хотел уже уходить, как вдруг его взгляд упал на мавританскую саблю с причудливыми тигровыми узорами на стене. Схватившись за рукоять, мальчик потянул ее на себя изо всех сил. С приглушенным грохотом дальняя стена за гобеленом отодвинулась, открыв черный проход. Не веря своим глазам, аристократ огляделся, убедившись, что никто за ним не наблюдает, сходил за канделябром и нерешительно ступил внутрь.

Сырые стены давили на него холодом, а коридор все сужался, но это нисколько не пугало его, и Вермандо продолжал упрямо идти вперед, пока наконец не свернул за угол и не оказался перед тяжелой дубовой дверью, запертой на семь железных замков. Опустившись на пол и прищурив глаза, мальчик разглядел сквозь щель между дверью и полом блеск золотых монет.

Затравленно озираясь, наследник стремительно выбежал из кабинета отца. По пути в свою спальню он практически врезался в советника, резко затормозив перед ним.

– Вермандо? – поднял брови лорд Морнэмир, окинув сына подозрительным взглядом. – Куда это ты так торопишься?

– О-отец!.. Я… я вспомнил, что забыл кое-что сделать, – испуганно залепетал он, избегая взглядом мужчину.

– Забытая мысль всегда кажется значительной… однако мы легко забываем свои ошибки, когда они известны лишь нам одним, – задумчиво рассудил Домианос, и тут же забыв о мальчике, продолжил путь дальше по коридору.

Судорожно выдохнув, юный аристократ добрел до покоев и заперев дверь, устало рухнул на кровать. Ему предстояло тщательно обдумать дальнейший план действий. Несколько дней спустя он поделился идеей с друзьями, заранее предупредив их о всевозможных рисках и последствиях.

– Даа-аа… – почесал затылок Карл, – работенка не из легких.

– Если попадемся – не сносить нам всем головы… Как и батькам нашим, – вставил Стефан.

– А ты уверен, что это разумно? На мой взгляд риск неоправданно высок. Хотя, если, конечно, мы смогли бы взять себе небольшой процент… в качестве платы за столь отчаянную авантюру… – размышлял вслух Томас.

– Так, а ну хватит! – прикрикнул Феликс. – Вермандо пришел к нам за помощью и собирается действовать в интересах простых людей, таких как мы с вами! Негоже искать тут наживы иль делать вид, что мы ни при чем!

Аристократ благодарно посмотрел на товарища.

– Я понимаю, что это очень опасно… и страшно, и рискованно…

– А еще незаконно и наказуемо, – проворчал себе под нос Томас.

– Однако если мы не поможем людям, то кто? Я не прошу вас идти со мной против вашей воли, но буду рад, если вы составите мне компанию. Мы и не из таких передряг вместе выкарабкивались.

– Что верно, то верно, – покивал Карл. – Друзей одних в беде не бросают! Решено, я иду.

– И я, – уверенно присоединился Феликс.

Стефан и Томас колебались, с сомнением переглядываясь.

– Ладно, – мрачно вздохнул Гуэрро. – Но с тебя должок, – погрозил он пальцем Вермандо.

Стефан молча подошел к ним и коротко кивнул.

– Вот и порешили. Когда выдвигаемся?

– Я добыл расписание отца на день. Сейчас он еще в кабинете, но в полдень, после чаепития, отправится в столицу, решать государственные вопросы.

– И до каких пор он пробудет там?

– До завтрашнего утра, но может как обычно задержаться на несколько дней.

– Отлично, значит у нас еще есть время подготовиться.