Песни служителей Адхартаха. Призыв

Филипп подъехал и, не снимая шлема, поклонился королевской чете. Вся его поза отражала удивление неожиданной остановкой.

Жан Бургундский, взбешенный неподобающим поступком, громогласно требовал объяснений от барона.

– Ваше величество, – холодно пожал плечами барон, – прошу простить мою дерзость, но я не понимаю: в чем моя вина? В бою я всегда иду до конца, а тот рыцарь стоял с мечом в руке. Я не видел, чтобы он подал знак, что сдается и прекращает участие в турнире, потому я и атаковал его.

Мне показалось, что за учтивостью скрывалась насмешка, но формально барон был прав, потому присудили считать случившееся несчастным случаем.

Людовик велел соперникам пожать руки и забыть это неприятное происшествие.

Словно почувствовав необходимость завершения состязаний, небо громыхнуло, и сильный дождь заставил всех зрителей спешно разбегаться. На поле остались только слуги разгребать следы сражения: разбитые щиты, поломанное оружие и падших лошадей среди набежавших луж.

Таким образом, перед следующим днем шансы несколько уравнялись: десять рыцарей де Блуа против отряда восьмерых французов с нормандцами.

На пиру все украдкой обсуждали поступок барона. Многие знали его буйный нрав, поэтому боялись открыто выражать недовольство. К счастью для сплетников он задерживался, и язвительные пересуды потекли рекой.

Король был задумчив, не принимал участия в разговорах, наблюдая за жонглерами в центре зала.

Еда вернула в благодушное состояние Жана Бургундского, оказавшегося за столом рядом со мной. С каждым поднятым кубком он все громче похвалялся своей продуманной тактикой.

В зал вошел Филипп д’Аркур. Мне показалось, что он намеренно задержался в тени и нашел меня глазами.

Заметив, кто мой сосед за столом, он прикусил губу и гордо пошел на свое место, бросая на меня косые взгляды.

Пересуды стихали по мере приближения барона, и только веселый от вина бургундец, не обращая внимания на происходящее вокруг, горделиво продолжал вопить мне в лицо:

– Поверьте, сударыня. Если бы бой не остановили из-за выходки д’Аркура, его отряду пришлось бы несладко.

Барон побледнел от ярости и желчно выкрикнул:

– Берегитесь, граф, госпожа д’Эвилль околдовала вас! Вы гораздо храбрее за ее столом, чем были на поле. Там я вас видел только за спинами других рыцарей. Сейчас же под ее чарами вы бахвалитесь, что и вовсе победили один.

Бургундец побагровел и выпрыгнул из-за стола, но за него вступился сам король:

– Довольно, Филипп. Иначе мы будем вынуждены тебя наказать. Вспомните, что вы враги только на ристалище. Здесь вы мои вассалы и не должны устраивать распри. Никто в нашем присутствии не смеет подвергать сомнению доблесть одного из достойнейших рыцарей Бургундии. Думается нам, барон, ты злишься из-за сегодняшней неудачи. Остынь, говорю я тебе, докажешь свою отвагу завтра!

Маргарита Прованская накрыла кистью сжатый в гневе кулак Людовика.

– Ваше величество, Господь учит нас усмирять гнев. Вспомните, что мы собрались в честь помолвки наших детей. Давайте откроем сердца веселью. Господа, – вставая, обратилась она к обоим смутьянам, – находите пару и становитесь в хоровод! Граф Шароле, ведите нас.

Людовик непонимающе посмотрел на супругу. Наконец черты лица его разгладились, и он с улыбкой махнул музыкантам.

Заиграла музыка.

Маргарита Прованская чопорно поклонилась супругу и протянула ему руку.

Филипп д’Аркур пожал плечами, с поклоном вклинился в круг между мной и графиней де Блуа и молча взял меня за руку.

Я не удержалась от вопроса:

– А вы, господин барон, не боитесь танцевать со мной? А вдруг мои чары навредят и вам?

Его лицо покрылось красными пятнами от злости, но он быстро овладел собой и пробурчал:

– Мой выпад был просто безобидной шуткой, бургундец вывел меня из себя. Поверьте, впредь я никому не позволю надсмехаться над вами. Даже себе.

Я отшутилась, что могу постоять за себя сама, но внутри меня все похолодело от странных слов этого человека. При первой же возможности я сослалась на недомогание и покинула зал, с огромным трудом отделавшись от сопровождения барона.

Следующим утром зрителей встречала волшебная погода. Огромные белые облака, как сказочные летающие острова, медленно плыли по небу, то скрывая солнце от глаз, то расступаясь перед его яркими лучами. Ветер, напоенный долгим дождем, еще приносил прохладу, но по всему было видно, что нас ждал один из тех дней, когда все пышет безмятежностью после бури, и хочется прилечь в тени дерева, чтобы лениво наслаждаться очарованием окружающего мира.

Собаки из псарни графа де Блуа, почувствовав погожий день, радостно заливались лаем на всю округу. И даже боевые кони забавлялись, подкидывая сонных слуг, выезжающих их перед состязаниями, а затем делились с остальными собратьями о своих шалостях особым издевательским ржанием.

Веселье ясного дня передалось и собравшимся зрителям. Вчерашнее событие выветрилось из памяти, и все уже предвкушали развязку противостояния.

Их сложно винить: в наше время легко забывают павших – ведь так легче жить.

Рыцари ударяли в подвешенный у трибуны щит тупым концом копья, показывая готовность к бою, и тянули жребий, чтобы определить соперника.

Не успело солнце подняться высоко в небе, как на стороне короля остался только д’Аркур, а в отряде де Блуа – трое.

Про одного из них, шевалье Филиппа де Реми, мне рассказал Тибо Наваррский.

Этот немолодой мужчина был рифмоплетом и близким другом отца Тибо, известного короля-трувера. О себе он шутил, что всю жизнь ему больше удавались стихи, песни и романы, чем сражения, потому он был крайне доволен, что смог продержаться столь долго.

Двух других я знала.

Шевалье Обер д’Эвилль, младший брат моего супруга, недавно получивший рыцарское звание, был до удивительного мало похож на него. Среднего роста, щуплый, чрезмерно горячий и нерассудительный в бою.

А последний из троицы оставался Жан Бургундский.

Пока на поле возникла пауза для новой жеребьевки последних рыцарей, Тибо Наваррский развеселил присутствующих сочиненным на ходу стихотворением:

“Над полем бабочки порхают,

Из седел рыцари слетают,

Бьются трое против одного,

Вот и нет у нормандцев никого”.

– Пожалуй, ты несколько торопишься и в рифме, и в победе, дорогой Тибо, – хмыкнул Людовик. – Не скрою, положение хрупкое, но все же посмотрим.

Герольд выехал на поле и сообщил, что согласно жребию первыми скрестят копья шевалье Филипп де Реми из Пикардии и барон Филипп д’Аркур из Нормандии.

Спустя несколько минут всадники с копьями на перевес помчались навстречу друг другу.

Копье д’Аркура попало точно в смотрящего на желтое солнце белого орла, изображенного на зеленом щите шевалье де Реми, и разлетелось на несколько частей от силы удара.

Сам же барон слегка откинулся назад, изящно подбросил своим щитом копье противника вверх и пронесся на своем коне под восторженные крики толпы.

Несмотря на то, что шевалье де Реми удержался в седле, победа была без сомнения присуждена его сопернику.

В следующей схватке мой молодой родич упал с коня от мощного удара барона, но остался доволен и тем, что сумел преломить свое копье, попав в щит противника. Поднявшись при помощи своего совсем юного оруженосца, Обер сорвал аплодисменты от молоденьких крестьянок и гордо, словно победитель, отправился к своему шатру.

Людовик повернулся к зятю.

– Итак, мой любезный трувер, какими стихами повеселишь нас теперь? Остались самые опытные воины, и, клянусь, это будет захватывающее состязание.

Тот приосанился и без промедления ответил королю:

“Нормандец силу показал,

И мальчуган с коня упал,

На Жана Храброго надежда,

Ведь зачарован был он прежде”.

Все рассмеялись, посматривая в мою сторону, припомнив насмешку д’Аркура.

Маргарита Прованская заметила, что женская красота окрыляет мужчин без всякого волшебства. И хитро улыбнувшись мне, она сообщила, что, по ее мнению, скорее барон находится под моим воздействием, чем славный граф Шароле.

Запели трубы герольдов, и последними на ристалище выехали те, кто начинал турнир. Пришпорив коней, они промчались мимо друг друга с поднятыми копьями вверх, приветствуя противника и своих зрителей. Когда противники разъехались на расстояние трехсот шагов, над полем повисла тревожная тишина.

Словно по невидимой указке они одновременно двинули лошадей.

Шаг, рысь, и вот уже желто-красный и сине-желтый вихри неслись навстречу друг другу. Копья едва скользнули по щитам соперников, и оба рыцаря разминулись без особых повреждений.

Общий возглас разочарования пронесся над полем.

Всадники развернули коней, без промедления ринулись в бой.

Топот копыт раздавался набатом в ушах зрителей, толпа подалась вперед в ожидании столкновения.

За мгновение до сближения солнце выскочило из-за облака и ярким огнем всполохнуло доспехи графа Шароле.

Конь д’Аркура испугался резких бликов, шарахнулся в сторону и оступился, из-за чего Филипп был вынужден наклониться в седле, чтобы выправить его бег.

Копье дрогнуло в его руке. Вместо попадания в щит оно застряло между рукой и доспехами противника, немного задело чужое оружие, после чего – сломалось.

Многие потом рассуждали, что именно неудачный выпад барона подправил копье графа в грудь Филиппа, из-за чего того выбросило из седла, словно лист на ветру.

Это ли помогло графу Шароле или его удар был заранее подготовлен лучше, но сам он остался в седле.

Жан Бургундский развернулся к трибунам, отбросил обломок своего копья и победно вскинул руку к небу.

Подбежавший распорядитель быстро осмотрел барона и крикнул зрителям, что доблестный рыцарь серьезно не пострадал.

Граф Шароле подъехал к противнику и произнес великодушно:

– Вы славно сражались, и никто не укорит вас в слабости. Забудем же обиды. Все видели, что вы победили больше рыцарей на этом турнире, чем кто либо еще. Но судьба не всегда благосклонна к сильнейшим, бывает, она ставит подножку в самый неожиданный момент. Признаю, если бы не странность вашего коня, вы не оставили бы мне не малейших шансов на победу.

– Благородные слова! – вскричал Людовик. – Филипп, прими это как Божье испытание твоего терпения.

Король встал и похлопал в ладоши.

– Хотя земли наши богаты славными рыцарями, но лучшим в этот раз оказался отряд графа де Блуа. Я объявляю победителем турнира Жана Бургундского, графа Шароле!

Главный распорядитель турнира подал королю венок и увесистый мешочек с монетами.

– Рыцарь, протяни копье! – церемонно приказал Людовик и, нанизав венок на копье, бросил кошель в руки графу. – В честь твоей победы мы вручаем тебе сто ливров, а также настаиваем на твоей обязанности выбрать для нас королеву турнира.

Жан поклонился королю и повернулся к королеве.

– Ваше величество, моя супруга Агнес де Бурбон в ожидании ребенка не смогла присоединиться к вашему двору, иначе я безусловно отдал бы предпочтение ей, – он усмехнулся. – Да и как бы я посмел поступить иначе? Но сейчас мой выбор падет на прекрасную даму Мелани д’Эвилль. Я хочу сделать приятное и моему противнику – барону д’Аркуру. Уверен, что в его глазах, как и в моих, сегодня она – королева турнира.

Маргарита переглянулась с графиней де Блуа, и обе рассмеялись над моим смущением. Граф с улыбкой протянул мне венок на острие копья. Я приняла корону турнира, надела на голову и приветственно помахала всей публике рукой. Простые зрители захлопали, послышались одобрительные возгласы. Лишь на одном лице явно читалось недовольство.

Филипп раздражено принял слова сочувствия от Жана о несправедливости судьбы. Наблюдая за ним, я вдруг поняла, что он воспринял их как оскорбление, ибо он из тех людей, кто не приемлет снисхождения.

Умение принять достойно свое поражение, чтобы зачерпнуть в нем силы для продолжения будущей борьбы – недостижимо для них. И горе тем, кто присутствовал при их падении, ибо на очевидцев они возлагают вину в своей неудаче.

Не дай Бог, если обожаемая женщина стала свидетелем великодушия победителя – побежденный немедленно низвергает ее с пьедестала страсти в пучину бесконечного презрения.

Наказать ее, подчинить своей воле, растерзать малейшие сомнения, чтобы снова утвердить, возвернуть свою власть и стереть сами воспоминания о проигрыше – вот те стремления, которые овладевают человеком низким, до боли самовлюбленным, скорбящим о потере своего положения непререкаемого героя.

Наши с бароном взгляды встретились, и я ощутила в его глазах бушующую ненависть. Он пребывал в бешенстве, и с кем бы я не говорила в тот момент, я беспрерывно ощущала на себе его тяжелый взор.

Мне показалось, что еще ранее – с момента нашего знакомства и первого разговора о моем погибшем муже – какая-то необъяснимая смесь страсти и злобы начала вызревать в нем.

За эти несколько дней он поглощал мою свободу и время, впитывал все связанное со мной, опутывал меня собой и своим мнением, стремился подавить своей чрезмерной заботой, пытаясь за столь короткое время участвовать во всем, что меня окружало.

Окружающие посмеивались, воспринимая его поведение легким увлечением и не находили ничего предосудительного в его репликах и взглядах.

Более того, чета де Блуа даже была не прочь организовать мое повторное замужество за любимца короля и наследника одного из известнейших нормандских родов. Однако в его преследовании я чувствовала нечто иное, словно ему было необходимо от меня что-то важное – то, от чего зависела самая́ его судьба.

Я сидела, погруженная в эти размышления, пока графиня де Блуа не дернула меня за рукав.

– Милая королева турнира, – просмеялась она мне в ухо, – очнитесь! Пора идти в церковь.

У меня совершенно выскочило из головы, что в тот день должна была состояться церемония подписания контракта о будущем бракосочетании Жанны с Пьером в церкви Блуа.

Будущие супруги обменялись подарками в присутствии приглашенных на церемонию дворян.

Шестилетняя Жанна в очаровательном белом платье вручила ручную голубку своему будущему мужу Пьеру – восьмилетнему мальчугану, который изо всех сил старался выглядеть важным и серьезным. Он, в свою очередь, преподнес ей искусно вырезанный из дерева собор Парижской Богоматери, который вызвал всеобщее восхищение сходством с оригиналом.

Наблюдая за происходящим, я не сразу услышала шаги за спиной, потому вздрогнула, когда раздался голос Филиппа.

– Сегодня вечером королева турнира не откажет мне в удовольствии сидеть с ней рядом?

– Как решит графиня… – растерянно начала я.

– Думаю, я смогу уговорить хозяйку, – перебил меня барон и отошел в сторону, не дожидаясь моего ответа.

Пир прошел как в тумане.

Я не помнила, что ела, что говорила, что происходило вокруг. Я постоянно слышала дыхание хищного зверя, его горящий взгляд и ощущала себя беспомощной добычей.

Меня снова спасла графиня (не ведая того), желавшая немного поболтать перед сном и с мягкой улыбкой забравшая меня из рук барона. Боже, она даже не представляла, как я ей была благодарна.

История загадочной гостьи. Горбун

Последний день турнира ознаменовался сокрушительной победой одного из воинов барона.

Помните, я описывала выезд Филиппа в сопровождении слуг и оруженосцев, когда один из них – горбун – привлек общее внимание? Напрасно толпа потешалась над ним, ведь даже сам король Франции позднее вынужден был признать, что никогда ранее не встречал столь искусного мечника.

Турнир завершался состязанием оруженосцев. Мрачный горбун, как черная ворона, выбивался своим обликом среди прекрасно сложенных юношей, построившимися перед трибунами.

Кто-то из простолюдинов выкрикнул:

– Што? И энто чучело в лыцари метит? – и громко загоготал.

Горбун нашел глазами обидчика… и расхохотался вместе с ним. Вдруг резким движением подхватил камень с земли и ловко попал в лицо весельчаку.

– Еще шутники над чучелом есть? – и он сделал шаг в сторону зрителей.

Толпа насуплено отступила на тот же шаг.

Признаюсь, даже я почувствовала страх и невольно отпрянула от холодной ярости этого монстра.

Король закашлялся, сбитый с толку этой сценой. Однако рассудив, что зачинщик сам виноват, Людовик повернулся с улыбкой ко мне.

– Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха.

Он кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

– Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Молодые оруженосцы в желании проявить себя сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины разочарованно покидали поле.

Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно.

Горбун без усилий одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и уходил с поля поджидать свою следующую жертву.

После его очередной победы на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

“Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь – забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный, как медведь, явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться”.

– И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? – повернулся к барону Людовик.

– О, это легко объяснить, ваше величество, – Филипп поклонился королю. – Это Гийом Меуллент – бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, и он служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание.

– А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

– Ваша правда, ваше величество, – пожал плечами барон, – Ему около тридцати, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

– Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! – Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

– Ваше величество, я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

– Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов.

Получив одобрение, Филипп жестом подозвал своего оруженосца. Горбун почтительно выслушал барона и согласно кивнул. Затем он смачно высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув горящий в солнечных лучах меч на плечо.

Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения.

Толпа удивленно зашепталась, услышав, что Гийом Меуллент даст бой всем оставшимся соперникам сразу.

Я про себя отметила: “Как быстро былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством”.

Две веселые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, медленно начертил на земле вокруг себя круг кончиком меча.

– За чертой – ваша смерть! – будничным голосом сказал он.

Нельзя сказать, что ему противостояли неопытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье – высокие, статные, словно отражение друг друга – встали по бокам одинокого соперника.

Коренастый Роже Бернар де Кастельбон украдкой поцеловал мощевик с частицей креста, бережно спрятал его под кольчугу и встал перед Гийомом. Парень принялся перекидывать свой меч из руки в руку, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Виконт де Комменж тихо переместился за спину горбуна.

Взмах. Как дровосек, он нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом.

Горбун заметил этот выпад в отражении своего клинка, отклонился вбок и атаковал схожим ударом уже де Кастельбона.

Молодой воин засеменил назад и, не удержав равновесия, грохнулся на спину.

Испуганная железным лязгом его доспехов, стая вороны взмыла с деревьев в небо.

Де Комменж сам лишь чудом удержался на ногах после промаха, уперевшись телом в рукоятку своего меча, торчавшего как плуг в земле.

Близнецы кинулись на горбуна.

Он отпрыгнул в сторону и ударом ноги выбил меч из руки пытавшегося встать де Кастельбона. Парень завопил, что сдается.

Ловкость горбуна вознесла его шансы на пирушку с веселыми вдовушками до небес. В их глазах он уже превратился из урода в сказочного героя.

Слуги быстро вынесли побежденного воина с поля битвы.

Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун ложным замахом обманул Анри де Пуатье, перехватил свой меч и вколотил рукоятку под наносник противника.

Несчастный юноша завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе.

Нервную даму вырвало прямо на трибуну при виде кровавого месива на лице несчастного.

Горбун подхватил меч де Кастельбона и резко метнул в де Комменжа. Последний увернулся, упав на одно колено, но сбился с ритма атаки.

Увидев кровь брата, Роберт де Пуатье впал в ярость. С ревом разъяренного быка, отбросив всякую осторожность, он бросился на обидчика.

Однако Гийом хладнокровно сдерживал его натиск, занимая такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал своему союзнику вступить в бой.

Едва де Пуатье тяжело задышал, как горбун на четвереньках поднырнул под замах меча.

Вскинув свой клинок вверх, он пронзил челюсть второго брата и резко выдернул оружие, подобно тому, как опытный портной с невообразимой быстротой пробивает шилом дыру в коже.

Что-то белое выскользнуло из руки юноши и подгоняемое порывами ветра прилетело к трибуне.

Платок для перевязывания ран, вышитый рукой заботливой матери или невесты.

Как скошенный василек, пал несчастный Роберт де Пуатье на траву.

Толпа ахнула.

– Да он мясник, а не рыцарь, – тихо прошептала пораженная королева и сжала руку мужа.

Людовик пожал плечами.

– Просто воин…

Горбун неуклюже приподнялся, но поскользнулся в крови де Пуатье.

Де Комменж в два прыжка подскочил и ужалил врага, словно оса, в незащищенное место под мышкой правой руки.

– Новую ж кольчугу подпортил… – пробурчал Гийом и с разворота ударил мечом наотмашь по голове обидчика.

Гул от дрожания шлема бедняги донесся до трибун, заставив зрителей недоверчиво переглянуться.

“Горбун похож на старого вожака на отцовской псарне, – встрепенулась я от собственного открытия. – Лохматый, с отгрызенным ухом и шрамом над глазом. Тот пес всегда сам принимал решение на охоте, куда и, главное, когда он вцепится в оленя. Его не заботил ни рог хозяина, ни лай остальных собак. Он никогда не торопился, и всегда был точен. Смертельно точен. Потому сейчас все будет кончено…”

Но я ошиблась. Милосердная королева, кусая губы в кровь от мрачного зрелища, велела прерваться и забрать братьев де Пуатье с поля.

Их понесли вместе.

Как всегда вместе. С детства. В играх, в веселье, в бою, но не в смерти. Один уже застыл, приготовившись к встрече с Богом, другой – тяжелораненый – тянул руку к брату и просил, умолял его встать.

И плач его разносился над полем.

Все хотели отвернуться, чтобы не видеть этой муки. Но не могли.

Все хотели закрыть уши, чтобы не слышать этой муки. Но не могли.

И мы смотрели, и мы слушали.

И в каждой, даже самой черствой, душе мелькнула жалость к этим двоим.

Кроме пса и его хозяина.

Ибо я почувствовала, что у них не было души, а только черная бездна ненависти.

Слуга помог горбуну вытащить меч из раны. Тот осторожно повел плечами и довольно осклабился – рана оказалась легкой.

Де Комменж, понемногу приходя в себя, поднял валявшийся клинок-бастард одного из близнецов.

Пока шли последние приготовления, король задумчиво протянул:

– Не знаю, можно ли назвать это искусством меча, достойным рыцарского турнира, но не позавидовал бы я тем, кто выступил бы против этого молодчика в настоящем бою. Всего несколько мгновений – и вот трое уже выбыли из битвы.

Граф де Блуа согласился с королем.

– Вы правы, ваше величество, все его удары, благодаря необычному телу, кажутся противникам непривычными и сбивают их с толку.