Триединый

Аврелия Делиос

Триединый

LECTORI BENEVOLO SALUTEM

Пролог

«МЫ ПЛОХО ВСМАТРИВАЕМСЯ В ЖИЗНЬ, ЕСЛИ НЕ ЗАМЕЧАЕМ В НЕЙ ТОЙ РУКИ, КОТОРАЯ ЩАДЯ – УБИВАЕТ1».

«Через страдание Господь учит верующего и очищает душу и тело от грехов для того, чтобы сделать всего человека праведным». (Евр.12:4-13)

«…Он велик,

Но он в своем величии несчастней,

Чем мы в борьбе.

Зло не рождает благо,

А он родит одно лишь зло.

Но пусть Он на своем престоле величавом

Творит миры, чтоб облегчить себе

Ни с кем не разделенное бессмертье,

Пусть громоздит на звезды звезды: все же

Он одинок, тиран бессмертный.

Если б Он самого себя мог уничтожить,

То это был бы лучший дар из всех

Его даров.

Но пусть царит, пусть страждет!

Мы, духи, с вами, смертными, мы можем

Хоть сострадать друг другу; мы, терзаясь,

Мучения друг другу облегчаем

Сочувствием: оно весь мир связует;

Но он! в своем величии несчастный,

В несчастии не знающий отрады,

Он лишь творит, чтоб без конца творить!

– «Каин», Джордж Гордон Байрон.

И сотворил Единый мир людей жестоким и безжалостным. За выживание им приходилось платить кровью. Каждый новый день становился для них новой битвой. Ибо желал Единый, чтобы лишь достойнейшие из Его детей, доказавшие свое право на существование в мире, оставались в живых. Потому Он породил кольцо смерти – змею, пожирающую собственный хвост. Круг жизни, где сильный пожирает слабого, а после смерти поглощаем слабым, чтобы тот выжил и стал пищей для сильного. Это Колизей, Кносский лабиринт, из которого нет выхода.

Любовь, нравственность, мораль и вера, все эти незнакомые Богу вещи таким образом воплотились в Его творении – человеке, тянущемся к свету, но вечно обжигающемся об него. Ведь нет ничего сильнее потребности раненого в новых ранах. Обожженный ребенок любит огонь. Это – природная жажда боли.

Путь к реализации личности – боль, это плата за ее становление. Все в этом мире сотворяется из боли. И даже сама жизнь, ее появление и зачатие. Родовые муки, болезненное исступление на грани безумия. Плата за данную жизнь в виде увядания другой жизни: из тела женщины она вместе с молоком перетекает в тело ребенка, растущего и набирающегося сил за счет старения и слабения его матери. Добывание пищи – убийство другого живого организма, есть причинение страданий. Природа взращивает леса, воздвигая величественные и вечные мавзолеи на наших могилах. Растения пускают корни в гниющую плоть, почва насыщается ей, а хищники и насекомые пожирают ее.

«Если я принимаю смерть, мое дерево зеленеет, потому что умирание усиливает жизнь ». – Карл Юнг.

Дева Агнетта – символ целомудрия и добродетели, воплощение света и чистоты. Дщерь божья. Единый создал ее вместе с Лилит, в те времена, когда сердце Темной Матери было еще пустым, кристально-чистым сосудом, зеркалом, отражающим весь мир в его отношении к ней. Бог ниспослал девушку к людям, приказав той нести Его Свет и Слово. Агнетта была покорной и верной Ему дочерью, сердце ее не ведало о грехе, не испытывало ни зависти, ни злобы. Все, что она знала – вера Ему и в Него. В своего Отца и Создателя.

И снизошла она на твердь, и поведала им волю небесную, однако люди не поверили ей. Они смеялись над Агнеттой, а та, не ведая лжи и притворства, с улыбкой продолжала рассказывать обо всем. Затем пришли инквизиторы с главой Церкви Единства. Они приказали ей прекратить заниматься ересью, заявив, что та лжет и что Бог никогда не сказал бы подобного. «Бог не может рассуждать подобно тебе, Его воля не может быть той, что ты пророчишь нам, ведьма! Ты – лживая тварь и поплатишься за то, что пыталась осквернить имя Создателя своей грязной ересью!» И приказали они пытать ее до тех пор, пока она не отречется от слов своих. Пока не признает, что обманула их и что она вовсе не дщерь Божья, а простая обманщица. Но Дева Агнетта не умела и не хотела лгать им. Она слезно умоляла их перестать и поверить ей, убеждая, что если те убьют ее, то лишатся своего единственного защитника на Страшном Суде. Что Отец разгневается и накажет людей. Но эти слова лишь сильнее злили духовенство, и они пытали ее пока кости девушки не потрескались, а на теле не осталось ни одного живого места от ран, напоминающих побитое и изъеденное червями яблоко. А затем они прибили ее к кресту и подожгли его. Окружив помост подобно стае голодных гиен, толпа упивалась ее страданием. И тогда из синих глаз Божьей дочери раскаленным воском полились кровавые слезы, а белки почернели. И стали кровоточить очи всех людей, обращенные на нее. И сердце ее почернело и перестало биться. Плоть ее умерла, а бессмертный дух вознесся обратно на небо, к Отцу.

На измученном лице Девы Агнетты навеки застыло скорбное и смиренное выражение. Скорбит она по роду людскому, горько оплакивая ужасные грехи его. Слезы ее – чистейший жемчуг, а улыбка подобна солнечным лучам, обволакивающим с материнской заботой. Но стоит человечеству согрешить против Бога, из синих глаз льется кровь, а омофор ее окрашивается Тьмой, облачая невинную Деву во мрак. В руках Агнетты – букет лилий и маленький белый ягненок, символизирующий ее жертву людям и сам род человеческий. Но стоит человечеству согрешить, лилии превращаются в ландыши, цветочный венок на ее челе становится терновым, а ягненок скалится подобно волку. Розы оплетают ее запястья и щиколотки, и Бог сам прибивает дочерь к кресту. В наказание людям, Он лишает их главной и единственной защитницы человечества. Потому дух Агнетты навсегда темен, поверженный в траур.

«Смех делает слабыми узы целомудрия, смех не вспоминает о страхе Божием, смех не боится угрозы Геены, смех – путеводитель блуда, шутливость – изобличие необузданного человека». – Иоанн Златоуст.

«Горе вам, смеющиеся! Ибо восплачете и возрыдаете». – лк, 6, 25. Святой Антоний.

Господь осуждает смеющихся, ибо где царят радость и смех – там нет места страданию. Страдание же – единственный источник энергии, питающий этого кровожадного алчного старца. Боль, слезы и смерть услаждают Его, даруют силу, а жизнь людская через них перетекает в Него, продлевая Ему бессмертие. Подобно тому, как дряхлый муж наслаждается молодостью и красотой обнаженной перед ним девственницы прежде как совершить с ней соитие, чтобы вобрать в свои чресла ее юность, так и Бог наслаждается зрелищем насилия, несправедливости, болезни и немощи рода людского.

Безликие толпы мертвецов с пустыми глазницами слепо внимают небесному гласу – хрупкой иллюзии, почти что картонной декорации Бога. Бог – хороший актер, Он любит свой маленький театр. Но Бог также и требовательный наблюдатель. А люди – Его преданные зрители, способные как восхититься, так и осудить Его игру. Люди, сами того не ведая, играющие в Его спектакле главные роли. Бог не кукловод, но безмолвный и отчужденный наблюдатель за нашей игрой. Иногда Он аплодирует нам, когда мы, подобно гладиаторам в Колизее проливаем кровь, принося жертвы во Имя Его. Но этот ритуал проходит без алтаря и курильницы, а порой даже и без кинжала. Мы – агнцы и мы же заклание. Мы – рука, сжимающая кинжал, и мы же его острие. Мы – священная кровь жертвы и ее раны, и мы же ее убийцы. Иногда Бог недоволен нашей игрой и подобно толпе, бросающей тухлыми овощами в плохого актера, Он прогоняет нас со сцены Жизни. Чтобы не умереть необходимо сделать так, чтобы Богу было интересно наблюдать за нашей игрой. Когда Творцу скучно, в Нем пробуждается жажда.

Смерть спускается по мраморным ступеням – надгробиям человечества, завернутая в белый саван. Она знает, что мы уже проиграли. Наше рождение и было Ее победой.

Иногда Богу становится скучно, и Он, подпирая седобородое лицо кулаком, тяжело вздыхает. Тогда появляется Пророк – прокаженный агнец в стаде, и ведет за собой слепую и глухую Фортуну, скованную кандалами. Он ведет ее за собой как шут ведет упирающегося, но выдрессированного медведя на шумную ярмарку. В городе их окружают люди и с детским любопытством внимают их речам. Взрослым нравится слушать сказки не меньше, чем детям. Рок развлекает их.

На самом деле, автор солгал вам, сказав, что Бог завистлив, тщеславен, вспыльчив и жесток. Все это – человеческие качества, приписываемые людьми неодушевленным объектам, существам и явлениям, не обладающим ровно никакими эмоциями. Так и Бог, подобно Смерти, не является ни воплощением добродетели, ни воплощением зла, как и Смерть не является чем-то противоположным Жизни. Она – лишь ее отсутствие, как и тьма – отсутствие света. Так и Бог, подобно космосу и природе – равнодушен sub specie aeternitatis2. Люди приписывают этому необъятному и непонятному им титану то, что хотели бы, или то, что боялись в Нем видеть. То, что есть в них самих, но то, чего не существует вне их природы. Вне их сознания. Точно также, не существует никакой морали и добродетели, они придуманы человеком, возведены в абсолют и культивированы до смешного, а после – презрены. Серая мораль – Эдемово яблоко, плод раздора, столь желанный человеческим существом лишь по той причине, что запретен.

—–

В полумраке просторного кабинета, за широким ореховым столом восседал мужчина. На вид ему было около сорока. Темные волосы уже тронула проседь. Острые черты лица казались весьма изящными, однако их сильно ожесточали глаза – желтые и жестокие, как у дикого зверя.

Именно в этих жилистых руках была сосредоточена вся власть королевства. Именно эти, усеянные перстнями пальцы дергая за тысячи ниточек, управляли всеми государственными делами. Он предпочитал оставаться за кулисами, лицо кукловода всегда скрыто от публики темной завесой тайны. Но он словно Бог – всегда незримо рядом и контролирует все отрасли жизни и каждое действие своих кукол. Достигнув таких высот, Домианос еще больше вознес знатный род Морнэмир, создав ему репутацию. В этом властном холодном мужчине было куда больше величия, чем в самом короле – невысоком, трусливом и болезненном, с рассеянными и размашистыми жестами, неуверенным голосом и детской улыбкой. Женившись на благородной аристократке Аделаиде по расчету, Домианос надеялся на то, что его сын и наследник продолжит дело и станет его опорой, однако планам советника не суждено было сбыться.

В дверь постучали.

– Да! – произнес мужчина. Ему не нужно было кричать, чтобы быть услышанным.

В кабинете возник слуга. Почтительно поклонившись, он доложил:

– Ваше сиятельство, к вам пожаловали достопочтенный Вермандо.

Полным пренебрежения взмахом руки граф Морнэмир позволил впустить его.

– Отец, – неохотно поклонился вошедший.

– Проходи, – даже не взглянув на него, приказал Домианос.

Двери закрылись, отрезав Вермандо путь к отступлению. Несмотря на то, что он являлся родным сыном советника, в их внешности было мало общего. Возможно, на это напрямую влияло и то, как по-разному они держались и вели себя, одевались и говорили. В отличие от отца, Вермандо не обладал ни элегантностью, ни высокомерием. Он не унаследовал горделивой осанки, надменного выражения лица и той холодной отстраненности, какие присутствовали в Домианосе. На его лице обыкновенно сияла широкая добродушная улыбка и одевался он совершенно не соответствующе своему статусу аристократа – в простую одежду горожанина. Если перед Домианосом все испытывали животный ужас и питали к нему скрытую ненависть, то Вермандо был душой компании, своим человеком в каждой таверне, другом крестьян и рабочих. Каждый раз глядя на своего единственного сына, лорд дивился тому, насколько они не похожи.

– Вы посылали за мной?

Не отрывая взгляда от документов, мужчина ответил:

– Ты снова шлялся по кабакам, избивал моих сборщиков налогов и занимался облагодетельствованием обнищавших семей на мои средства?

– Вы и сами прекрасно все знаете, – вздохнул наследник, запустив руку в темные взлохмаченные волосы.

Советник отложил документ, который так внимательно изучал минуту назад и сцепив руки в замок, подпер ими острый подбородок.

– Я предупреждал тебя множество раз. Закрывал глаза на все твои выходки, списывая все на то, что ты неопытный глупый мальчишка. Я прощал тебе твою дерзость и неуважение ко мне и к закону. К нашим правилам. Но сейчас моему терпению, – он сделал паузу, – наступил конец. Тебе уже двадцать два. Ты находишься совсем не в том возрасте, когда можно переодетым в чернь разгуливать по неблагополучным районам и собирать на себя всю заразу, пожимая руки нищим.

– Но отец, разве эти районы так неблагополучны не по той причине, что вы плохо справляетесь с управлением нашим королевством? И не по той ли причине… – усмехнулся Вермандо, – в нашей стране так много обездоленных и нищих?

На бледном лице графа Морнэмира не дрогнул ни единый мускул. Только острые пальцы крепче стиснули друг друга, впиваясь ногтями в кожу.

– Ты перешел все границы, – спокойно объявил он. – С этого дня ты больше не покинешь замок без сопровождения слуг и моего дозволения. Скоро ты женишься на той девушке, которую тебе найду и выберу я. Возможно тебе удастся произвести на свет внуков, которые окажутся более достойными наследниками нашего рода, чем ты.

Ярость захлестнула Вермандо, но он, стиснув зубы, сдержался и выскочив в коридор, со всей силы ударил кулаком по стене.

Едва его сын скрылся за дверью, лицо советника накрыла мрачная тень. Он вновь принялся изучать документы. Расплавив сургуч на огне, лорд капнул воском на лист пергамента и придавил печатью, на которой изображалась оскаленная волчья морда, окруженная ветками кипариса и ягодами боярышника.

—–

В дверь робко постучали.

– Да?! – раздраженно крикнул Вермандо.

На пороге замялась госпожа Аделаида. Одетая в сдержанное закрытое платье, ее светлые волосы были убраны в высокую прическу, а на губах подрагивала легкая смиренная улыбка.

– А, это вы матушка… – вздохнул мужчина. – Прошу прощения, проходите. Что-то случилось?

– Сынок… – обеспокоенно глядя в лицо юного лорда, проронила женщина. – Что с тобой? У тебя все нормально? Неужели… отец снова сказал что-то, что расстроило тебя?

Аристократ упрямо мотнул головой. Тогда графиня опустилась на край кровати и осторожно дотронулась до плеча сына.

– Не расстраивайся, Вермандо. Ты же знаешь, Домианос очень… скор на расправу. Но он любит тебя.

– Так ли это, матушка?! Не думаю, что он способен любить хоть что-то, кроме власти!

– Сынок… – дрожащим голосом прошептала Аделаида. В ее карих глазах блестела печаль.

– Простите меня, матушка, я хотел бы побыть один, – выдавил слабую улыбку Вермандо.

Женщина сжала руку лорда в своей и бросив на него прощальный полный тихой нежности взгляд, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

У двери в кабинет мужа, аристократка на секунду замерла в нерешительности. Стараясь не замечать резко усилившееся сердцебиение и вспотевшие ладони, она постучала и вошла внутрь.

Советник, как и прежде, был увлечен документами на своем столе. Между длинными пальцами перекатывалось кольцо. Невольно засмотревшись на его утонченные руки, Аделаида в сомнении застыла посреди комнаты. Наконец робко вымолвила:

– Домианос…

Граф бросил на нее пронзительный взгляд поверх бумаг. Кольцо замерло между большим и средним пальцами.

– Вы так долго работаете… Возможно вам будет полезно… сделать перерыв? Я принесу чай.

Лорд Морнэмир поднял ладонь, и женщина умолкла.

– Мы состоим в браке уже двадцать лет. И вы еще не привыкли к тому, что мой ответ вам всегда одинаков? Я не нуждаюсь в отдыхе. Я – государственный деятель. Моя работа важна и очень серьезна.

– Да, вы правы… Прошу прощения за свое невежество, мой дорогой муж. Я просто переживаю за вас…

Мужчина неторопливо отодвинулся от стола и лениво поднялся. Приблизившись к жене, он провел пальцами сквозь прядь ее кудрей. Аристократка опустила взгляд в пол.

– За меня? Или за вашего сына? Вы думаете, я не знаю, зачем вы пришли? – холодно спросил он, заведя руки за спину. – Вермандо уже успел вам нажаловаться?

– Н-нет, все не так… Он не жаловался. Вы же знаете, он из тех, кто с мужеством встречает все трудности и проблемы. Он слишком горд и никогда не признается, что его расстроил ваш разговор…

– Мой вам совет: не лезьте в это, – надавив на последнюю фразу, наклонился к ее лицу Домианос. – Наши с сыном отношения вас не касаются. А теперь идите.

Избегая взгляда советника, графиня сделала книксен и поспешно вышла.

Глава 1

Caro est qui securis est3

Десять лет назад.

Стоял солнечный летний день. Вермандо сбежал от сопровождавших его слуг и расхаживая по улицам близлежащей к их графству деревни Ваттенфтав, с интересом наблюдал за работой крестьян и играющими в догонялки грязными мальчишками. Одетыми в лохмотья, с перепачканными землей, но счастливыми лицами, синяками и ссадинами на коленях. До его ушей то и дело доносился их заразительный задорный смех. Их беззаботное детство, пусть и слегка омраченное бедностью, вызывало восхищение и завораживало – подобное юной весне с ее теплым солнцем, щебетом птиц и едва распустившимися розовыми цветами, проклевывающимися сквозь грязный снег. Юный аристократ невольно приблизился к ним, в оцепенении глядя как мальчишки падают на землю в шуточной схватке, катаются в пыли и вскакивая, вновь догоняют друг друга. Этих детей не заботило, что они могут испачкать одежду, испортить себе прическу и разодрать колени. Они были свободны – никто не кричал им, чтобы те немедленно садились за уроки и бросали свою глупую возню. Никто не следовал за ними по пятам, контролируя каждый их шаг. И Вермандо хотел также. Он подошел к ним и робко дотронулся до плеча одного из крестьянских детей. Рыжий и веснушчатый парень, примерно его возраста – нескладный и тощий, с щербинкой между зубов и взлохмаченными волосами, обернулся.

– Тебе чего?! – громко спросил он, оглядывая Вермандо.

– Я… Я хотел…

– Эге! Смотрите! Да он аристократ никак! – крикнул он товарищам и те, бросив игру, приблизились к ним.

Наследник рода Морнэмир опустил взгляд на свою богатую одежду и смутился.

– Убирайся прочь! Ишь чего! Пришел к батькам нашим?! Подать с них опять собирать?!

– А ну! Скажи там своим, чтобы нос свой сюда не совали, а ни то мы не посмотрим, что ты голубых кровей и хорошенько тебя отдубасим!

– Н-нет, вы все не так поняли… Я не аристократ… я просто… – принялся оправдываться мальчик.

– За дуралеев нас держишь?!

– Откуда у тебя деньги на такую одежку?!

– Я…

 Не успел Вермандо сказать хоть что-то в свое оправдание, как его тут же окликнули и к ним подбежал запыхавшийся слуга Домианоса.

– Достопочтенный Вермандо… наконец мы нашли вас… Эй! Живо отойдите от его милости, свиньи! – замахнулся на детей мужчина. – Как вы посмели говорить с ним?! Какая дерзость! Вы могли заразить его чем-нибудь! – с омерзением скривился слуга.

Крестьяне тут же бросились врассыпную, и аристократ остался стоять один, посреди пыльной дороги. Мальчик поднял недовольный взгляд на своего сопровождающего.

– Снова ты, Оливер?!

– Прошу простить меня, ваша милость! У меня есть четкий приказ от вашего отца и, если он узнает, что вы были здесь… что говорили с этими… отбросами… он скормит меня своим псам!

– Они вовсе не отбросы! Они такие же, как я! – запальчиво крикнул Вермандо и бросился бежать прочь от назойливого слуги.

– Но ваша милость! Умоляю, постойте!

И Оливер бросился вдогонку за наследником.

Домой юный лорд возвратился грязным, уставшим и злым. Его новенький костюм был порван и испачкан грязью. Мужчина нагнал его только в коридоре Черного Замка и тяжело выдохнул:

– Ваша милость, прошу вас, не говорите ничего вашему отцу, иначе он казнит меня!.. Пожалуйста, будьте так любезны… переоденьтесь, пока никто ничего не заметил…

– Расслабься, Оливер, отец ничего не узнает. Если, конечно, ты сам ему не доложишь, – метнул на него угрюмый взгляд аристократ.

– Что вы! Как можно, ваша милость! Я бы никогда…

Но мальчик уже не слушал его. Он молча поднялся наверх, в свою комнату и переодевшись в чистую одежду, сел на кровать.

Спустя несколько дней Вермандо вновь отправился в деревню. На этот раз он заранее договорился обо всем с Оливером и тот, скрепя сердце, нехотя позволил наследнику погулять одному с условием, что после этого тот сядет за уроки и будет вести себя послушно. Воодушевленный и обрадованный, он бегом понесся в Ваттенфтав, теперь основательно подготовившись – одетый в простую рубаху и самые непримечательные брюки, какие только ему удалось отыскать в гардеробе. Также аристократ прихватил с собой корзинку со сладостями, которые ему удалось стащить с кухни.

Маленькие крестьяне тем временем разделились на две команды и устроили шуточный поединок на длинных палках – они играли в рыцарей. Еще издалека Вермандо заприметил рыжую голову, встреченного им пару дней назад парня, а вскоре и услышал его громкий задорный голос:

– Я – Артур Аудакс! И я одержу над тобой победу! – Ударил он палкой по плечу противника.

Артур Аудакс – знаменитый герой Дэррханама, о котором сложено множество сказаний и легенд. Обладающий храбростью тысячи львов, он был благородным и непобедимым воином – свирепым и справедливым. Он всегда защищал слабых и обездоленных, помогал беднякам и спасал дам из беды. Сейчас уже никто не знает наверняка, существовал ли он на самом деле, но по легенде Артур родился в простой крестьянской семье, а в семнадцать лет совершил свой первый подвиг – сразил огромного дракона, терроризировавшего его королевство. В награду за это король пожаловал ему титул лорда и землю, а отважный Артур отправился в путешествие по миру и совершил еще немало славных подвигов.

Вермандо и сам любил читать сказки про этого героя, восхищаясь им и мечтая стать похожим на него. Потому, услышав упоминание легендарного рыцаря, сразу же подбежал к играющим мальчишкам.

– Снова ты?! – Повернулся к нему рыжий крестьянин. – А почему ты так одет? В прошлый раз на тебе была богатая одежка! Неужто разбойники ободрали? – Он засмеялся.

Юный лорд отчаянно помотал головой.

– Нет! Вы все неправильно поняли! Я вовсе никакой не аристократ и даже не богач! Мой отец – джентри, так что живу я как самый обыкновенный горожанин!

– Да ну?! Почему тогда за тобой бегал слуга и кричал, чтобы мы не смели к тебе прикасаться?!

– Извините… – опустил голову Вермандо. – Это мой старший брат… Он блаженный, понимаете? Не в себе. Он сбежал из госпиталя святой Мари Бэтлем.

Мальчишки недоверчиво переглянулись.

– Что-то вы с ним не похожи…

– Так мы с ним единоутробные братья! А отцы у нас разные!

– О! Как у меня прямо! – воскликнул тощий светловолосый паренек.

– Хм, ну ладно. А что у тебя в корзине? – подозрительно спросил рыжий.

– А, это… Я тут принес вам… немного еды. Моя тетя напекла сегодня с утра и сказала, чтобы я поделился с друзьями. Она работает в булочной.

Аристократ продемонстрировал детям клубничные пирожные, печенье и яблоки в карамели. Те заглянули в корзину. Их глаза загорелись. Он не хотел врать новым знакомым и ему было жутко стыдно, но Вермандо отчаянно хотел подружиться с ними, ведь у него никогда не было друзей.

Двое крестьян тут же потянулись к угощению, но рыжий остался стоять на месте, скрестив руки на груди и скептически поглядывая на них. Худощавый блондин с бледными коричневыми веснушками на щеках нерешительно ухватил кекс и рассмотрев его со всех сторон, наткусил. Самый крепкий и широкоплечий парень с недоверием повертел в руке пирожное и пожав плечами, закинул его в рот.

– М-да, братцы. Не знал, что вас можно так просто купить за какие-то печенюхи! А ты, чужак, докажи, что говоришь правду! Что ты не избалованный и надменный богатей, а действительно обычный человек! Сразись со мной и попробуй победить!

– Но Феликш, к шему эчи шлошности? – прошамкал с набитым ртом блондин.

– А к тому, Стефан, что нельзя брать еду у кого попало и сразу же записывать их в друзья! Может эти булки отравлены! Или того хуже, сделаны из человечины?!

Стефан на секунду перестал жевать, округлил глаза и вопросительно взглянул на Вермандо.

– Нет, это обычные кексы! Они сделаны из яиц, муки и ягод! – возмутился мальчик.