Песни служителей Адхартаха. Призыв

– Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха.

Он кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

– Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Молодые оруженосцы в желании проявить себя сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины разочарованно покидали поле.

Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно.

Горбун без усилий одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и уходил с поля поджидать свою следующую жертву.

После его очередной победы на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

“Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь – забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный, как медведь, явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться”.

– И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? – повернулся к барону Людовик.

– О, это легко объяснить, ваше величество, – Филипп поклонился королю. – Это Гийом Меуллент – бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, и он служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание.

– А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

– Ваша правда, ваше величество, – пожал плечами барон, – Ему около тридцати, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

– Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! – Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

– Ваше величество, я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

– Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов.

Получив одобрение, Филипп жестом подозвал своего оруженосца. Горбун почтительно выслушал барона и согласно кивнул. Затем он смачно высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув горящий в солнечных лучах меч на плечо.

Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения.

Толпа удивленно зашепталась, услышав, что Гийом Меуллент даст бой всем оставшимся соперникам сразу.

Я про себя отметила: “Как быстро былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством”.

Две веселые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, медленно начертил на земле вокруг себя круг кончиком меча.

– За чертой – ваша смерть! – будничным голосом сказал он.

Нельзя сказать, что ему противостояли неопытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье – высокие, статные, словно отражение друг друга – встали по бокам одинокого соперника.

Коренастый Роже Бернар де Кастельбон украдкой поцеловал мощевик с частицей креста, бережно спрятал его под кольчугу и встал перед Гийомом. Парень принялся перекидывать свой меч из руки в руку, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Виконт де Комменж тихо переместился за спину горбуна.

Взмах. Как дровосек, он нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом.

Горбун заметил этот выпад в отражении своего клинка, отклонился вбок и атаковал схожим ударом уже де Кастельбона.

Молодой воин засеменил назад и, не удержав равновесия, грохнулся на спину.

Испуганная железным лязгом его доспехов, стая вороны взмыла с деревьев в небо.

Де Комменж сам лишь чудом удержался на ногах после промаха, уперевшись телом в рукоятку своего меча, торчавшего как плуг в земле.

Близнецы кинулись на горбуна.

Он отпрыгнул в сторону и ударом ноги выбил меч из руки пытавшегося встать де Кастельбона. Парень завопил, что сдается.

Ловкость горбуна вознесла его шансы на пирушку с веселыми вдовушками до небес. В их глазах он уже превратился из урода в сказочного героя.

Слуги быстро вынесли побежденного воина с поля битвы.

Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун ложным замахом обманул Анри де Пуатье, перехватил свой меч и вколотил рукоятку под наносник противника.

Несчастный юноша завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе.

Нервную даму вырвало прямо на трибуну при виде кровавого месива на лице несчастного.

Горбун подхватил меч де Кастельбона и резко метнул в де Комменжа. Последний увернулся, упав на одно колено, но сбился с ритма атаки.

Увидев кровь брата, Роберт де Пуатье впал в ярость. С ревом разъяренного быка, отбросив всякую осторожность, он бросился на обидчика.

Однако Гийом хладнокровно сдерживал его натиск, занимая такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал своему союзнику вступить в бой.

Едва де Пуатье тяжело задышал, как горбун на четвереньках поднырнул под замах меча.

Вскинув свой клинок вверх, он пронзил челюсть второго брата и резко выдернул оружие, подобно тому, как опытный портной с невообразимой быстротой пробивает шилом дыру в коже.

Что-то белое выскользнуло из руки юноши и подгоняемое порывами ветра прилетело к трибуне.

Платок для перевязывания ран, вышитый рукой заботливой матери или невесты.

Как скошенный василек, пал несчастный Роберт де Пуатье на траву.

Толпа ахнула.

– Да он мясник, а не рыцарь, – тихо прошептала пораженная королева и сжала руку мужа.

Людовик пожал плечами.

– Просто воин…

Горбун неуклюже приподнялся, но поскользнулся в крови де Пуатье.

Де Комменж в два прыжка подскочил и ужалил врага, словно оса, в незащищенное место под мышкой правой руки.

– Новую ж кольчугу подпортил… – пробурчал Гийом и с разворота ударил мечом наотмашь по голове обидчика.

Гул от дрожания шлема бедняги донесся до трибун, заставив зрителей недоверчиво переглянуться.

“Горбун похож на старого вожака на отцовской псарне, – встрепенулась я от собственного открытия. – Лохматый, с отгрызенным ухом и шрамом над глазом. Тот пес всегда сам принимал решение на охоте, куда и, главное, когда он вцепится в оленя. Его не заботил ни рог хозяина, ни лай остальных собак. Он никогда не торопился, и всегда был точен. Смертельно точен. Потому сейчас все будет кончено…”

Но я ошиблась. Милосердная королева, кусая губы в кровь от мрачного зрелища, велела прерваться и забрать братьев де Пуатье с поля.

Их понесли вместе.

Как всегда вместе. С детства. В играх, в веселье, в бою, но не в смерти. Один уже застыл, приготовившись к встрече с Богом, другой – тяжелораненый – тянул руку к брату и просил, умолял его встать.

И плач его разносился над полем.

Все хотели отвернуться, чтобы не видеть этой муки. Но не могли.

Все хотели закрыть уши, чтобы не слышать этой муки. Но не могли.

И мы смотрели, и мы слушали.

И в каждой, даже самой черствой, душе мелькнула жалость к этим двоим.

Кроме пса и его хозяина.

Ибо я почувствовала, что у них не было души, а только черная бездна ненависти.

Слуга помог горбуну вытащить меч из раны. Тот осторожно повел плечами и довольно осклабился – рана оказалась легкой.

Де Комменж, понемногу приходя в себя, поднял валявшийся клинок-бастард одного из близнецов.

Пока шли последние приготовления, король задумчиво протянул:

– Не знаю, можно ли назвать это искусством меча, достойным рыцарского турнира, но не позавидовал бы я тем, кто выступил бы против этого молодчика в настоящем бою. Всего несколько мгновений – и вот трое уже выбыли из битвы.

Граф де Блуа согласился с королем.

– Вы правы, ваше величество, все его удары, благодаря необычному телу, кажутся противникам непривычными и сбивают их с толку.

Прозвучал сигнал участникам сходиться.

Де Комменж держал дистанцию, но горбун резко атаковал через боль диагональным замахом снизу вверх – целясь в низ живота.

Молодой оруженосец парировал и тут же скользнул вбок, стараясь держаться у раненой руки горбуна.

Но Гийом разгадал его план. Он крутнулся волчком через здоровое плечо и нанес еще один удар мечом плашмя по голове.

Повторно оглушенный Де Комменж упал и, захлебываясь в собственной рвоте, с трудом сорвал с головы помятый шлем.

Зрители облегченно выдохнули: Жив! Еще одну смерть они бы не вынесли.

Только городской палач, стоял в стороне и расстроенно покачал головой, чувствуя некую незавершенность.

Гийом прошел мимо противника в сторону трибун. Там он снял свой шлем-черепник и замер, глядя в пустоту в молчаливом ожидании.

Возникла неловкая пауза, которую наконец прервал смех короля:

– Клянусь честью, есть что-то в этом малом! Я полагаю, он требует посвящения в рыцари, не так ли, мой друг?

Горбун молча кивнул, отстегнул свой пояс с ножнами и отбросил от себя.

– Ну что же, – король хлопнул себя по коленям и поднялся, – ты славно сражался, а барон д’Аркур ручается за твое благородное происхождение.

Филипп утвердительно кивнул.

– В таком случае, господа, исполним наше слово, – холодно сказал Люсовик и повернулся ко мне: – И вас, моя дорогая королева турнира, прошу к нам присоединиться.

Он взял меня за руку и, не дожидаясь остальных, чинным шагом направился к горбуну.

Распорядитель турнира и барон заняли места по обеим сторонам от короля, а я отступила за его спину. По приказу короля Филипп надел на победителя пояс с мечом. После чего Людовик жестом велел Гийому опуститься на колени и ударил его по лицу.

– Пусть это будет последний удар, который ты стерпишь смиренно.

Горбун не шелохнулся.

Людовик повернулся, взял из рук герольда меч и коснулся правого плеча горбуна, а затем – левого.

– Нарекаю тебя рыцарем Гийомом Меуллентом, и да обратишь ты отныне силу своего меча на дело помощи несчастным и сиротам, на служение дамам и твоему сюзерену, на защиту церкви Христовой. Встань, рыцарь.

Глаза горбуна вспыхнули. Никакой желания помогать сиротам я в них не увидела. Только насмешку и самодовольство.

Король вернул меч герольду со словами:

– С этим покончено, начинайте следующие состязания.

В конце церемониала я украдкой посмотрела на Филиппа д’Аркура. Барон, словно происходящее не касалось его вовсе, безразлично разглядывал облака.

Горбун поднялся, и его страшное лицо озарила торжествующая ухмылка.

Филипп подошел к нему и что-то тихо прошептал. Я стояла достаточно близко и смогла разобрать несколько слов: “Исполнено… три года”.

Могла ли я предположить в ту минуту, что стану пленницей этих людей?

Людовик увлек меня обратно, рассказывая по пути забавную историю о том, как ему пришлось посвящать рыцаря Жана де Буйона дважды: сначала тот прокутил все свое имущество и право называться рыцарем, но в крестовом походе отличился, спасая брата короля, чем вернул себе уважение и рыцарский титул.

Я слушала короля, как вдруг глаза поймали белый платок на земле и в голове зазвенел плач несчастного близнеца по брату.

История загадочной гостьи. Убийство и плен

Турнир потряс меня.

Непостижимой представлялась мне мысль о пути к рыцарству через убийства.

Наивная! Сколько разочарований в благородстве меня ждало впереди!

Я вымолила разрешение на отъезд и ранним утром в сопровождении своей свиты и моего родственника Обера д'Эвилль отправилась в сторону Шартра, где неподалеку от границы Нормандии и Блуа находились мои владения.

Я не подозревала, что барон д'Аркур, сославшись на недомогание после падения с лошади, покинул Блуа прошлым вечером.

В первый же вечер мы добрались до Шатодена, где для ночлега разыскали постоялый двор на улице святого Любена. Хозяин – маленький, толстый мужчина – сразу предупредил нас, что у него остались две господских комнаты для меня и Обера на втором этаже, а также одна маленькая на первом этаже за кухней для слуг. Всем остальным нашим людям придется переночевать на сеновале при конюшне.

На наш вопрос, кто же занял все остальные комнаты – он пожал плечами и ответил:

– Люди барона д’Аркура. Правда, – добавил хозяин, – самого барона среди них нет.

Мы вздрогнули при упоминании этого имени.

Весь день Обер только и сетовал на судьбу, уверяя, что “был в одном миге от победы над Филиппом, и только проклятое невезение помешало одержать верх”.

По нашей просьбе хозяин пообещал прислать слугу с едой, чтобы мы не спускались в общий зал. Пока ужин готовился, Обер отлучился проследить за размещением наших людей.

По возвращению он выглядел бледнее обычного. Он шепотом сообщил мне, что в общем зале устроили пирушку воины во главе с тем “самым ужасным горбуном”. И действительно до нас доносились их бесшабашные выкрики и хохот.

Комната Обера располагалась рядом с моей, и я слышала, как он зашел к себе после нашего ужина и лег.

Сон некоторое время бежал от меня. Было душно, и я распахнула окно, чтобы впустить свежий воздух.

Когда я уже почти провалилась в глубокий сон, раздался непродолжительный шум борьбы, звуки падающих предметов где-то неподалеку и чьи-то то ли стоны, то ли всхлипывания.

Проклиная горбуна и его людей за то, что мешают мне спать, я укрылась с головой и, перевернувшись на другой бок, заставила себя заснуть.

Если бы я только поняла тогда, что в действительности происходило!

Поутру мы мило болтали с моей служанкой, когда рядом с нашей комнатой возникла некая суета, сопровождаемая топотом ног и громкими разговорами.

– Посмотри, что там, – отправила я девушку выяснить причину переполоха.

Она вернулась с начальником моей стражи. Старый воин, понуро склонив голову, топтался за ее спиной и смущенно покашливал, не добавляя ясности.

– Да говорите, в чем дело, что случилось? – потребовала я, заражаясь их волнением.

Они переглянулись, и старый воин растерянно пожевал губами, собираясь с мыслями:

– Не знаю даже, как и сказать… Хм… шевалье д’Эвилль погиб, моя госпожа.

– Как погиб?!

Я отпихнула их и бросилась в его комнату.

Поперек кровати, свесив ноги на пол, лежал Обер.

Говорят, что покойники часто выглядят так, будто только заснули. Несчастный юноша выглядел иначе.

Смешанная гримаса ярости и боли искажала его посеревшее, заострившееся лицо. Одной рукой он сжимал рукоятку кинжала, торчавшего в его груди, а другой – валявшийся на кровати небольшой походный мешок.

Мне сделалось дурно, и я присела у окна.

Тощий городской стражник угодливо поклонился и бросил на меня то, что он полагал сочувственным взглядом после того, как хозяин меня представил.

Я кивнула, и они продолжили прерванный разговор:

– Ну, значит, просил энтот господин разбудить его пораньше, куда-то он еще с вечера торопился. Я отправил сынишку своего Жака постучать ему. Тот скоро вернулся и сказал, что господин не отвечает. Тогда я его наставляю: “Ну, приоткрой дверь, дурень, и подойди поближе, потряси его за плечо.” Я же помню, как в молодости все горазды спать. Папаша мой постоянно не мог до меня докричаться, только отцовские удары ореховыми прутьями помогали взбодриться.

Хозяин улыбнулся своим воспоминаниям, затем опомнился, вздохнул и грустным голосом продолжил.

– Ну вот, значит, а сорванец мне отвечает, мол, не так он глуп, как батюшка (я – то бишь) о нем думает. Он уже пробовал зайти, вот только дверь-то заперта на засов изнутри.

Главный стражник многозначительно посмотрел на стоявшего в углу щуплого мальчонку, который беспрестанно кивал в подтверждение отцовским словам.

– Тут уже я заподозрил неладное, поднялся и прихватил своего старшего сынка Жерома.

Все повернули головы в сторону огромного детины, на которого пальцем указывал рассказчик.

– Стучали, мы стучали – все без толку. Что делать? Велел я старшему выбить дверь, а тут такое… – хозяин неопределенно развел руками. – Мебель разбросана. На кровати мертвый молодой господин. Ну, позвали стражников для порядка. Однако странно это все, как же убийца скрылся из закрытой комнаты?

– Может, он сам … того? – озарил комнату гениальной догадкой главный стражник.

– А мебель зачем повалил? Да и как это – сам? Кинжал что ли себе в грудь? А потом гореть в аду? – неодобрительно покачал головой дотошный хозяин. – Да и не похож он был вчера вечером, когда прибыл с этой благородной дамой, на самоубийцу…

Все присутствующие уставились на меня.

– Нет, нет, – пролепетала я, находясь в большом ужасе от подобных подозрений, – мы спокойно поужинали и утром собирались отправиться…

Тут я встрепенулась.

– Знаете, я припоминаю, что ночью слышала шум, но не придала должного внимания, решив, что это пируют…

– Точно! – вскрикнул хозяин и стукнул себя по лбу. – Ведь бедняга ходил на конюшню, а на обратном пути гуляки в общем зале отпустили на его счет пару шуток. Юноша вспылил, но их главный остудил пыл остальных и процедил несколько слов извинений, списав их грубость на чрезмерное количество выпитого вина.

Хозяин почесал подбородок и неуверенно добавил:

– В тот момент мне показалось, что ссора улажена.

Стражник пригладил усы и нехотя спросил:

– А гуляки эти еще здесь?

Хозяин замотал головой.

– Нет, уехали. Но никто из них сюда не поднимался, – и он пояснил: – Я до утра им прислуживал. А затем горбун махнул рукой, они и убрались вслед за ним.

Я грустно посмотрела на несчастного юношу и покачала головой.

– Шевалье ничего мне не сказал об этом происшествии.

Все помолчали.

Наконец стражник рукавом вытер нос и, старательно избегая встречаться со мной взглядом, просящим голосом прогнусавил.

– Госпожа, забрали бы вы родича вашего по-тихому… Пока шатоденский судья всех свидетелей опросит да отпустит. Не меньше недели прождете здесь.

В тот миг мне показалось, что хозяин со стражником заговорщически переглянулись. Хозяин подумал для вида и согласился.

– И верно, госпожа, так оно проще будет. Поезжайте, а я уже судье – все как на духу!

– Да-да, – перебил его с готовностью стражник, – найдем убийцу! Не сомневайтесь.

Я догадалась, что хозяин успел сговориться со стражником и хочет поскорее избавиться от мертвеца, чтобы слухи не успели расползтись по округе.

“Один черт, – думала я, – ничего они здесь не выяснят, зачем мне здесь оставаться? Пусть сами разбираются. А мертвому уже все равно”.

Я взяла с собой троих воинов и служанку, а остальным поручила отправиться с телом Обера в его имение.

Хотя я была мало знакома с погибшим, мне было искренне жаль его. Как я не ломала голову, собираясь в путь, но все же не могла понять, почему его убили?

Слишком молод. Нет врагов. Деньги нетронуты.

К сожалению, его смерть не была последней в тот день – ведь беда по одиночке не ходит.

Мы ехали до полудня по шартрской дороге, а затем свернули на лесную тропу в сторону моих земель.

Мои воины упрашивали меня переночевать в Шартре, но я торопилась вернуться к себе, чтобы в родных стенах забыть все эти ужасные события.

Сейчас я думаю, что невидимая сила толкала меня навстречу злой судьбе.

Плавно спустились сумерки в лесную чащу.

Вдруг серые тени мелькнули по обеим сторонам дороги. Раздался короткий лай, переходящий в леденящий вой.

– Волки, волки! – закричали мои воины.

Лошади захрипели и, чувствуя опасность, бросились вперед по дороге. Часть стаи, уже не таясь, выскочила из леса позади нас, другая – продолжала бежать вровень с лошадьми, показываясь и снова исчезая в темных зарослях.

– Скорее, госпожа! Во весь опор!

Два крупных волка выпрыгнули из чащи. Один вцепился в заднюю ногу коня передо мной, а второй сбил с него всадника, к которому с ликующим рыком устремились несколько волков.

Потеряв своего наездника, раненое животное сделало несколько шагов, но другой волк вонзился клыками в переднюю ногу и повалил обреченное существо на землю.

Я чудом смогла обогнуть упавшее передо мной животное.

К несчастью, моей служанке повезло меньше: с отчаянным криком она покатилась кубарем вслед за своей лошадью, зацепившейся за бьющегося в смертельной судороге коня.

Услышав ее душераздирающий вопль, предводитель моих воинов, Жиль Пойре, резко развернулся на полном скаку и направил жеребца к стоявшей на четвереньках девушке.

Воин яростно подцепил копьем одного из волков по пути и закинул его, визжащего и изворачивающегося, в чащу к хищным собратьям.

Надежда блеснула в глазах девушки. Прихрамывая от боли, она бросилась к спасителю, протягивая свои руки. Еще миг, и она оказалась бы в седле…

Громадный волк, судя по его размерам, вожак стаи запрыгнул на спину коня Жиля и вцепился в незащищенное бедро наездника.

Конь, почуяв хищника, встал на дыбы и опрокинул человека и зверя, а сам, брыкаясь и подпрыгивая, умчался в лесную чащу.

Оба противника, похожие как отражение боевого духа, стояли друг против друга в лунном свете.

Седой воин с мечом и кинжалом в руках, прошедший через десятки сражений, со страшным косым рубцом через все лицо и его последний противник: щерящийся матерый вожак с несколькими шрамами на морде, в смертельных схватках отстоявший свое право вести за собой стаю.

Волк зарычал и прыгнул. Подмяв под себя человека, он залязгал клыками по кольчуге, подбираясь к горлу, и начал безжалостно рвать его.

Его звериное сердце пело: Кусай! Грызи! Пей сладкую кро…

Вдруг… оно оборвалось на пике. Вожак тихо заскулил, дернулся и затих на враге.

Окровавленный воин собрался с последними силами, скинул с себя все еще пахнущую лесом, погоней и силой жизни мохнатую тушу и выдернул свой кинжал из зверя.

Жиль попытался приподняться, но жизнь вместе с кровью из рванных ран утекла из него. И он застыл, в последний раз пронзив бесконечным взглядом звездное небо, не обращая внимания на других подкрадывающихся хищников.

Прощальный вой разнесся по лесу. Волки оплакали своего предводителя и потрусили к добыче вслед за новым вожаком. Лес не прощает долгих проводов.

Лишь я и еще один мой воин смогли спастись.

Пара лошадей с моими вещами и походной поклажей чудом уцелела и бежала, тяжело хрипя, позади нас.

Я истово молила Бога принять души погибших, чувствуя собственную вину. Если бы я только прислушалась к советам своих людей – все были бы живы!

Вдруг конь мой заржал и стал оседать на землю. В темноте я не сразу заметила арбалетный болт, торчащий в шее жеребца.

Я соскочила на землю и перекатилась в заросли папоротника, чтобы скрыться с дороги от нападавших. Осторожно выглянув, я заметила несколько человек, добивавших моего последнего защитника.

Их командир, рыцарь Гийом Меуллент, горбун из дома д’Аркур, сунул свой окровавленный меч в ножны, выпрямился (если можно было о нем так сказать) и громко приказал:

– Ищите беглянку, она где-то рядом.

В полнейшем ужасе я бросилась прочь, но чьи-то руки грубо схватили меня и повалили на землю.

Пять дней, вернее, ночей (мои похитители передвигались только в темноте), везли меня в неизвестном направлении, связанной и перекинутой через седло лошади.

Я пыталась пугать их карами небесными, предлагала выкуп, взывала к милосердию и рыцарским добродетелям, но все было бесполезно: похитители не обращали на меня никакого внимания. Только мерзкий горбун кидал мне кусок хлеба или мех с вином.

Из обрывков их разговоров я поняла, что меня по приказу Филиппа д’Аркура везли в его поместье. Незавидной представлялась мне моя участь: молодая вдова без близких родственников сгинет в чужом замке, и никто не бросится на мои поиски. Все спишут на хищных зверей в лесу, после обнаружения остатков моих несчастных спутников.

Из-за веревок все мое тело, руки и ноги ужасно болели. А еще меня бесконечно рвало от тряски и от езды вниз головой, пока не сошло какое-то полузабытье.

Я перестала понимать: где я, и что со мной происходит. Реальный мир слился с бредовыми видениями.

Я снова принимала венок на турнире и разговаривала с давно усопшим отцом.

Однажды даже приходил мой враг. Филипп д’Аркур склонился надо мной и рассматривал с жуткой улыбкой на лице.